Читать интересную книгу Жизнь как фотоплёнка. Рассказки - Константин Крюгер

Перед исчезновением Давид прислал следующего «цеховика» Володю, человека с больши́м размахом. Он с порога предложил мне и моим друзьям поменять специализацию: перейти с «джинсухи» на трикотаж. А также уволиться с постоянной работы и трудиться только на него. Всем моим подельникам он пообещал купить новое высокопроизводительное оборудование для трикотажа, но озвучил высокую планку и жёсткие требования по готовой продукции. Посовещавшись, «советская малина врагу сказала нет!».

Больше «цеховики» мне не встречались.

После Олимпиады-80 в «Берёзке» появились в продаже отечественные джинсы «Новинка», сшитые по образу и подобию «Lee», но с небольшим отличием, из хорошего импортного «денима» со всеми необходимыми атрибутами настоящих джинсов. На маленьком флажке, вшитом в правый задний карман (как у «Levi’s») чётко читалось «иностранное» слово «Novinka». Ушлые коммерсанты из моих знакомых, покупая эти джинсы за 30 сертификатов (на чёрном рынке сертификат ВТБ стоил два рубля), продавали их оптом ровно вдвое дороже за 120 рублей, всего лишь аккуратно срезав с «лейбла» две крайние буквы. По их отзывам на огромной толкучке в Малоярославце, куда приезжали на закупки оптовики с Юга России и Украины, джинсы «ovink» являлись самыми востребованными.

Наконец, в середине 80-х случился прорыв одновременно на двух направлениях: в магазинах «Ткани» эпизодически стала продаваться импортная джинсовая ткань, и наша швейная промышленность из этой же ткани, преимущественно греческой, начала отшивать джинсы, куртки и юбки под названием «Тверь».

В силу любви отечественного потребителя к заграничному дефициту я, как и большинство друзей-портняжек в тот период, был вынужден заниматься вшиванием фирменных «лейблов» в отечественные джинсовые изделия, а также заменой пуговиц на «родные».

На моей памяти в продажу поступал «деним» производства Греции, Испании и Японии. Японская рогожка стояла колом, при регулярной носке ломалась на сгибах и обладала исключительно стойким красителем. Продукция греческих ткачей отличалась очень красивым цветом, не очень плотным переплетением нитей и хорошо шилась даже на «легкошвейках», но быстро линяла. Испанский «деним» по своим качествам находился посередине между двумя упомянутыми, и, именно из него (долго припасаемого куска) я сшил себе последний «самострок» в 1995 году.

Уже на излёте 20-го столетия я всё ещё периодически застывал в общественном транспорте, встречая на людях джинсы моего собственного производства. У меня не существовало фирменного значка, но по мелким, одному мне известным, деталям, я сразу узнавал своё «детище».

Сейчас, когда уж очень начинают «чесаться руки», я сажусь за машинку и «починяю» старые джинсы или перешиваю отжившую рубашку в «дизайнерскую».

Первая практика

Летом после окончания второго курса нам предстояло пройти первую производственную практику. Названия четырёх выбранных заводов объявили сразу после летней сессии второго курса. Студенты сами могли выбрать ближайший «ящик» на предстоящие три недели, исходя из территориального принципа. Моей радости не было предела, когда выяснилось, что одно из означенных предприятий вплотную примыкает к моему дому. Своим названием наша улица как раз была обязана этому «Велозаводу», который, как и каждое закрытое предприятие, обязательно выпускал ещё и товары народного потребления. В данном случае – детские велосипеды.

Ещё одной приятной новостью оказался отъезд отца в командировку на Урал, пересекающийся по датам с отпуском мамы. Маме выдали путёвку в приморский пансионат, и она, захватив младшего брата, отбывала в Крым, так что на две недели практики я становился счастливым обладателем свободного «флэта».

Уточнив у отца дату его возвращения, я оповестил всех друзей и знакомых о намечающемся «празднике жизни».

Практика началась без каких-либо неожиданностей; нас распределили в электромонтажный цех, где практиканты целыми днями вкручивали металлические сердечники в катушки индуктивности. Мигом перезнакомившись с молоденькими радио-монтажницами, мы особо не скучали, так что рабочее время пролетало незаметно, тем более, что, к моей радости, смена длилась с 7:45 утра до 15:15.

Уже на второй день я подружился с двумя симпатичными девушками: секретаршей начальника цеха, восемнадцатилетней Наташей, которую студенты сразу ласково прозвали «Утёнком» за миленький вздёрнутый носик, и двадцатишестилетней Мариной, носившей в цехе прозвище «Мальвина». Но, на мой взгляд она больше напоминала Янину Жеймо в роли Золушки в одноимённом чёрно-белом советском фильме.

Наташа, не поступив в ВУЗ, устроилась по знакомству на секретарскую должность и планировала получать высшее образование, «не отходя от кассы», в расположенном на родном предприятии филиале ВЗМИ. Девушка проживала со строгими родителями на Каширке, поэтому могла забегать в гости только сразу после работы, и то ненадолго.

Марина, успешно окончив институт, трудилась в цехе экономистом и после раннего брака и скоротечного развода «холостяковала» в коммуналке на одной из Кожуховских улиц. Она с удовольствием посещала нашу весёлую квартирку, периодически принимая на себя роль хозяйки, и с охотой оставалась на ночь.

Ежедневно к четырём часам дня на квартирку начинали подтягиваться наиболее незанятые друзья и подруги.

Кроме самых близких территориально (Кости «Малыша», Андрюшки «Крекса», Вовки «Афанасия» и других) и по духу (двух Мишек – «Нильсона» и «Хиппи», Борьки «Ра» и Вовки «Во») на «флэту» гуляли «родная душа» некровная сестра Маша со своим другом Славкой Берж-нским и многочисленные подружки всех вышеупомянутых молодцов. Трое моих одногруппников и коллег по практике периодически отъезжали домой, но основную часть времени также проводили под гостеприимной крышей.

Отдельные «картинки с выставки» и сейчас видятся особенно ярко.

Андрюшка «Крекс», которому предстояла пересдача очень неприятного экзамена по Сопромату, приходил каждый день около пяти часов дня, предварительно отоспавшись дома, «чтобы вместе с Костей заняться подготовкой к пересдаче», как он объяснял перед уходом маме. Андрей занимал стул за кухонным столом и, водрузив перед собой учебник, честно начинал «повторение пройденного» вслух: «Двухтавровая балка на четырёх опорах…». В голос «Крекс» был вынужден учить потому, что, сидящий напротив на своём постоянном месте у окна Борька «Ра», вернувшийся с дневной вахты постановщика декораций в недавно открывшемся ДК ГПЗ (впоследствии известного всей России как «Норд-Ост»), сразу начинал мучить гитару с целью повышения класса собственной игры. Едва заслышав Андрюшкины «заклинания», «Ра» немедленно прерывал музыкальные упражнения и чуть не силой заставлял упёртого студента выпить с ним рюмочку, после чего Андрейка приступал уже сызнова: «Двухтавровая балка на четырёх опорах…». Забегавшая на кухню «пеструшка-невозможница» Ленка «Дура», ещё одна постоянная участница «праздника», упорно зазывала «Крекса» в партнёры для танцев, устав от сексуальных притязаний Вовки «Афанасия». Залетевший за ней «Афанасий» увлекал её вновь в дебри квартиры, предварительно заставив уже слабо сопротивляющегося «двоечника» осушить с ним бокальчик. Тем не менее, упорная тяга к знаниям не переставала терзать Андрея: «Двухтавровая балка на четырёх опорах…».

Как правило, к шести вечера заявлялся со своей практики «в полях» студент Тимирязевки «Нильсон», кроме всего прочего, с целью помыться (у него на Соколе отключили горячую воду), и со словами «Ну что, Андрюшка! Всё грызёшь гранит! Давай по маленькой!», наливал себе и «Крексу» стаканы в край. Отказать Мишке не мог никто, и, начав было «Двухтавровая балка на четырёх опорах…», Андрюшка с возгласом «Гуд бай мама давай!!» утыкался носом в учебник и выбывал из соревнований.

Забредавший под вечер «Во», почти постоянно проживающий в квартире со своей «потенциальной» невестой Иришкой, аккуратно оттаскивал недвижимое тело Андрея в большую комнату на экспериментальный диван и, усаживаясь на освобождённый стул, затевал с «Ра» пространную полемику о современной рок-музыке, в которой оба оппонента считали себя крупными специалистами. Вышедший из душа после полуторачасового принятия водных процедур, «Нильсон», про которого моя мама, хорошо знакомая с привычками периодически проживающего у нас непримиримого идеологического борца с собственным отцом, говорила, что «если все произошли от обезьяны, то Миша – от утки», подливал масла в огонь. Налив всем круговую и объявив, что «С „Аквалангом“ всё равно сравнить нечего!», вызывал новый всплеск споров.

«Отдельным кабинетом» в квартире выступала шестиметровая лоджия: туда выставляли две крупногабаритные колонки от стереорадиолы «Ригонда», из которых по улице разносился тяжёлый рок. На выставленных стульях восседали отдыхающие с бокалами и заигрывали с проходящими внизу симпатичными дамами. Возвращающегося с работы соседа Женьку «Емелю» втянули на балкон за руки, квартира располагалась на высоком первом этаже «сталинского» дома.