Хюррем попала во дворец именно в те печальные, одинокие и полные боли для Джафера дни. Ее звали тогда Александра. Кажется, они были одного возраста. Слуги смеялись над ней: «Пятнадцатилетняя проказница!» Вот и Джаферу было примерно столько же лет.
Непокорной была Александра, которую в глаза и за глаза все называли московиткой. Эта славянка была с норовом. Если хоть какая-то мелочь была ей не по нраву, она мгновенно взрывалась, ставила все и всех на голову, не слушала ни самого падишаха, ни Валиде Султан. Даже ее поход в баню превращался в проблему. Вместе с ней в гарем попала татарская девочка из Крыма, Мерзука, и они с Александрой часто сидели вдвоем, забившись в угол. Иногда по ночам Джафер слышал, как Александра плачет. А еще по ночам, когда откуда-то издалека, с моря, оттуда, где стояла Девичья башня[9], мягко струился лунный свет, он слышал песню на непонятном ему языке. Голос Александры иногда журчал ручейком, но чаще всего срывался с ее губ не то тихим стоном, не то шепотом. Ясно было, что в песне ее – тоска по родине. Наверное, она очень тосковала по родному краю, по родному селению. Вспоминала, наверное, о матери, об отце. Джафер тогда делал вид, что занимается чем-то важным, и ждал, пока Александра не допоет.
Он видел, как из родников глаз девушки по щекам стекают жемчужинки слез. Девушка тоже ведь была несвободна. И вот в одну из таких ночей их взгляды встретились.
Он решил немедленно взять себя в руки и уйти, но девчонка, которая только недавно начала учить турецкий, неловко растягивая слова, произнесла: «Не уходи! Кто ты?»
– Джафер.
– А я – Александра Лисовская.
– Почему ты плачешь?
– Просто плакать. Не умею сказать.
Джафер усмехнулся.
Девчонка путала слова и к тому же плохо выговаривала букву «р», вместо этого у нее получалось нежное «г». И так она продолжила говорить и потом, долгие годы. Даже сейчас, когда Хюррем Султан начинала нервничать, кричала она, картавя: «Скажите всем стагшим агам. Таков наш пги… пги… пгиказ!»
Но теперь больше никто над ней не смеялся.
Той ночью Александра сказала: «Не говори никто. Пусть будет стгашная тайна. Наш тайна».
Эта тайна стала первой тайной русской наложницы Александры и Джафера. Им предстояло придумать еще много общих тайн. Платой за эти тайны были пугливое уважение, которым пользовался в гареме Черный Джафер, и небольшое состояние, которое ему удалось скопить.
Сколько долгих-предолгих лет осталось позади? Тридцать? Или сорок? Скандальная наложница стала одной из самых влиятельных женщин мира. Да и Джафер теперь был не тем несчастным, всеми понукаемым и побиваемым скопцом, которого каждая женщина двора норовила обсмеять: «А говорят, что у тебя все совсем отрезали! Ну-ка покажи!» Да и гарем теперь был уже не тот. Он стал просто домом, где жили падишах и его семья: шехзаде[10] и принцессы. Девушек, которые так нравились молодым шехзаде, не убрали, но гарем уже не был прежним. И главой этого нового гарема уже долгое время пребывал бывший раб-абиссинец Джафер-ага.
Джафер сидел на караульном посту, который назывался Колонная Передняя, предаваясь воспоминаниям, когда вбежал слуга с раскрасневшимися от волнения щеками и позвал его: «Кара Ага, Кара Ага!»
– Ах ты, дурень! Что за спешка такая? Тебе что, жить надоело? Разве можно кричать в доме самого падишаха? Ну-ка замолчи немедленно, не то велю приказать тебя приколотить прямо здесь за уши!
– Мой ага, прибыли гонцы от Хюррем Султан! Говорят, или самого Джафера-агу зовите, или ответите головой!
Уже первых слов мальчика-слуги хватило, чтобы Джафера-агу сдуло с места.
На ходу он говорил слуге, еле поспевавшему следом:
– Раз уж моя Султан Ханым шлет мне известие, чего же ты медлил, глупый босниец? Вместо того чтобы вызубрить мое имя, лучше бы об известии побыстрее сообщил!
Увидев, как быстро пришел Джафер-ага, гонцы вышли из караульной, расположенной под правой башней ворот. Один из них грубо спросил:
– Джафер, это ты?
– А ты кто?
– Тебе разве есть дело до того, кто я?
– Если ты пришел сообщить мне что-то от госпожи, то есть.
– Тогда другое дело. Меня зовут Йылдырым Гром, – гонец указал на своего спутника. – А его – Шимшек Молния.
Заговорил Шимшек:
– Если нам попадутся враги Хюррем Султан, мы их уничтожим, обратим в прах.
Заговорил Йылдырым:
– Если кто-то посмеет злословить про Кадын Султан[11], мы вырвем ему язык с корнем.
Джафер-ага отозвал всадников подальше от фонаря, в укромное место в тени дерева. И вновь на его лице не было видно ничего, кроме белков глаз да белоснежных зубов, которые то появлялись, то исчезали во тьме. Пытаясь, насколько можно, придать грозный тон своему высокому голосу, он промолвил: «Не нужно больше ничего говорить. Вам бы все бы кому-то угрожать». Почувствовав, что оба гонца напряжены, как натянутые луки, он усмехнулся:
– Ладно, Джафер – это я. Ты – Йылдырым, а ты – Шимшек. И уничтожите, и в прах обратите. Это, конечно, хорошо, но как я узнаю, что вас прислала сама Хюррем Султан? Чем докажете?
Один из гонцов вытащил из-за пазухи пурпурную шелковую сумочку-кесе. Кара Ага почтительно взял сумку и понюхал ее. Другой всадник подал голос: «А каков твой пароль?» Хюррем Султан сказала: «Спросите у аги, как звали мою первую служанку, если он назовет имя, то сообщите ему известие, если не знает – убьете его. Так что говори».
– Мерзука.
Оба всадника переглянулись. Тот, кого звали Йылдырымом, быстро оглядевшись, не слышит ли кто слова, которые он собирался произнести, наклонился к уху Джафера-аги: «Хюррем Султан завтра перед вечерним намазом будет во дворце. Она сказала: “Увижусь наконец с моим Джафером-агой. Пусть начинает приготовления”».
«Вот это да, – подумал ага. – Столько мер предосторожности – и только ради этого? Все эти церемонии были для того, чтобы сообщить, что Хюррем Султан возвращается из Эдирне?»
– Это все? – спросил он, подозрительно глядя на них.
На этот раз к его уху склонился Шимшек:
– Сумку отправишь Садразаму[12] Рустему-паше. Так как этот приказ срочный и важный, тебе необходимо немедленно выполнить его. Остальное знает паша Хазретлери[13].
Джафер совершенно запутался: «Да, но сумка-то пуста!»
Шимшек горящими глазами смотрел на Джафера. А Джафер вперил в него взгляд своих белевших в кромешной тьме глаз. Ясно почему гонца называли Молнией. Глаза у него горят огнем. Пока он думал об этом, на лице гонца появилась широкая улыбка.
Усмехнувшись, он сказал: «Именно ты знаешь, что положить в сумку, ага».