Читать интересную книгу Последний орк - Сильвана Мари

Пока они шли по грязным улицам, погруженным, несмотря на жаркий полдень, в глубокую тень, мать начала рассказывать Ранкстрайлу сказку, единственную, которую знала: про принцессу, которая нашла лягушонка и от радости, что он привнес в ее серую, одинокую обыденность хоть немного развлечения, поцеловала его, превратив тем самым в прекрасного принца. Отец имел в запасе другую сказку, для тех ночей, когда град летних гроз сотрясал их убогую лачугу, как гнездо на ветке, — сказку про волка и козу, которые сталкиваются в грозу в одном убежище и в темноте думают, что другой относится к их же породе, что и позволяет им дожить до утра в мире и согласии.

Ранкстрайл терпеть не мог сказки. Все остальные относились к ним с благоговением, словно к дару богов; знать какую-то сказку означало обладать редким сокровищем. Даже во Внешнем кольце, где никто просто так ничего не давал, способность рассказать какую-нибудь историю могла быть вознаграждена куском бесценного хлеба с луковицей. Иной раз его отец и мать могли заработать какие-то гроши, рассказывая свои две сказки, но вскоре все уже знали их наизусть, и продавать их было больше некому.

На самом деле сказки были сплошной глупостью, а Ранкстрайл не любил глупость. Больше всего его раздражала сказка про принцессу. Жабы не разговаривают и не превращаются в принцев, и лишь последний идиот будет их целовать, не говоря уж о том, что можно нахвататься бородавок. Да и представление о возможном потомстве приводило мальчика в замешательство. Самой нудной частью сказки было подробное описание принцессиного платья со всеми его вышивками, но и выслушивать разговор принцессы с лягушонком, с его рифмованными окончаниями, было для Ранкстрайла сущим наказанием. Не увлекала его и отцовская сказка: он так и не смог понять, зачем отец старался приободрить и успокоить его, не находившего ничего страшного ни в темноте, ни в грозе. Во всяком случае, всем этим рассказам не хватало обыкновенной логики. Во тьме волк и коза должны были узнать друг друга по запаху. Он, Ранкстрайл, даже в абсолютной темноте способен был точно определить, где находились его мать, отец, Нерелла и любое другое существо. К тому же ликование от факта, что козе не суждено стать обедом, предполагало, как казалось Ранкстрайлу, далеко не равное отношение к двум изголодавшимся зверям. Не всем же травку щипать! Волк оставался с пустым брюхом, а пустое брюхо — это тоже страдание.

Несмотря на то что его нисколько не интересовали приключения принцессы, радость, с которой мама о них рассказывала, умиляла и воодушевляла Ранкстрайла. Он зачарованно слушал сказку, и когда мама спросила, рассказать ли ее еще раз, эту скучнейшую и глупейшую историю, он благородно согласился.

Когда они пришли домой, отец сидел на пороге и обстругивал чурбан, предназначенный стать дверью или, может быть, лавкой, за что ему, возможно, заплатили бы, и тогда в доме был бы праздник: каша с сосисками на день, а может, даже на два. Ранкстрайл хоть и не говорил, но всегда слушал, что говорят другие, и в состоянии был понять, что одна резьба по дереву не могла прокормить семью. Отец Ранкстрайла был отличным мастером — в их родном селении на границе Изведанных земель любая деревянная поверхность представляла собой настоящий горельеф: дома, двери и даже столбы, на которых были натянуты веревки для сушки белья, были обильно украшены чудесными резными цветами, трилистником, фруктами, единорогами, грифонами и различными божествами, настолько искусно вплетенными в сложные узоры, что постепенно они растворялись друг в друге. Заниматься ремеслом во Внешнем кольце считалось чем-то немыслимым, но отцу Ранкстрайла помогли его мастерство, его мечты и волшебные узоры, в которые он превращал дерево.

Владельцы лавок из Среднего кольца платили исправно, но их заказы были не ахти: рабочие столы безо всякой резьбы, ремонт лотков. Лучшие заказы поступали от аристократии, но, чтобы получить плату за свою работу в Цитадели, приходилось сбивать каблуки — спесь и чванство некоторых знатных семей доходили до искренней веры в то, что жителю Внешнего кольца было достаточно чести работать на них и что одно это должно было возместить любую оплату.

С должным чувством отцу было объявлено об обнаруженном красноречии Ранкстрайла. Отцовское лицо не стягивали никакие шрамы, и оно симметрично осветилось бурным смехом и открытой радостью. Отец долго обнимал Ранкстрайла и все повторял: «Мой мальчик… Мой дорогой мальчик…»

Ранкстрайл тут же продемонстрировал свое мастерство. Но, помня о фиаско, которое он потерпел в разговоре с матерью, и о неисповедимости путей, превращавших слова в смертельные ловушки для радости и счастья, он ограничился тем, что указывал пальцем на предметы, громко произнося их названия.

Отец взял Ранкстрайла на колени и рассказал ему единственную историю, которая нравилась мальчику и которую он готов был слушать до бесконечности: рассказ об их прибытии в Варил. Городские стены, рисовые поля, цапли, взлетавшие при их приближении, — все становилось реальностью в воображении Ранкстрайла.

Вся красота того далекого утра отражалась в словах отца. Сначала он поведал о селениях, изгнавших семью: называл их одно за другим и подробно описывал; Ранкстрайл затаив дыхание слушал его рассказ, словно в первый раз, вновь и вновь переживая надежду, горечь, разочарование. Затем следовало описание Варила, могучего, как сокол, прекрасного, как павлин, рассказ о том, как холм, на котором стоял город, предстал перед родителями во всем своем великолепии, возвышаясь над бесконечной равниной, простиравшейся до самого горизонта во всех направлениях, кроме западного, где она упиралась в подножия Черных гор. На этом месте отец переводил дух, улыбался сыну и вновь расписывал, как Варил, гордый и величавый, возвышался своими тройными стенами на холме, по которому уступами поднимались рисовые поля и апельсиновые и оливковые плантации, переходившие к северу в густой дубовый и миртовый лес, где с почти ангельской невозмутимостью паслись толстые белые коровы. Все описывалось с мельчайшими подробностями, и каждая, пусть незначительная, деталь повторялась. Ранкстрайлу стоило лишь поднять голову, чтобы увидеть своими глазами арки и вертикальные выступы крепостных стен, но он любил находить их вновь и вновь в голосе отца: словно три геометрических рисунка переплетались между собой — из камня, тени и слов. Отец Ранкстрайла хорошо разбирался в арках: его дед, тоже резчик по дереву, научил его использовать их в качестве декора. Отец поведал Ранкстрайлу, как велико было его изумление, когда он увидел высоко над городом круглые арки второй рунической династии и узнал в вытянутых ступенчатых арках, соединявших между собой смотровые башни трех бастионов, арки третьей рунической династии. Благодаря последним лучники или вестники могли передвигаться с необыкновенной быстротой из одного кольца в другое в случае осады — в том невероятном случае, если кому-то взбредет в голову осадить город. Пока отец вел свой рассказ, Ранкстрайл поднимал голову и рассматривал арки, которые, переплетаясь между собой, делили небо на целую серию сложных геометрических фигур. Яркие цвета сочного винограда, вьющейся зелени и роскошных глициний чередовались с белизной и золотом городских знамен, легко развевавшихся на ветру. Издалека, говорил отец, увитые цветами арки походили на разноцветные полукруги, перетекавшие один в другой и напоминавшие перья огромной прекрасной птицы, сидевшей на стенах, как в гнезде. Но вот рассказ достигал своего апогея, и сердце мальчика вновь и вновь начинало колотиться, как бешеное, несмотря на то что он слышал это уже тысячу раз: страх, ожидание, сердце в пятках, пока стражники мерили их взглядом, и удивление, когда они увидели в этом взгляде всего лишь пренебрежение и равнодушие, — их никто не остановил, на них не обратили внимания. Их не выгнали. Они были спасены. Ранкстрайл счастливо рассмеялся и, не ограничивая демонстрацию своей радости обычным хлопаньем в ладоши, прокомментировал, повторяя «Здорово!», точнее, «3-здолово!», превращая это слово в нечто вроде припева.

Восторг родителей был неописуем. Отец на радостях пообещал сделать сыну игрушку и спросил, чего бы ему хотелось. Ранкстрайл вмиг представил себя в рыцарских доспехах, с мечом в руке и с Нереллой под мышкой — защитником всех матерей и всех кур мира от всех орков со всего света, всех до единого, и, ни минуты не раздумывая, радостно закричал:

— Меть! Больсой меть!

И так же быстро об этом пожалел: снова радость утонула, как муха, упавшая в суп, жалко барахтаясь в агонии между сжатыми в щелку губами матери и обеспокоенным взглядом отца.

Глава вторая

Хорошо, что у них был мед, — с ним вернулась и радость.

Горшок открыли, как открывают реликвию, и мама дала ему немножечко, намазав мед на кусок хлеба, словно волшебный слой сладости и света, напоминавший сладость и свет ее улыбки.