и нуждался в ремонте. В лес мы выехали рано утром. Помню, тогда стояли жаркие, знойные дни. Участок леса, который нам выдали, был далеко от деревни, километров за двадцать. В пути жара так измотала нас, что отец решил заехать к своему знакомому колхозному пасечнику, который жил в лесу. Мы свернули с пыльной дороги и вскоре подъехали к большой лесной поляне, где было аккуратно расставлено множество пчелиных ульев.
Пасечник встретил нас приветливо: упрекал отца за то, что долго не навещал его и сразу пригласил нас в дом. Добродушно улыбаясь, хозяин достал из подполья вишневую настойку, принес в блюде свежего меда.
Мы уселись за большой дубовый стол. Пасечник вспоминал про какой-то случай из гражданской войны, а отец поддакивал ему. Чтобы не мешать, я незаметно вышел в сени, где пахло душистой травой, осмотрелся вокруг и, увидев полуоткрытую дверь, прошел в другую комнату. Здесь было ослепительно чисто и свежо, в открытую дверь террасы дул со стороны поляны прохладный ветер, пузырив белоснежные занавески.
В переднем углу стоял шкаф с книгами, а слева — фортепьяно, новенькое, совсем не похожее на тот разбитый инструмент, на котором я играл в школе. Я застыл в изумлении: откуда у пасечника фортепьяно, неужели он играет?
Осторожно, будто боясь, что меня могут обличить в нехорошем, сделал несколько робких шагов к фортепьяно, хотя бы потрогать за блестящую поверхность. Потом тихо, затаив дыхание, приподнял крышку и коснулся клавишей. Полились мягкие аккорды… За спиной послышались легкие шаги. Я обернулся и увидел девушку. Она стояла в дверях террасы, держа букет цветов у груди, и с любопытством смотрела на меня удивительно большими черными глазами. Я смутился и неловко захлопнул крышку фортепьяно.
— У нас, оказывается, гости. Не стесняйтесь, садитесь, — сказала она, улыбаясь. — Давайте познакомимся, — и первая протянула мне руку.
Она была в легком белом платье, длинные каштановые волосы волной касались ее плеч.
Я сел, положив руки на колени. Она начала задавать мне вопросы, я отвечал робко, часто невпопад. Когда узнала, что в этом году окончил школу, спросила:
— Куда вы думаете поступить?
— Я хочу быть агрономом.
— Агрономом? — удивленно сказала она, посмотрев на мои тонкие и белые кисти.
— Да. И еще хочу учиться музыке, — несмело проговорил я, чувствуя, что краснею.
Она снова как бы изучающе посмотрела на меня и сказала:
— А вы играете?
— Немного, — признался я и потупил голову, ожидая, что она сейчас засмеется… И выглядел-то я, наверное, смешным в заплатанных отцовских брюках и в старой сатиновой рубашке. Но она молчала.
Откуда-то издалека по небу прокатился тихий рокот и затих у леса. Деревья заскрипели верхушками. Я забарабанил пальцами по коленке. Она заметила это и неожиданно предложила:
— Сыграйте что-нибудь.
Я подошел к фортепьяно и заиграл неуверенно бесхитростную народную мелодию, которую я слышал в деревне и выучился играть в школе на слух.
Она слушала, прищурив глаза, словно вспоминала что-то, и внимательно следила за моими пальцами. Когда кончил играть, воскликнула, обняв меня за плечи:
— Хорошо же! Ах, какая прелесть! Вы знаете, вы прекрасно чувствуете музыку…
— Это же все просто… Вот бы настоящую музыку научиться играть, — сказал я, обрадованный ее похвалой.
— Хотите, я вам сыграю? Вот послушайте…
Она села за фортепьяно и заиграла вот этот танец. Мгновенно тихий лесной домик наполнился чарующими звуками. Вот мелодия стала шире, стремительнее и ни о чем больше не думалось, только угадывалось впереди что-то прекрасное, сказочное. Замолчали отец с пасечником. Даже высокие кудрявые липы под окном, казалось, притихли зачарованные.
Играя, девушка запрокидывала голову, временами прикрывала веки, словно впадала в забытье. Мягкие пальчики плясали на клавишах, глаза искрились, светилось лицо, белое, свежее, проникновенное… Я засмотрелся, зачарованный красотой девушки и красотой музыки. Мне казалось все это видением, нереальностью, — стоит протереть глаза, и она исчезнет.
В это время резко распахнулась форточка, и в комнату ворвался гудящий ветер. Я встал и подошел к окну. Небо было темное, лес тоже; мгновенно он вспыхнул голубым пламенем, и я увидел, как дождь тугими нитями прошивает все вокруг… Ветки сосен звенели, как струны.
Но вот лес вздрогнул, вспыхнул снова, и кряжистая сосна, хрустнула посередине, медленно стала падать и вонзилась верхушкой в землю. Лес бушевал, звенел, плакал, смеялся тысячами звуков.
Не знаю, что мне хотелось в это время… наверное, быть крылатым и парить в облаках.
Весь этот трепещущий лес, шум ветра и грома, дождь, ливший, как из ведра, — казалось, большой симфонический оркестр, исполняющий симфонию Чайковского. А по комнате плыла чарующая мелодия танца маленьких лебедей. Потом вдруг музыка оборвалась, и я услышал нежный голос девушки:
— Вы обязательно поступайте в музыкальное училище. Я уверена, что будете музыкантом… Вы обязательно будете играть.
Ночевали мы у пасечника. Рано утром, как только забрезжил рассвет, меня разбудил отец. Вышел пасечник провожать, и мы поехали. Несколько дней с отцом рубили лес и вывозили бревна из чащи на дорогу. Я был рассеянный, грустный, не хотелось ни работать, ни разговаривать. Ее лицо все время стояло передо мной, и какое-то необъяснимое чувство звало меня к дому пасечника.
— Ты что, уснул, что ли? — не вытерпел раз отец, крикнул.
А я стоял и смотрел, как подрубленная липа со звоном падает на траву… И будто ничто для меня в ту минуту не существовало больше.
Как-то вечером после работы я лежал в шалаше. Несмотря на усталость, сон не приходил.
«Иди-иди-иди», — покачивались от легкого ветра деревья. Я встал и пошел к лесу, потом побежал. Когда добрался до дома пасечника, уже светало. Подошел к окну и постучался.
— Кто там? — послышалось из комнаты.
Открылось окно, и выглянул старик.
— Это я. Мне… — пробормотал я, потоптавшись на месте, и, не зная, что сказать, добавил: — Мне видеть надо…
Удивленный пасечник с какой-то подчеркнутой лукавинкой в глазах сказал, что дочь его уехала вчера утром в Москву.
Сердце будто перестало биться в груди. Угрюмо молчал лес в это раннее утро.
— Заходи, — вдруг пригласил меня пасечник. — Сыграешь. Отец твой говорил, что в школе пропадаешь из-за фортепьяно. Страсть люблю слушать музыку. Когда дочь играет, словно лес оживает. Скучно вот, уехала, кончает нынче консерваторию.
Потом пасечник начал жаловаться на засуху: мол, хорошо, что гроза прошла, а то цветы засохли, пчелам негде было брать нектар.
Мы засиделись. Солнце поднялось уже высоко над лесом, когда я стал прощаться.
По дороге думал об этой глухой лесной стороне, где пасечник говорит о музыке так же, как о своих ульях, и об ульях так же, как о музыке, и своем