Читать интересную книгу Сын - Мария Белахова

Поезд остановился. Татьяна Михайловна посмотрела из окна на платформу. Дети знают, что она приедет с этим поездом, и должны встретить. Но ни Сани, ни Иры не видно. Татьяна Михайловна рассеянно попрощалась с дорожными спутниками. Она нетерпеливо смотрела то в окно, то на выход. Никого! Когда вагон опустел, она попросила проводника помочь ей вынести вещи. Помимо чемодана, у нее была сетка с арбузами и ящик с сочинскими сливами.

Она стояла одна на платформе и ежилась от холода. В Сочи было двадцать градусов тепла, а здесь в легком летнем пальто ее пронизывал холод. Густой поток пассажиров шел из дальних вагонов. Люди спотыкались о ее вещи и возмущались: что она тут стала, среди дороги! Татьяна Михайловна даже не замечала этого. Где же дети, что с ними? Что-то случилось…

— Мама! Мамочка! — вдруг услышала она.

Ира подбежала, обняла ее и поцеловала.

А вот и Саня! Какой же он большой! Чтоб поцеловать его, матери приходится становиться на цыпочки.

— Что же вы опоздали, ребятки?

— Ой, мамочка! Это все Санька! Из-за него опоздали. А знаешь, как сейчас в метро, нас чуть не задавили!

— И вовсе не из-за меня! — оправдывается Саня. — Говорили, что поедут на вокзал в половине шестого, а собрались в пять.

Татьяна Михайловна забыла все тревоги и волнения. Вот они здесь, живы, здоровы, и ничего больше ей не надо! Она пожалела, что ее спутники не видели, какие хорошие у нее дети.

— Здравствуйте, Татьяна Михайловна!

— Мария Петровна! И вы приехали?

— А как же! Разве можно на них положиться? Я уж Саню-то ругала. Надо ехать на вокзал, а его нет. Из-за тебя, говорю, мать будет торчать на платформе, как сирота. Так и есть!

— Да ладно, тетя Маша! Хватит уж! — перебил ее Саня. — Пошли!

Он взял сетку с арбузами в одну руку, ящик с фруктами — в другую и быстро пошел к выходу.

Дома Татьяну Михайловну ждала чисто убранная комната. Занавеска, скатерти и покрывала были постираны и накрахмалены. Ребячьи учебники и тетради лежали в образцовом порядке.

— Ой, Мария Петровна, большое спасибо! Уж вы, как видно, постарались! — сказала Татьяна Михайловна.

Довольная похвалой, Мария Петровна ответила:

— Я не люблю грязи. Чего-чего, а этого нет. Меня почему в больнице ценят? Другие тяп-ляп и убрали. А я нет. Я сил не пожалею!

— Спасибо вам, Мария Петровна! — повторила Татьяна Михайловна. — Извините, я с детьми поговорю. Ира, Саня, рассказывайте новости! Как с отметками?

Ира сразу взяла дневник и, показывая его матери, затараторила:

— Ты, мамочка, все внимательно посмотри. За все четыре недели только одна тройка. Остальные — четверки и пятерки. Хорошо? Да? Ой, мамочка! Знаешь, как трудно в десятом! Ужас! У нас все девочки с ума сходят.

Саня небрежно протянул свой дневник. Только тут Татьяна Михайловна, взглянув на него, заметила, что он очень похудел. Скулы на лице выперли, костюм висит на нем, как на вешалке.

— Саня, — сказала она, глядя на него с беспокойством, — ты очень похудел! Болен, что ли?

— Мура! — отмахнулся Саня. — Я здоров и ничуть не похудел.

И сразу начал перелистывать какую-то книгу. Татьяна Михайловна услышала в его тоне что-то неискреннее, наигранное.

— «Мура, мура»! — вступилась в разговор. Мария Петровна. — Ты скажи матери, когда спать ложился. Кажный божий день до двух часов ночи канителился.

— Ну, знаете, тетя Маша! Вы не завирайтесь!

— Саня! — строго перебила его Татьяна Михайловна. — Что за грубость? Как ты смеешь так разговаривать?

Мария Петровна обиженно ворчала:

— Бессовестный! Мать приехала, а он сразу свою хамству выставляет. Вот пойду сама к директору школы…

— Вы уж извините его, — сказала Татьяна Михайловна. — И давайте лучше по-мирному: распакуем фрукты и поужинаем.

Мария Петровна махнула рукой и начала собирать на стол. Она еще днем приготовила заливного судака и салат. А Татьяна Михайловна выложила на стол груши, сливы, арбуз и свежую душистую клубнику. Клубники всего было несколько штук, но разве в этом дело? На улице осенний холод, а у них на столе ароматная клубника. В общем, ужин роскошный!

Татьяна Михайловна сидела счастливая. Все хорошо, дети с ней никакой беды не случилось. Вот они смакуют гостинцы. У Иры от арбуза щеки даже мокрые.

После ужина Ира села рядом с матерью, прижалась к ней и гладила ее руку:

— Ой, мамочка! У тебя мягкая-мягкая рука! Я хочу загореть, как ты!

Саня подшучивает:

— Мы тебя немедленно отправим на курорт. И в газетах сообщим: их сиятельство Арина Владимировна отбывает на воды. В экспрессе, конечно!

— Ну, какой-то, — морщится Ира. — Перестань!

Все по-старому. Саня дразнит Иру, а попробуй мать поругать ее за что-нибудь, он сейчас же вступится: «Мама, она больше не будет. Ира, иди ко мне!»

— А знаешь, мама, — серьезно сообщает Ира, — Шельма породистая, только медалей у нее нет. Тетя Зина говорит, что мать Шельмы циркачка. Вот почему она умеет на задних лапках стоять.

Когда все новости были рассказаны и дети улеглись спать, Татьяна Михайловна и Мария Петровна вышли в кухню, чтоб поговорить по душам.

— Я с ваших детей глаз не спускала, — сказала Мария Петровна. — Но больше ни в жизнь не возьмусь за это дело. Ира, конечно, девочка спокойная да уж и взрослая. Ну, а Саня совсем от рук отбился. Уроков дома совсем не делал. И все-то у него непутем — то к девяти пойдет, то к одиннадцати. Никогда нормально не пообедает, все куда-то спешит. Тут у него новый товарищ объявился — Дьячков или Дичков, так он все с ним. А с Мишей чего-то раздружился. Меня совсем не слушался. Чего ни скажу, все «не ваше дело».

— А вы, Мария Петровна, в школу ходили? — спросила Татьяна Михайловна.

— Была. У них там классная молоденькая такая. «Ничего, говорит, мамаша, не беспокойтесь». Это она меня за мать приняла. А я все-таки думаю, неладные у него дела. Ну, вы теперь сами разберетесь. Сходите в школу, узнаете. Вам-то они всю правду скажут.

— Я дневник смотрела — отметки приличные. Двоек нет. Вот только похудел он очень…

— Вы, может, думаете, я плохо их кормила? Так спросите Анну Павловну или хоть Зинаиду Ивановну, как я им готовила.

— Что вы, что вы! Да я об этом и не думала.

Татьяна Михайловна снова заволновалась: «В чем же дело? Двоек в дневнике Сани нет, пропусков занятий тоже. Почему же беспокоится Мария Петровна?»

Скорей бы утро! Завтра она во всем разберется.

…Утром Татьяна Михайловна покормила детей завтраком, проводила их в школу и решила постирать дорожные вещи. В школу нет смысла идти так рано. Только в большую перемену можно поговорить с классным руководителем.

Она нагрела воду и начала в кухне стирать. Зинаида Ивановна, проводив своего мужа, пришла и уселась около Татьяны Михайловны на табуретку. Она была в цветном длинном халате, с бигуди на голове. Лицо блестело от жирно наложенного крема. Но, как видно, кремы плохо помогали. Предательские морщинки, мелкие, около глаз, и крупные, прочертившие шею, выдавали солидный возраст Зинаиды Ивановны.

— Ну, как вы жили на курорте? — спросила она Татьяну Михайловну и, не дожидаясь ответа, заговорила сама: — Обожаю Кавказ! В этом году я туда не поехала, врачи сказали, что лучше в подмосковный санаторий.

Зинаиду Ивановну недаром в квартире прозвали Солисткой. Она умела говорить одна за всех. Если собеседник молчал, она сама задавала вопросы и сама на них отвечала. Так и на этот раз. Татьяна Михайловна молчала, а Зинаида Ивановна одна за двоих вела беседу.

— Я на Кавказе была после Боренькиного инфаркта. Пока Боренька болел, я страшно измучилась… Что? Лежал в больнице? Конечно, не могла же я дома создать для него условия. Я же не профессор. Но это не значит, что я отдыхала, пока он болел. В доме всегда дела найдутся, да и в больницу надо было два раза в неделю ходить. Ну, словом, как только он поправился, я ему сказала: умри, а достань мне путевку. Достал. Пока меня не было дома, с ним тут жила его мать, старушка. Вы знаете Боренькину мать? Старая и бестолковая. Но какое у нее достоинство — так это умеет шить. Ну конечно, не моделистка. Новые платья мне шьет Варвара Петровна. Лучшая портниха в Москве. Конечно, дорого, но, как говорят на Западе, дорого, да мило. У меня ведь сложная фигура. Ну, а Боренькина мамаша, когда она к нам приезжает, все мелочи мне переделает — где удлинить, где расширить. Фигура меняется, обмен нарушен. Сама я ничего не могу делать. У меня отвращение к иголке. Ненавижу шить, да и нерентабельно это. Я вместо шитья лучше почитаю или к знакомым схожу… Что? Стара свекровь? Ну конечно, я и говорю — очень старенькая. Уже семьдесят. Но знаете, все время что-нибудь делает. Даже от Боренькиных денег отказывается. Мне, говорит, хватает, я подрабатываю шитьем. Ну конечно, в провинции нетрудно угодить… Смотрю я на вас, Татьяна Михайловна, какая вы ловкая! Вы так вкусно стираете! Нет, правда. У вас хорошо мыло пенится. Я вот учу своих работниц — ни черта не понимают. Сейчас взяла новую, приходящую, через день. Так, знаете, одна мука. Я из-за домработниц все нервы свои истрепала. Возьмешь молоденькую — ей гулять надо или курсы какие-нибудь придумает. Боренька приезжает обедать в шесть часов, приходится самой подавать. А я к вечеру ужасно устаю. Возьмешь старую — та только о себе и думает: то ей к врачу, то привыкла рано спать ложиться. Я бы сама все делала, но у меня же гипертония. Сколько я лечилась, сколько ходила по врачам — ничего не помогает, ни лучше, ни хуже.