1983 г.
О слепоте
Леониду Семакову
Пусть говорят: «Любовь слепа!» —Так мстит избранникам толпа.Пусть к бездне нас ведёт тропаСлепой любви. Но я — не внемлю!Я вижу всё таким, как есть:И мрак, и свет, и кровь, и честь,И — снова в драку буду лезтьЗа эту женщину и землю!
Но если вправду я ослеп,И мой безумный пыл нелеп,И если в темноту, как в склеп,Меня слепая Вера прячет —Где ты, мой горький поводырь?Веди меня на тот пустырь,Куда Всевышний допустилСчастливых — как и я, незрячих.
Там ходят граждане толпой —Кто пулей был сражён слепой.Идут и в баню, и в запойВсе вместе. Им нельзя иначе!Я думал — среди них поэт,Которым грезил с детских лет,Но мне открыли там секрет:Поэтов бьют лишь пулей зрячей!
Там пьют всё то же, что у нас.Но разливают не на глаз,А так — на слух! И всё — как раз!В таких условьях дружбе — крепнуть!А хряпнув, скажут, например:«Вон, этот — знаешь, кто? Гомер.Всю «Одиссею» помнит, зверь!А если вру — пусть мне ослепнуть!»
Моя возлюбленная, пой!Восславим жребий тот слепой,Который выпал нам с тобой —Незрячими узнать прозренье!И как бы ни был рок жесток, —Я б кровью подписал листок,Чтоб только дьявол или БогНам дал уйти в одно мгновенье!
Так пусть слепа моя судьба!Пусть не стереть клеймо со лба —Ей до последнего столбаЯ буду верен по-собачьи:За стаи галок в феврале,За листья в монастырской мгле,За горький холмик на землеИ — пусть зовут меня незрячим!
1983 г.
Саламандра
Она сказала так: «И письменно, и устноМогу я присягнуть суду любого дня,Что овладеет мной один лишь Заратустра:Ведь он пророк, а я — поклонница огня».
Я думал: в голове её ещё туман драм,Тургеневский порыв, шекспировский стишок…Я в шутку: «Как зовут, — спросил, — Вас?»— «Саламандра!» —И пламени язык Вселенную обжёг!
Отречься б мне, уйти, сказав: «С огнём не шутят!»,Но любопытства бес завлёк меня в гарем…Я прикоснулся к ней, горя священной жутью,Но на свою беду, как видно, не сгорел…
Я был плотью и кровью, — а значит, как все. Но в тот раз мнеУдалось миг прожить в белой, бешеной, огненной плазме!..Пусть я предал воздушную нашу среду, но все прелести раяОтдаю — за безумную страсть век гореть, не сгорая!Пламени языки в меня жадные очи вонзали.И как трагик на «бис», я всю ночь умирал в душном зале.Зал не рукоплескал — зал тот был залом ада.Но царила она в нём — моя Саламандра!Что было до того — забылось, как интригиПровинциальных дач. И, прошлое кляня,Я понял, что теперь из тысячи религийЯ выберу одну — Религию Огня!
Мы прятались вдвоём в мартены, печи, домны…Штыки температур оберегали дверь.И прокляв бег минут, меня ласкал бездомныйМои золотой мираж, мой недомашний зверь…
Вот, значит, почему, забыв несовершенство,Мы на огонь глядим, поняв самообман:Там, в высшей из стихий небесное блаженствоДаруют смертным Бог — и племя саламандр!
Но вот однажды мне приснился сон крамольный —Пёс, Дева, Водолей, Полярная звезда…Напомнили они, что где-то плещет море,Что родина моя — воздушная среда…
Сомненье и тоска — вот отщепенца муки:Там без неё — не жить, здесь, рядом с ней, — сгореть…К блестящей чешуе протягиваю руки —Но языки огня их обожгли на треть.На смену Дням Огня явились дни другие:Я двигаюсь, я ем… Теряю смысл команд…Но душу жжёт не боль, а чувство ностальгииК единственной моей — Богине Саламандр…
1983 г.
О душе
Мне было десять лет, когда впервыеЯ ощутил в минуты роковые,Что не по мне пришлась душа моя.Она во мне никак не умещалась —Она в слова и звуки воплощалась,Или летала в дальние края.
И начало её двойное свойствоВо мне рождать глухое беспокойство,Меж нами сеять смуту и вражду…Она любила всё, что мне претило,Она не признавала коллективаИ не желала привыкать к труду.
В семнадцать я решил: «Довольно, хватит.Настал мой час — она за всё заплатит!» —И я зажал её в немых тисках.Я днём бродил с ней, тих и беззаботен,А по ночам таскал из подворотенИ распинал на глянцевых листках.
Моя любовь ей не пришлась по вкусу —Она и в страсти праздновала труса,Беря на душу самый тяжкий грех…Я от друзей и женщин отрекался,Я от бессильной злобы задыхался —Она смеялась на глазах у всех.
А в двадцать пять моя душа пропала.И путалась два года, с кем попало…А я бледнел и даже клял Творца.Потом пришла — забитая, худаяИ простонала, как сова рыдая:«Ужасный век, ужасные сердца!»
Я помню, к тридцати она смирилась.С ней что-то непонятное творилось:Моя душа поддакивала мне!И вот тогда, поверив ей, как другу,Я с ней пошёл по Дантовому кругу —Да так и сгинул в адовом огне…
Теперь я уличил её в коварстве!Но — поздно: я пою в подземном царствеСреди безмолвных призрачных теней.Я там прочёл на каменных скрижалях,Что знанья скорбь людскую умножаютИ потому-то — души нас сильней.
1980 г.
Песни к спектаклям
Песня музыкантов
К телеспектаклю «Тевье-молочник»
У коня в дороге есть уздечка,У тебя — колечко, у меня — словечко…А под солнцем — то верба, то речка,Бедное местечко, где с тобой нас ждут.
Я вскину скрипку на плечо,Вытру слезы —Пусть смеется мой смычок:Тили-тили тесто,Вот жених, а вот невеста.Да она и впрямь прелестна,А глаза — как угольки.Пляшет, что есть мочи,Не дождется, видно, ночи,А в июле, как известно,Ночи очень коротки.
Бежит дорога в два конца,По ней скитаются сердца…А наша жизнь долетит до васМелодией забытой…Давай не будем горевать —Нам есть о чем потолковать:Я скрипку взял, а ты — кларнет,И грусти больше нет.
Чтоб в дороге скоротать минутку,Скажем прибаутку, скрутим самокрутку,Заночуем, где и вспомнить жуткоИ по первопутку снова двинем в путь.Нам брат — рассвет и брат — закат,Вечно мы в дороге, слышишь, музыкант?Припев.
Кнедлехи
К телеспектаклю «Тевье-молочник»
Где же вы, где же вы, тихие улочки,Клены пушистые, мост у ручья?Мамины кнедлехи, сладкие булочки, —Время душистое, юность моя?!Клавиши, клавиши,Спойте о давешнем —Время душистое,Юность моя…
Крылья б мне, крылья б мне легкие, светлые, —Перелетел бы я в эти края.Спел бы я бабушке песни заветные,Чтобы заслушалась юность моя…Клавиши, клавиши,Спойте о давешнем —Чтобы заслушаласьЮность моя.
Дни мотыльковые, сны васильковые,К вам возвращаюсь я, слез не тая…Тихие улочки, кнедлехи, булочки,Мама и бабушка — юность моя.Клавиши, клавиши,Спойте о давешнем:Мама и бабушка —Юность моя…
Песня бадхена