ума от острого удовольствия, растекающегося под кожей медовой патокой.
Я забываю о Дитмаре, привезенной девке и даже о том, что Свят воспринимает меня не как любимую жену, а как просто красивую игрушку для постельных утех.
Сейчас я даже хочу быть его постельной утехой, отдаться полностью, почувствовать себя бесправной и слабой под натиском бешенства Зверя.
Я увлекаюсь, приподнимаюсь со стола, продолжая скользить на длинных пальцах, как порочная шлюха.
Прижимаюсь спиной к груди мужа и, откинув стеснение, нащупываю его член, сжимаю около основания, чем заслуживаю рваный стон Лютова сквозь стиснутые зубы.
— Сука… Лис… какая же ты тугая… И мокрая…
Он подталкивается навстречу, хрипло дышит.
Заставив откинуть голову назад, впивается жестким, блядским поцелуем.
Нет, на поцелуй это не похоже, это имитация секса.
Его язык грубо врывается в мой рот, трахает и доминирует. Будто душу высосать хочет через рот.
С пошлым хлюпом он вытаскивает из меня пальцы, толкает обратно на стол.
Опираясь о поверхность руками, я пытаюсь сфокусировать взгляд и не расплакаться от разочарования из-за того, что он медлит.
Огонь внизу живота сжирает изнутри, почти доводит до истерики.
— Свят!
Я хнычу, как ребенок и вновь изгибаюсь, надеясь соблазнить Лютова, заставить его вновь потерять контроль.
Перспектива возникновения новых синяков и укусов меня не пугает, даже заводит. Я приму все.
— Ты ведь не хочешь.
Он еще имеет силы издеваться надо мной, что очень печалит — хотелось, чтобы Свят терял от меня голову.
— Свят…
— Хм?
— Свят, пожалуйста, я больше не могу…
— Ты ведь не хочешь, что я могу сделать?
Щеки горят, когда я говорю то, на что Лютов меня провоцирует.
— Я… я хочу тебя! Очень хочу, пожалуйста…
Мне кажется, что он с радостью бы поиздевался и потомил меня еще, но уже и сам сдерживаться не может.
Свят входит в меня резко, одним мощным толчком, вырывая из груди хриплый рык.
Сначала к крышесносному, острому удовольствию примешивается легкая тень боли, но она и рядом не может стоять с той, что я ощущала в прошлый раз.
Чувство толстого, крепкого члена во мне уводит куда-то за грань, все тело пылает пламенем похоти.
— Блядь, — рычит Свят, вколачиваясь в мое тело резкими рывками, — как же в тебе хорошо.
С каждым толчком он погружается глубже, заполняя собой до предела, вновь заставляя хныкать и стонать, извиваться, насаживаться на его член, двигаясь навстречу.
Мне до одури нравится происходящее безумие, смесь острого удовольствия и легкой боли.
Я принимаю все происходящее со мной, отдаюсь без оглядки и предрассудков.
Вокруг нас нет ничего, мир замер, потух, умер.
Самое важное лишь слияние наших тел, двигающихся в едином танце, грязном и пошлом.
Мне нравится тело Лютова, его член внутри меня, хриплые стоны и влажные звуки шлепков.
Черт, мне нравится все!
Мы единое целое, слиты без остатка, его пальцы в моих волосах, а дыхание ласкает влажную кожу шеи. Кажется, лишь от этого можно сорваться, покинуть тело и улететь в нирвану.
Если бы не страх быть бесправной куклой, собственностью, то я бы смогла отдать ему не только тело, но и свою душу.
Под весом наших тел жалобно поскрипывал стол, угрожая развалиться, впиться щепками под кожу, отомстив за такое непотребство.
Жар в теле стал почти нестерпимым, превращая и мышцы, и кости в тягучую лаву, сносящую все на своем пути. Крик удушливым комом застрял в моем горле, чтобы вырваться рваным, нестройным хрипом, когда удар тока пронзил все мое тело, сотрясая конвульсией.
Свят резко замер, хрипло зарычал, прикусывая мое плечо заострившимися зубами, оставляя очередную кровавую метку, сильно впился пальцами в кожу, до синяков.
Внутри меня стало нестерпимо горячо, влажно.
Лютов еще находился внутри меня, уткнувшись лицом в мои волосы, рвано дышал.
По жилам еще циркулировала сладость, ярким отблеском оставшаяся после оргазма, но рассудок начал проясняться.
Накатила раздражительность, апатия.
Оттолкнув от себя руки Свята, я резко отскочила на пару шагов.
— Лис…
— Не разговаривай со мной, — прошипела ему, старательно отводя взгляд. — Ты мне отвратителен!
Не дожидаясь ответа, я прошмыгнула в спальню, аккуратно обходя осколки на полу. Открыв шкаф, схватила новый комплект одежды, очень похожий на испорченный, и поспешила в ванную.
Стекающая по внутренней стороне бедра сперма, еще теплая и вязкая, вызывала чувство мерзкой гадливости.
Но гадко было не от Лютова, а от себя.
С самого детства в моем сознании отпечаталась мысль, что страсти — удел низких, слабых. А хладнокровие и самообладание — признак врожденного достоинства.
У моего отца было пять жен. Официальной являлась Исидора, рожденная Зверем. Остальные же, моя мать в том числе, происходили из обычных человеческих семей. Между собой они плели интриги, постоянно боролись за внимание отца, грызли друг другу глотки. Лишь Исидора никогда не участвовала в этом, глядела на женскую войну в доме снисходительно, с легкой насмешкой. Папа уже давно не интересовался ею в качестве женщины, но ее этот факт нисколько не расстраивал. Исидора не участвовала в битве за мужчину, ведь у нее было влияние на совет, хорошее положение в общине.
Рядом с остальными женами, которые ядом сочились в стороны друг друга, умиротворенная Исидора выглядела настоящей царицей, случайно попавшей на псарню.
Я всегда мечтала быть похожей на нее, часами репетировала перед зеркалом холодную улыбку, отдалилась от борьбы за внимание отца еще в детстве.
У меня почти получилось, но появление Лютова перечеркнуло весь прогресс.
Я стала шлюхой, раздвигающей ноги только из-за того, что он красивый и вкусно пахнет.
Мерзко до распухающего кома тошноты в горле.
И больно от собственного предательства.
Порывы похоти казались мне чем-то отравляющим, неправильным. Тем, что разрушает жизнь и развращает душу.
Дитмар не вызывал у меня таких грязных желаний. Я думала о нем с трепетом и уважением. Мне хотелось стать для него хорошей, заботливой женой. Помогать завязывать галстук, с безукоризненной вежливостью принимать гостей в нашем доме, всегда выглядеть спокойной и доброжелательной.
Я могла бы стать порядочной, верной женой.
Дома, посматривая романтические мелодрамы и поглаживая пушистого кота, я часто представляла себе нашу с Дитмаром совместную жизнь.
В этих розовых мечтах мы вели себя чуть менее сдержано, чем в жизни. Дитмар касался меня нежными поцелуями и легкими объятиями, советовался по мелочам и по выходным помогал бы готовить ужин. Были в этих фантазиях и дети, но тему их зачатия я всегда проскакивала, будто очаровательные малыши появляются просто так, из воздуха.
Думать о Дитмаре в таком ключе было неправильно, неприятно.
Сердце вновь защемило, да так, что дышать стало