половицах. Глаза женщины потускнели, словно покрытые тончайшим слоем пыли.
Едва только Элси собралась наклониться, чтобы проверить, есть ли у несчастной пульс, как в каморку вслед за ней протиснулся Буберг и отодвинул Элси в сторону.
— Спаси нас Господь, — пробормотал Буберг, наклонившись над головой женщины.
Приглушенным голосом он сообщил:
— Мерта Карлссон. Мертва, как камень.
И в следующий же миг раздался вопль Буберга:
— Берегись!
Элси слишком поздно заметила тёмный силуэт, приближавшийся из дальнего угла каморки. Сгусток кромешной тьмы, оживший в окружающем мраке.
— Беги! — скомандовал Буберг, и Элси подчинилась. Она согнулась пополам и выскочила наружу через низкую дверцу; минуя детей и констебля Старка, Элси помчалась к выходу. Но форменная юбка стесняла движения, и Элси всё отчётливее слышала за спиной стук приближающихся шагов.
Чёрный человек был очень быстр, гораздо быстрее Элси. Он настиг её на лестнице. Элси почувствовала, как ноги её отрываются от земли, а в следующий миг она уже кубарем летела вниз по каменным ступеням, безвольно, словно тряпичная кукла. Локти больно стучали об пол, челюсти непроизвольно смыкались и размыкались, пока наконец Элси с треском не влетела носом в стену, и её падение завершилось ударом затылка о каменный пол. Волна боли захлестнула её, а чёрный человек тем временем успел спуститься вниз. Взглядом тёмных глаз он обшарил Элси, и она ещё успела различить исходивший от него алкогольный дух.
Он мог бы оставить её там, бежать дальше, скрыться в Болоте под покровом темноты — ведь Элси едва ли могла бы его задержать. Но чёрный человек поступил иначе. Он схватил Элси за плечи, рывком поднял, заглянул ей в глаза, а затем резким движением отпустил.
Элси услышала треск и почувствовала, как что-то холодное впивается ей в затылок.
В то же мгновение пришла боль и одновременно осознание — чёрный человек, должно быть, насадил её затылок прямо на острый конец кирки, которая стояла здесь, у входа, прислоненная к стене. Картинка перед взором Элси стала блёкнуть, и боль отступила.
Рядом с Элси внезапно возник Буберг, на лице которого читались недоверие и страх. И тут Элси увидела молодую пару в парке Мосебакке — они курили одну сигарету на двоих. Баржи с лесом вытянулись вереницей вдоль променада Страндвеген. Бритт-Мари сладко спала в своей кроватке, а Вальдемар как раз собирался сделать глоток сваренного Хильмой кофе. Элси как на ладони увидела весь Стокгольм — всех живущих и всех живших там прежде людей.
А в центре этой картины была её мама, умершая от испанского гриппа. Рядом с мамой — Аксель, в обнимку с одной из старых высокогорных коров, которых до войны разводила его семья. Аксель был молод, силён, и широко улыбался Элси.
Он протянул ей руку, и Элси приняла её.
Вот так в холодное, голодное и страшное время в стокгольмском районе Клара встретила свою смерть Элси.
Она превратилась в тень и отправилась в страну вечного забвения.
Но в тот же миг, когда закончилась её история, уже началась другая. В некотором смысле смерть Элси — это начало всего, волшебное семечко, из которого суждено было вырасти могучему древу.
Потому что нет конца историям, и новые берут начало там, где находят покой уже рассказанные.
Элси похоронили в начале марта. Вдова со своими тремя детьми, Хильма и Вальдемар, несколько констеблей из участка, да ещё одна полицейская сестра пришли с нею проститься.
Следующей весной кончилась война. Мир принялся зализывать кровоточившие раны, пытаясь осознать, что же с ним такое произошло. Впоследствии окажется, что времени на это потребуется больше, чем кто-либо тогда мог предположить.
У констебля Буберга родился второй ребёнок. Он всё реже думал об Элси, даже несмотря на повторявшийся время от времени кошмар, в котором та умоляла его вытащить кирку из её затылка. Несмотря на это, Буберг не забыл, как однажды в участке Элси тихонько играла в уголке с маленькой девочкой, чья мама попала под трамвай. Это событие оставило след в его душе — возможно потому, что и сам Буберг потерял мать в детстве.
На смену весне приходило очередное лето, а на смену осени — зима. Перелистывая страницы календаря, шли годы.
В стокгольмском Болоте, в районе Клара, не осталось и следа от прежней нищеты. Старую застройку постепенно сменили высокие, светлые, стремящиеся к небу дома.
Не было больше никаких голодных малышей, умирающих от кори или чахотки. Давно развеялось зловоние помоев и переполненных выгребных ям.
В конце пятидесятых годов двадцатого века появились первые женщины-полицейские, и по чистой случайности женское подразделение было размещено именно в Болоте, так как в других полицейских округах не было «удобств» для женщин. «Юбочный патруль», как их прозвали, вызвал в обществе переполох. Женщин-полицейских наделили ровно теми же полномочиями, что были у их коллег-мужчин, разве что вместо штыков их вооружили дубинками.
Старший констебль Седерборг, как и множество его коллег, презирал женщин на полицейской службе. К тому же, он никак не мог взять в толк, почему именно Кларе выпало столь тяжкое бремя — ведь очевидно, что это было совершенно несправедливо со стороны прочих полицейских участков. Ведь и профсоюз полицейских Стокгольма — Товарищество — продолжал упрямо гнуть свою линию: женщинам в полиции не место. Во всяком случае, должности констеблей — не для них. И уж тем более — патрульных, очевидно, по причине недостатка физической силы. И ещё нельзя позволять им водить радиомобили, ведь это может отвлечь водителей-мужчин. Что скажут люди, когда кто-нибудь из полицейских съедет в кювет из-за того, что загляделся на коллегу?
Но сделать пешее патрулирование прерогативой мужчин, а женщинам оставить внутреннюю службу — тоже не выход. Это было бы несправедливо по отношению к мужчинам, которым приходилось, как минимум, лет по семь кряду стаптывать туфли, чтобы только получить надежду на повышение. Вот поэтому наилучшим выходом представлялось вовсе запретить женщинам службу в полиции.
Однажды в минуту сильной ажитации старший констебль Седерборг заявил подчинённым, что скорее съест свой старый шлем, чем позволит ещё хоть одному полицейскому в