Читать интересную книгу Это есть наш последний и решительный бой! - Борис Лавров

— Эх, — крякнул Верещагин, — а хороша штучка — полено… Ну-ка, дай ему ещё, пущай, значить, призывает, а мы послушаем…

Сказочник согласно кивнул и стал раз за разом опускать бревно на голову незадачливого шпиона.

— Сэт, к тебе взываю! Сотот, помоги же, не могу уже! Ктулху, сволочь, ну хоть ты откликнись, куда все пропали? Джордж Буш, убью, ну кто из темных богов откликнется?!!! — летели из пленного самые разнообразные проклятия. Наконец, бревно треснуло пополам.

— Силён, — с лёгким уважением произнёс Верещагин. Но тут же, очевидно, решив, что пленный "созрел", вцепился ему в отвороты драной куртки и заорал истошно: — Падла! Порву! Попишу! На кол посажу! За ноги разорву, как крысу, тварь продажная, урод, ублюдок, уё…ще! Тёмных богов захотел, колдун паршивый! Извести меня хотел, Русь-матушку осиротить?! Кайся, несчастный! — он стал долбить пленного затылком о стену. — Покайся перед ликом последнего русского святого! — брызжа слюной, писатель-графоман проволок пленного к портрету Сталина, долбанул лбом о стену так, что за нею с грохотом рухнул задремавший на лавочке порученец, а Сталин укоризненно закачался. — Покайся, и будет тебе прощенье посмертное! Замочу, мусор! На пику посажу, рвань подзаборная!!! Держите меня семеро, шестеро не удержат!

Верещагин попробовал повращать глазами, но смог только выпучить их. Впрочем, это получилось довольно страшно. Напоследок он шваркнул пленного о стену, рванул на груди камуфляж и пустил изо рта пену, схватив со стены устрашающего вида скандинавскую секиру.

— СкажуУУУУУУУУУУУУУУУУ! — взвыл мальчишка, падая на колени. — Это ВКП(б)! Меня заставили! Били! Приказали! Не я главный! Та тётка, которая с нами, она трансвестит! А девка — бушменка-убийца! Не я виноватый! Дяденька, простите, родины не знал, истины не ведал, света не зрел, перековался! Вот вам крест святой! — он неумело перекрестился. — Вот сейчас и перековался! Убедили! Дело ваше святое! Сами вы доброты неимоверной! — он покосился на Сказочника и крупно сглотнул. — Сыном вам буду! Нет, внуком! Племянником любимыыыыыыыыыым — не карайте за глупость!!!

— За такие глупости только одно прощение — головой да об стенку, а на стенке гвоздов в пять рядей… Ой, гвоздей в пять рядов! — грозно насупился Сказочник. — И не надобно Олегу свет Николаичу таких племянников, при каждом случае темные силы призывающих! Казнить тебя надо казнью лютою!

— Казним, — согласился Верещагин. — Но Вождь! — он воздел руку с секирой. — Вождь учил: отбросов нет — есть кадры! Или не Вождь… — писатель надолго задумался — кончилось тем, что рыдающий пленник умолк, подёргал его за рукав и уточнил:

— Ну так что со мной?

— А? — дёрнулся Верещагин. — Ну что с тобой, на кол, что с… а, да! Опущу я те… то есть, отпущу я тебя. Но не сейчас. Позже, когда с подельниками твоими разберёмся. Ты, я вижу, на путь исправления встал, вот посмотришь, как мы караем врагов — и совсем исправишься. А потом скажу, что тебе делать.

— Правильно! Припахать к общественно полезному делу! — завопил Сказочник. — И чтобы никаких поблажек, а то — колов уж много настругано, все злодея дожидаются.

— Да ну какие ему поблажки, — уже вполне благодушно ответствовал Верещагин. — Видно же — запутался человек по глупости и малолетству, чего теперь… Ну иди, — он нежным пинком направил раскаявшегося пленного в смежную комнату, где его подхватили порученцы и пару раз дали для большего просветления по зубам. — Что-то Пашка мой молчит, — озаботился графоман.

— Непременно нужно позвонить ему да узнать, что да как… Вдруг неприятности какие! — встрял и сюда Сказочник.

* * *

Неприятности Пашки пока что исчерпывались тем, что он приземлился на воду и утопил аппарат. Теперь он ожесточённо выгребал к острову на резиновой лодке из аварийного комплекта, бормоча: "Видали мы лилипутов и покрупнее…" Это относилось к сорока шести (Пашка считал по плавникам+хвостам) здоровенным (расстояние от плавника до хвоста) белым акулам, которые сопровождали плот, бурно дискутируя, кому первому есть. Мальчишка посматривал на пояс шахида, который намеревался одеть и привести в действие в критический момент. Таковой, по его прикидкам, пока не наступил…

Белые акулы, наконец, определились, и самая старшая попыла вперед. Все остальные поплыли следом.

— Будут есть, — пробормотал неустрашимый порученец. И с криком: "Слава России и Дарту Вейдеру, долой джедаев!" — рванул кольцо пояса шахида…

…Если бы обитатели острова не были заняты своими важными делами, они бы сильно подивились тому, что в трёх километрах от берега с воды стартовала что-то сильно похожее на "томогавк". "Томогавк" с воем и матом пронёсс по дуге над островом и тяжко гупнулся в озеро на дальней его оконечности.

Кристально чистые воды с упругим "хлюппп…" сомкнулись над "томогавком".

Через полминуты Пашка — злой, обгоревший и оглушённый — выбрался на берег, держа под мышкой томик Верещагина, а под другой — АКМ-103 с наворотами. Из одежды на Пашке оставались очки с карболитовыми жёлтыми стёклами, левый носок, полмайки с портретом Верещагина (тоже половинным) и "лифчик" с магазинами и гранатами, висевший на манер набедренной повязки.

— Тьфу, — Пашка сплюнул попавшую в рот загрызенную пиранью и дрыгнул ногой, отцепляя вторую от пятки. — Не вышло покушать? — обратился он в сторону далёкого океана и близкого озера. — Фишбургеры чёртовы.

И двинулся в джунгли.

* * *

А тем временем на конюшне, куда Верещагин отправил пороть мальчишку-мага, обнаружилась пропажа. Собственно, пропал сам маг. Видимо, вдали от Олеговского кабинета он стал чувствовать себя посвободнее и просто растворился в воздухе, на прощание наложив на собиравшихся пороть его двух узбекских гастарбайтеров и одного следившего за процессом парня страшное заклятие — трехчасовую непреодолимую тягу к салатам и черствым круассанам. Один из узбеков, еще могущий говорить, так как заклятие задело его только боком, недоуменно объяснялся перед прибежавшими на крики Верещагиным и Сказочником:

— Панимаешь, начальныка Алэг Кирдыкбабаевич-паша, верыш, нэт — вот есть он, этат твар нэрусскый, и нэт иво, этат твар нэрусскый! Савсем нэт, дажи дасвидання нысказал, гад нэвэжлывый!

Верещагин задумчиво разорвал на груди камуфляж. Хотел рвать бороду, но не обнаружил её, досадливо поморщился и вырвал бороду гастрабайтеру постарше (тот не обратил внимания, так как, икая и выпучив глаза, ел тридцатый круассан — на фоне этого потеря бороды уже не страшила). Затем коротким жестом приказал привязать порученца, который поедал салат из миски, к дереву и завязать ему глаза, рот и уши.

— Всё доброта моя, — задумчиво подвёл итог графоман. Подумал и распорядился: — Тех двоих, извращенца и зулуску или кто она там — закопать живыми… — подумал и добавил: — В речное дно. Испол-нять! — и повернулся к гостю. — Так, — довольно зловеще сказал он. — Не помогло полено. Вишь, как беси активизировались — из-под носа уходят. Чего делать будем? С поленом твоя идея была, гость дорогой…

— Моя идея, между прочим, подействовала, нехристя выявила. А удержать его полено не должно было. Вот если б рельсой… — задумчиво-мечтательно сказал Сказочник. — А закапывать их надо вертикально, вверх ногами и глаза плотно завязав колючей проволокой. В таком положении никто ни колдовать, ни какое другое злодейство сотворить не сможет.

Если в неандертальском мозгу Верещагина и закопошились было какие-то нехорошие мысли насчёт гостя, то после такого предложения изувер-графоман-русофил растаял, как масло на солнце.

— Вижу, крепок ты в вере, — удовлетворённо сказал он и осенил себя коловратом на Солнце, пробормотав: "Сожги врагов наших, аки напалмом…" После чего прикрикнул порученцам: — Исполнять! Да колючку старую возьмите, новая гуманная, и не колется вовсе… — и сплюнул. Потом опять уставился на гостя и уточнил: — А ты вообще из каикх краёв? — жестом приглашая погулять его по саду.

Сад за домом представлял собой дремучий лес на десять гектар, тут и там уставленный кольями с черепами врагов русской идеи и постоянно прописанной на территории стаей волков, которым графоман скармливал не особо заядлых таковых (врагов) попадаших к нему в руки.

— Из далекой забугорщины, — неопределенно махнул рукой по направлению к Стамбулу Сказочник. — С трудом на Русь-матушку вырвался из плена тяжкого.

Верещагин посмотрел в ту сторону, куда указал гость. Там располагался новорусский посёлок Большие Дряни, построенный на месте вымершей деревни с таким же названием. Писатель всегда чувствовал, что там держат рабов — и вот живое доказательство! Про себя он решил, что через денёк, когда разгребёт дела, отдаст приказ ночью поджечь посёлок бутылками с "коктейлем". Давно было пора…

— Ммммм… — несколько растерянно промычал писатель. — Куть-куть, — окликнул он волка, волочившего между деревьев моток кишок. Волк вильнул задней частью тела: не до тебя. — А. Ну да… Ну и как там, в плену, в смысле?