Читать интересную книгу Рассказы - Тарьей Весос

И Улав нагрузил на себя столько, что я ахнул. В жизни не видал Улава с такой ношей.

— Ишь какие мы сегодня молодцы, — осмелился я съехидничать.

Он сделал вид, что не слышит. Просто взвалил на себя груду жердей и пошел впереди Хильд. Взрослый мужчина. Я приготовил язвительную усмешку на тот случай, если он оглянется. Но он не оглянулся.

Отец придет на поле потом, когда мы навяжем достаточно снопов. Пока что нас будет только трое. Я сразу увидел — ячмень желтый, зрелый, он удался на славу.

Мы начали жать. Со свежими силами работалось легко. И спина гнулась послушно. Но мы знали, что это ненадолго. Скоро нам станет тяжело.

Хильд…

Жала она ловко. И я как будто уже знал об этом. И о том, что она существует и придет к нам в усадьбу. Но все-таки не переставал удивляться.

Улав обернулся к ней.

— Наточить тебе серп? — спросил он.

— Если можно, — благодарно ответила она и пошла к нему со своим серпом.

Как это я сам не сообразил? Вполне мог бы сообразить. А теперь оставалось только смотреть со стороны. Улав точил долго. Точить он умел, а сейчас прямо-таки вкладывал в это дело всю душу. Улав был на год старше меня, он стал совершеннолетним еще в прошлом году, но ведь это еще не причина так себя вести! Я разозлился, забыл об осторожности и порезал палец. Нужно было завязать порез. Я мог попросить Хильд, и она сделала бы это, но, пустив в ход зубы, я справился сам.

До завтрака было еще далеко, когда Улав сказал:

— Давайте передохнем.

Хильд приветливо глянула на него.

Мы уселись на своих снопах. Вокруг, насколько хватал глаз, колыхался ячмень. Если сидеть тихо, можно было услышать, как шуршат колосья.

Улав начал что-то напевать. У него хороший голос, он часто поет, когда мы бываем одни в лесу или где-нибудь еще. Там он поет громко, не стесняясь. Сейчас он пел еле слышно, словно сам того не замечая. Перестав, Улав спросил:

— Как серп, хорошо режет?

— Да, — ответила Хильд.

— Давай его сюда, я подточу.

— Пожалуйста, — благодарно, как и в первый раз, сказала она. Повернувшись, Хильд потянулась, чтобы передать Улаву серп.

Это движение по-новому показало, как она красиво сложена. Хорошо еще, что мне разрешалось хотя бы смотреть на нее.

Мы снова принялись жать — и жали до завтрака. На поле, на стерне, лежало уже множество снопов. Ячмень был желтый и зрелый. Мы пошли домой поесть и отдохнуть.

— Ну что? — спросил отец.

— Работа для тебя есть, можешь приходить, — ответил я. Мать еще раз оглядела Хильд.

Снова мы жали, изнывая от зноя, до самого обеда. Работать в наклон было уже трудно. Спина напоминала о себе, и устали ноги.

Отец тоже пришел на поле, поставил первые жерди. И веером раскрывались на них снопы, обращенные к солнцу.

Прямо передо мной жала Хильд. Я видел пот, выступивший у нее на лице, видел ее горячую шею, покрытую словно капельками росы. Как ей жарко, думал я, как хочется ей прохлады, как мечтает она окунуться в речную заводь. Спина у нее устала, и красивые руки под рукавами платья устали. Когда она наклонялась, я услышал короткий вздох. Этот тихий вздох не предназначался ни для чьих ушей, но я уловил его, и мне показалось, что на всем свете нет ничего милее.

— Как дела, Хильд? — раздалось позади меня.

Отец стоял с ломом в руках, собираясь воткнуть еще одну жердь. Отец был высокий, седой, крепкий.

— Да ничего, — спокойно ответила она.

— Ну что же, можно пойти пообедать, — продолжал он.

Как только отец заговорил, я отвернулся. И зло уставился в пространство, как будто что-то там видел.

— А чисто ты жнешь, Хильд, колосков за тобой не остается, — заметил отец.

Она была так молода, что покраснела от похвалы хозяина. Доверчиво улыбнулась ему и стала еще красивее.

Мы с Улавом переглянулись. Конечно, после нас остается порядочно колосков, ведь мы торопимся и жнем как одержимые и у нас нет времени их подбирать. На миг мы забыли свою вражду из-за девушки и объединились против отца и этой Хильд, заработавшей похвалу за наш счет.

— Будем подбирать колоски, так никогда не разделаемся с жатвой, — сказали мы с Улавом.

— А я вижу, что можно жать и быстро и чисто, — отозвался отец.

Домой мы с братом шли рядом, усталые и злые.

Весь послеобеденный отдых Хильд просидела на кухне. Мы с братом улеглись в тени на воздухе. К жатве солнце всегда распаляется и печет в полную силу. И только в жатву воздух бывает так неподвижен. Но в тени хорошо. От колючего жабрея руки у всех были в красных точках.

Через открытую дверь доносился смех Хильд. Она разговаривала с матерью, которая мыла посуду, и с отцом, курившим, лежа на лавке. Хорошо, что она смеялась, разговаривая с ними, так и должно было быть. Я почувствовал, что мы с Улавом опять отдаляемся друг от друга.

Мы пошли точить серпы. Точило тоже стояло в тени. Но потом нам пришлось выйти на жаркое солнце. Мы должны были работать до вечера — Хильд, Улав и я. Отец пока остался дома. Мы с братом несли жердье. Хильд тоже взяла было охапку, но Улав быстро вмешался.

— Ступай налегке, Хильд. — Он в первый раз назвал ее по имени. — Видишь, мы взяли сколько нужно.

— Хорошо, — ответила она.

Улав пошел рядом с ней со своим грузом. Я плелся далеко позади, будто так и полагалось.

Хуже нет работать после обеда. Время тянется особенно медленно. Это мы уже знали по опыту многих лет. Мы с братом и Хильд выросли в разных краях, но послеобеденная жатва везде одинаково тяжела. Мы жали не разгибаясь. Спина давала себя знать. Первый и второй день — самые трудные. Потом привыкаешь, мышцы приспосабливаются.

Мы продвигались по полю наискосок. Улав по-прежнему шел первым. За ним шла Хильд и, наконец, я. Время от времени Улав распрямлялся и смотрел назад. Он косился и на меня, я отвечал ему злым взглядом. Между нами, наклонясь, жала Хильд. Каждому из нас хотелось, чтобы она была его девушкой. Ни у него, ни у меня никогда еще не было девушки, а теперь она должна появиться — у одного из нас. Иногда наши взгляды встречались над головой Хильд, мы радовались красивой девушке, работавшей рядом с нами, и смотрели дружелюбно и открыто. Потом, все вспомнив, злобно сверлили друг друга глазами и опять наклонялись к земле.

Солнце палило нещадно. Колосья замерли, воздух был неподвижен. Нам было жарко. Рубашки прилипли к спинам. Руки вязали снопы сноровисто и привычно. Голова не принимала участия в работе, но снопы, которые оставались на поле, там, где мы прошли, были связаны по всем правилам. Отец подбирал их и насаживал на жерди. Мы не думали об этом. Не знаю, о чем думал Улав, но я, весь обратившись в слух, боялся пропустить вздох Хильд — интересно, вздохнет ли она еще раз в эти изнурительные часы. И она вздохнула. Глупо, конечно, но я будто получил подарок. Этот вздох словно выдал ее слабость, я был доволен, что сильная и ловкая Хильд тоже может быть слабой. Хорошо, что ей можно в чем-то помочь.

— Передохнем? — предложил отец. — А, Хильд?

— Да, спасибо, — ответила она.

Как я позавидовал отцу! В его власти было разрешить этот отдых. Мы сели на снопы.

— Поточить? — спросил Улав.

— Да, если хочешь.

Она протянула ему серп. Теперь, при отце, Улав уже не пел, он только старательно наточил серп и с доброй улыбкой вернул его Хильд.

А я ничего не делал, не двигался, будто оцепенел. Из-за присутствия отца и Улава я не мог ни предложить ей свою помощь, ни просто переброситься с ней словом. Я чувствовал себя лишним, и мне хотелось уйти.

Продвигаясь по полю, мы добрались до места, где росло особенно много жабрея. От жары его ворсистые стебли становятся жесткими и колючими. Теперь все пальцы будут в занозах.

— А ну-ка, Хильд, переходи сюда, — сказал Улав, указывая на участок, где почти не было сорняков. — Я сам тут управлюсь.

— Хорошо, — ответила она и перешла на другое место.

Я тоже мог бы подумать об этом, да вот не подумал — я был исключен из игры. Не мог я ни с того ни с сего, как Улав, выставлять напоказ свои чувства. Пусть теперь Улав один сражается с сорной травой, так ему и надо. Но он не сказал мне ни слова упрека, он хватал руками колючие стебли, будто не ощущал никакой боли. Как во сне. Я даже испугался. Он был словно в исступлении.

Вечерело, потянуло благодатной прохладой. Можно идти домой. Поработали мы на совесть. Завтра солнце польется на снопы. С самого утра. А сейчас оно уже нежаркое. Мы страшно устали.

После ужина мать сказала Хильд:

— Пойдем, я покажу, где ты будешь спать.

Они поднялись. Мы смотрели им вслед. Скоро они скрылись за дверьми.

Мы тоже сразу легли. Прежде чем уснуть, я думал о Хильд, которую узнал только сегодня и уже успел потерять. С постели Улава доносился странный задумчивый свист.

На второй день все было так, как и следовало ожидать: тело стало чужим и непослушным. За вчерашний день мышцы здорово перетрудились. К счастью, было пасмурно, и дул ветерок. Поток золотых лучей не стекал с небес. А ячмень все равно был золотой. Под серым небом это было даже заметней. Мы пошли на поле. Я шел позади всех и видел, что Хильд двигается уже не так свободно, как вчера. Казалось, руки и ноги у нее налиты свинцом. Какой же близкой и милой была она мне в эту минуту: она как все мы, она тоже устала.