Читать интересную книгу Карта Творца - Эмилио Кальдерон

По тону, каким Монтсе рассказала эту историю, можно было подумать, что избиение заказали ее отец и дядя с тетей, а вовсе не ювелир, но я предпочел промолчать.

— Кажется, синьор Тассо не из этой породы людей, — заметил я.

— И все же на всякий случай, как только получишь деньги, передай их мне, и по возможности так, чтобы никто этого не видел.

У двери книжной лавки стояла машина марки «Итала» под регистрационным номером «SMOM-60», похожая на ту, что Валье-Инклан оставил возле Сан-Пьетро-ин-Монторио перед своим возвращением в Испанию. Шофер дремал за рулем, накрыв лицо форменной фуражкой. Кажется, это был служебный автомобиль.

— Наш покупатель? Если такая машина, должно быть, он — важная птица, — предположила Монтсе.

«Важная птица» оказалась высоким худощавым молодым человеком лет тридцати, смуглым, с правильными чертами лица, выдающимся раздвоенным подбородком, с живым и дерзким взглядом темных глаз и черными, блестящими, напомаженными волосами. На нем была черная рубашка и брюки голубино-серого цвета, какие носили итальянские фашисты, и пахло от него дорогим одеколоном.

— Позвольте познакомить вас с принцем Юнио Валерио Чимой Виварини. Он — известный палеограф и очень заинтересован в приобретении вашей книги, — произнес синьор Тассо.

То, что синьор Тассо представил принца как знаменитого палеографа, выглядело столь же странным, как если бы он назвал его процветающим владельцем скотобоен. На самом деле незнакомец казался не столько особой голубых кровей, сколько членом «принчипи», ударной силы, которую фашисты использовали для подавления забастовок и антифашистских манифестаций. Впрочем, он вполне смахивал и на bullo di quartiere, дворового хулигана, жестокого и задиристого персонажа римской комедии — такие славились тем, что были готовы потерять друга, но не упустить возможность как следует дать сдачи врагу.

— Piacere[5], — проговорил молодой человек, встав по стойке смирно и громко щелкнув каблуками на тевтонский манер.

Я в жизни не видел столь смехотворной сцены. Принц-палеограф, изображающий военное приветствие посреди букинистического магазина, полного старых, пыльных книг. Муссолини был прав, когда говорил, что «вся жизнь — поза».

— Piacere, — повторила Монтсе, снимая платок.

По ее тону я понял, что потерял ее, что в очаровании мне никогда не сравниться с этим персонажем, который явился сюда как будто прямиком из итальянской оперетты. Впрочем, я также знал, что ослепить человека шармом относительно просто. Истинная трудность состоит в том, чтобы поддерживать этот свет долгое время, не повредив при этом зрение существа, которое обольщают. А Юнио явно не принадлежал к числу мужчин, способных всерьез увлечься одной женщиной (у него было столько всевозможных дел, что не хватало постоянства, необходимого для прочных отношений). Прошли месяцы, даже годы, прежде чем мы смогли полностью понять характер Юнио — человека столь сложного, что ему удавалось казаться простым. Самый жестокий и самый добрый, самый нетерпимый и умеющий понимать, как никто другой, высокомерный и смиренный, сильный и уязвимый. Как и Монтсе, он постоянно притворялся, меняя маски в зависимости от того общества, в каком оказывался; в этом обманном мире ему даже приходилось пользоваться чужими именами. С сочувствием, к которому меня обязывает теперь знание трагических обстоятельств его смерти, я должен признать, что он стал жертвой своей эпохи. Безумец, родившийся в тот момент, когда Европа сошла с ума.

Надо сказать, что, хотя в первое мгновение Юнио и похитил у меня Монтсе, опасный и недоступный мир, окружавший нашего друга, постепенно возвращал ее мне. Я был связующим звеном между ней и Юнио, и она в конце концов остановила свой взгляд на мне и приняла меня. Мне лишь предстояло подождать. Однако это произошло не в одночасье: Монтсе вернулась ко мне не сразу, а как бы по частям — так море долго, беспорядочно выбрасывает на берег обломки кораблекрушения, повинуясь законам, известным лишь глубинным течениям.

— Эта книга стоит по меньшей мере семь тысяч лир, но я готов предложить вам пятнадцать, — сказал Юнио.

Смятение, вызванное в моей душе поведением Монтсе, усилилось, когда молодой принц назвал свою цену, словно бы подслушав совет Переса Комендадора о том, что следует запрашивать в два раза больше, чем тебе предлагают, с тем, чтобы потом доторговаться до средней суммы.

— Я не понимаю. Если книга стоит семь тысяч лир, то почему вы хотите заплатить пятнадцать? Это же абсурд.

Монтсе смерила меня свирепым, неодобрительным взглядом, вероятно, уверенная в том, что именно она стала причиной столь неумеренной щедрости.

— Скажем так: деньги для меня не проблема, — сказал он с некоторым самодовольством.

— Ну тогда почему бы вам не заплатить нам шестнадцать тысяч или, еще лучше, семнадцать? — поинтересовался я.

— Хорошо, я дам вам семнадцать тысяч, — согласился он.

На какую-то долю секунды мне показалось, что мы с ним соревнуемся с единственной целью — произвести впечатление друг на друга.

— Договорились, — произнес я.

— Вы забыли о комиссионных, — вмешался в разговор синьор Тассо, до сего момента державшийся в стороне.

— И сколько они составляют? — спросил принц, гораздо больше, чем я, сведущий в искусстве торговли.

— По тысяче лир от каждой из сторон.

— Вполне приемлемая сумма.

Потом они оба посмотрели на меня, ожидая, когда я скажу свое слово.

— Мне тоже, — выдавил я наконец.

Я думал, что победил Юнио и восстановил свое доброе имя в глазах Монтсе, не подозревая, что он покупает не только книгу, но и нас тоже. Однако все еще только начиналось, а мы были слишком наивны, чтобы понять, что происходит.

Я дождался, пока все отвернутся, и, воспользовавшись моментом, передал деньги Монтсе, как она просила. Впрочем, на самом деле я поступил так, чтобы испытать ее.

— Нет, пусть будут у тебя, — сказала она тихо.

— А если на нас нападут, как на твоего дядю Хайме? — напомнил я.

— Кто на нас нападет — принц со своим шофером? Ты думаешь, он — фашистский Робин Гуд?

В словах Монтсе прозвучало что-то большее, чем просто ирония. В ней пробудился к действию механизм, заставляющий человека доверять кому-то безоговорочно. Мне казалось несправедливым, что не я вызвал в ней такое доверие. Однако в ту пору Монтсе была слишком молода, а в Риме развенчанных принцев развелось как бродячих кошек. Бедствие, о котором мы узнали со временем.

5

Семнадцать тысяч лир произвели впечатление только на секретаря Оларру. Дважды сосчитав деньги, он воскликнул:

— Дуче предлагал пятнадцать тысяч лир в месяц Хосе Антонио Примо де Ривере на поддержку Испанской фаланги! А вам удалось продать книгу за семнадцать тысяч! Решительно, мир сошел с ума!

Остальные комментировали происшествие, в центре которого стояла донья Хулия, одна из «изгнанниц», всеми уважаемая за кулинарный талант. Похоже, во время сиесты эта милая дама повстречалась с призраком академии. Она, по обыкновению, прилегла ненадолго отдохнуть и вдруг почувствовала, что ее обнимают длинные прозрачные женские руки, тянущиеся изнутри матраса. Убедившись, что сила этого объятия мешает ей подняться с постели, она закрыла глаза и стала читать «Отче наш» — именно так следует поступать, оказавшись в подобной ситуации. Призрак исчез, и донья Хулия опрометью бросилась прочь из своей комнаты. Страх не покидал ее и теперь, когда она рассказывала о случившемся.

История о призраке не стала для нас новостью — напротив, она принадлежала к числу знаменитых легенд академии. Некоторые считали, что речь идет о блуждающем призраке Беатриче Ченчи, римской аристократки, казненной за убийство отца, который ее домогался. Ее тело похоронили в находившейся неподалеку церкви Сан-Пьетро-ин-Монторио. Ее отсеченная голова хранилась в серебряной урне, а потом исчезла оттуда, когда в 1798 году в Рим вошли французские войска, и это обстоятельство якобы разозлило призрак покойной; с тех пор он стал бродить по территории академии, требуя, чтобы ему вернули похищенное. Другие уверяли, что привидение — это дух одного из монахов, живших в здании, когда оно еще принадлежало францисканскому монастырю. Как бы там ни было, «изгнанникам» сообщили о существовании призрака, как только они приехали в Рим, после чего оставалось лишь ждать, пока это предупреждение сыграет с ними злую шутку.

Я больше часа выслушивал подробности случившегося и мнения всех собравшихся (нашлись и такие, кто предлагал пригласить в академию священника, чтобы он изгнал духа). После чего решил прогуляться в Трастевере[6], привести в порядок мысли. Меня охватило странное чувство тревоги и печали, и, хоть мне и трудно было это признать, в душе я знал, что оно связано с Монтсе. Была некая странность в ее образе мыслей, более взрослом, чем тот, что свойственен обычно девушкам ее возраста и даже чем мой собственный, а ведь я был на семь лет старше ее. Она хотела наслаждаться каждым мгновением так, словно оно последнее, и поэтому относилась очень требовательно к себе самой и к другим. Появление Юнио словно помогло мне понять, что, хотя он и станет когда-нибудь ее избранником, она никогда не будет принадлежать ему полностью. Такова была ее природа: свобода составляла неотъемлемую часть ее души, и ничто, даже самая сильная любовь, не сможет этого изменить. Поэтому Юнио оказался для меня не только соперником, но и тем пробным камнем, который позволил мне понять истинную сущность Монтсе. По правде говоря, наши с ней отношения без него не состоялись бы или по крайней мере сложились бы иначе. Возможно, у нас бы возникла временная связь, как это часто случается в юности, но я никогда не добился бы от нее, чтобы после окончания войны она осталась со мной в Риме, отказавшись от своей семьи. Однако, как я уже сказал, в тот момент мне хотелось бежать из академии, чтобы избавиться от своих страхов.