Читать интересную книгу Жили мы на войне - Владимир Малахов

Вот и решил я трактористом заделаться. Выбрал время, подошел как-то к Гришке-трактористу и прошу его прокатить меня на его штуковине. Тот сразу сообразил что к чему.

— Рад, — говорит, — содействовать механизации сельскохозяйственного труда.

Назначил он мне время, пришел я, уселся рядом, завел он машину и круга два дал. Вот тут-то и получился конфуз. Отродясь я такого шума не слыхал и тряски не испытывал. Весь свой слух начисто порастерял, и внутренности вконец перепутались. А Гришка-стервец не останавливается, кружит и кружит на своей тарахтелке, да еще и смеется:

— Привыкай, Андрюха. Терпи, солдат, генералом будешь.

Как в воду глядел. Правда, генерала из меня пока не получилось, но старшинствую помаленьку. Не получился из меня и тракторист: целую неделю ходил по деревне в полной глухоте. Ну ничего не слышал. Только бульканье в животе различал. Хожу, глазами хлопаю и на каждый вопрос согласно головой киваю. Народ удивляться стал.

— Чего это ты, Андрюха, — говорят, — в дело и не в дело головой киваешь?

Тогда я этого вопроса не расслышал, но сам дошел: надо в некоторых случаях и несогласие проявлять. Проявил и влип в историю. Спрашивают меня как-то:

— Ты, Андрюха, коней поил?

Я головой из стороны в сторону.

— Ну, а кормил?

Я тоже, как подсолнух на ветру, головой качаю.

На второй день та же история повторилась. Разозлились мужики и потянули меня на правление. Чуть из колхоза не вышибли. Спасибо Гришке-трактористу, прибежал, все как есть объяснил.

Да, тихие у нас места, голубые, зеленые, все в цветах, — с тоской в голосе продолжает Матухин. — Выйдешь вечерком, и от дома слышно, как речка промеж камней бурчит. А до нее, родимой, не меньше километра. Или вот комар-чертяка. Он еще только укусить тебя задумал, заход над головой делает, а ты уж его чуешь. Ну, а в пике пойдет, уж как «мессер» шумит. Только шум кончился, смело по щеке бей — наверняка комар твой будет. Или вот девчата за околицей песню затянут. Для себя поют, а ребята за две версты уши навострят и к ним торопятся.

Потому и оглох я тогда с непривычки. Теперь вот дивлюсь: ведь это же надо! Такой несусветный грохот выдерживаю — и ничего, ни в ушах глухоты, ни в животе бульканья. Привык.

Метил я и в комбайнеры. Но тут мать взбунтовалась.

— Не должность, — говорит, — это, а одно разорение. Стирать каждый день, подсчитай, сколько мыла да дров понадобится. Да и старая я белье каждый день стирать.

Только я так думаю — одежонку она мою пожалела. Боялась, что от стирки быстро в негодность придет. А может, меня самого: пыль, она ведь враз человека разъесть может. Матери — народ беспокойный. Моя меня даже на киномеханика учиться не пустила. Увидела кино «Чапаев», понаблюдала, как наш Сенька-киномеханик у своего аппарата орудует, перепуталось у нее все в голове, ну и завопила:

— Как войне случиться, тебя первым в пулеметчики возьмут.

Нипочем не согласилась тогда, а жаль, разъезжал бы я сейчас по тылам, на постели настоящей спал, чай котелками уничтожал, а по вечерам в резервном полку или в госпиталях ленту крутил.

Но не об этом речь. Выбрал я себе специальность шофера и на том уперся. На курсы посылали, всем тонкостям обучили. А что? Очень понравилось мне шоферское дело. Первое — не шумно, второе — не пыльно, а третье — завсегда можно по пути бабешек до базара подкинуть, на папиросы набрать. И стал я курить «Беломор». Подойдешь к ребятам, вытащишь из кармана пачку, а оттуда папиросу, разомнешь в руках, дунешь в трубочку для шику и задымишь ароматом. Царская жизнь. Помирай — не надо! Одно плохо: выпить за рулем нельзя. Тут я строго себя держал, всегда помнил: машина — не конь, до ворот не довезет.

Только стала жизнь моя налаживаться, война явилась. Повестку принесли. Жаль мне стало машину и мирную свою житуху до слез. В самый последний час стою у автомобиля, положил руку на крыло, голову опустил. Тут начальство выходит, видит мою печаль и говорит:

— Не горюй, Андрюха. Пойдешь на фронт вместе с машиной. Ничего нам не жаль для армии. Отдаем машину и тебя в придачу для защиты Родины. Тем более, что приказ пришел — автомобили тоже в армию призывают.

Так и приехал в райвоенкомат на машине, да еще деревенских парней в кузове доставил.

Чего только не довелось нам пережить с «маруськой» (я свою полуторку «маруськой» назвал). И под бомбежкой были, и из окружения выходили, не раз ранена она у меня была. Подлатаю, заменю кое-что — и опять колесит исправно и по дорогам и по бездорожью.

Однажды, помню, мы с ней в страшный переплет попали. Было это в наступлении, в Белоруссии. Уже смеркаться стало, а потом и вовсе потемнело. Фары зажечь нельзя, над головой ихняя «рама»[2], как коршун, крутит — враз засечет. И вот то ли задумался я малость, то ли задремал — не знаю. Только, когда очнулся, замечаю — ни впереди ничего не бурчит, ни сзади. Шли мы тремя машинами, а тут я один оказался. Остановился, начал соображать, что к чему и каким манером мне дальше двигаться. Вышел из кабины — что направо посмотреть, что налево — одна темень. Стал ногами дорогу нащупывать. Кругом слякоть, а главное — направление определить не могу. Где запад? Где восток? Где немцы? Где наши? Полная неизвестность. Безвыходное положение.

Решил тогда я переждать, а чуть заря обозначится, дальше действовать. Прикорнул в кабине, но только небо сереть стало, очнулся, вылез и огляделся. Слава богу, теперь хоть ясно стало, где восток и в каком направлении двигаться.

Хотел уж газ дать, но увидел невдалеке какой-то предмет. «Дай, — думаю, — подойду. Вдруг указатель». Тронулся туда. Подошел, гляжу — и впрямь в землю столбик вкопан, а к нему дощечка прибита. Наклонился пониже, однако прочитать, что на той доске написано, не могу. Чиркнул спичку — и обомлел. На дощечке одно слово: «Мины». Я даже присел от неожиданности, и коленки друг о друга постукивать стали. Ну, влип! Постоял минут пяток, малость пришел в себя и тогда решил к машине идти — больше некуда. Иду и все думаю — вот сейчас трахнет. И тут поймал себя на том, что вышагиваю как журавль, для чего-то ноги высоко поднимаю.

Как последние шаги делал — не помню. Знаю только, что перед самой машиной присел, руки назад откинул и такой прыжок совершил, что сам себе удивился. Отдышался, покурил, стал прикидывать, как дальше поступить.

Уже совсем светло стало. Вижу, метрах в пятидесяти беловатая лента обозначается. Сообразил — дорога. Решил на нее выбираться. Однако — как? Не станешь же на минном поле на машине разворачиваться. И вот стиснул я зубы, вцепился в рычаги, глаза зажмурил и задним ходом — куда бог вывезет — газанул.

Очнулся на дороге. По машине почувствовал. И ни минуты не мешкая, дал ходу. Только километров через пять окончательно в себя пришел. Вылез из машины, обошел ее вокруг, попинал скаты, убедился, что все в порядке, и запылил дальше. Однако еще километров через пять выскочил из кустов капитан, встал посреди пути.

— Стой! Стой! — кричит.

Остановился я.

— Ты откуда? — спрашивает капитан.

— Оттуда, — отвечаю и показываю назад.

Капитан больше не разговаривает, прыгнул на подножку и требует:

— А ну, дыхни.

Дыхнул я. Он удивился и требует к себе лейтенанта. Подбежал тот, стали они меня расспрашивать, с картой мои показания сличать, наконец, позвали сержанта.

— Что это за работа, почему по вашим минным полям машины беспрепятственно двигаются? — кричат на сержанта.

Тот спокойно объясняет, что оставили они на том поле один-единственный узкий проход и что вскорости его закроют.

Начальство тон сбавило, а потом ко мне обратилось:

— Видно, ты, парень, в рубашке, а может, даже в костюме родился. Ну, поезжай, да жизни радуйся.

Я и укатил.

Но рассказать-то я вам не об этом хотел, а о том, как я на своей «маруське» самоходку немецкую таранить пытался и вышел из этой истории победителем.

Возили мы ящики с продуктами. Хорошо возили, без приключений и сытно. Притормозишь малость. Ящик об ящик стукнется, и банки с консервами врассыпную по кузову. Одну выудишь, откроешь, позавтракаешь, водичкой запьешь, и так весело на душе становится — хоть пой.

Было там место такое. Ложбина к реке спускается, через нее мост. Хороший, добротный. А берега речки густо тальником поросли.

Вот еду я, ничего такого не думаю. Выскочил на мост и тут вижу из тальника с другой стороны немецкая самоходка вылезла. Остановился я, и самоходка тоже встала.

«Вот тебе и на. Что делать?»

Постояли мы минут пять, вижу: двинулась на меня эта штуковина. Впереди ствол толщиной с телеграфный столб.

«Если, — думаю, — сейчас задний ход дать, он меня из своего телеграфного столба в миг в безобразную массу превратит. Эх, помирать — так с музыкой!»

Рванул я рычаги, на самоходку пошел. Фашисты, видно, подумали, что у меня в кузове взрывчатка и я себя и их в воздух поднять задумал. Остановились. А я лечу! Дали они задний ход. А я еще быстрей лечу!