Читать интересную книгу Жили мы на войне - Владимир Малахов

— Непутевых ловить.

Отделенные заулыбались:

— Товарищ лейтенант, так хватит же двух.

Я сделал таинственное лицо и многозначительно отрезал:

— Так надо.

Командиры помрачнели, и я слышал, как, уходя, они говорили между собой, что, видно, очень тяжелый переход намечен, если приказано назначить для поимки непутевых трех дежурных. Такого они еще не помнили.

Поход был действительно очень трудным. Мы шли под дождем всю ночь, потом день. Отдохнув часа два, шли еще ночь. И опять лил дождь.

Вначале я сам себе нравился. Шел легко, помогал тащить станок пулемета, однажды даже тихо запел. Но вскоре песенка моя была спета.

Как и все, я еле-еле тащился, проклиная дождь и бездорожье, находя в себе силы только для того, чтобы время от времени крикнуть:

— Держись, ребята, скоро придем.

Честно говоря, ни я, ни ротный не знали, когда и куда мы придем. Знали только одно: идти надо, в этом наша боевая задача.

На вторую ночь появился коварный враг. Он не стрелял из автоматов, не ухал из минометов, не скрежетал гусеницами. Тихо и незаметно он подкрадывался к каждому, не разбирая чинов и званий, просто-напросто закрывал нам глаза.

Боже мой, что я только ни делал. Я приседал, старался маршировать, размахивал руками, вступал в разговоры и все-таки чувствовал — не выдержу, это выше моих сил. Мое положение усугублялось еще и тем, что я знал — за мной следят солдаты, я должен был показывать пример. Но мне было не до этого. И вот в минуту отчаяния я услышал голос солдата Зари.

— Слышь-ка, товарищ лейтенант, а ты малость поспи.

— Как поспи? — изумился я.

— А как мы. Ты же без сна не выдюжишь. Мы тебя под руки поддерживать будем, а ты отдохни.

— Что же, понесете вы меня, что ли? — разозлился я.

— Зачем понесем? Сам пойдешь, своими ногами, мы только поддерживать станем. Не хочешь? Зря. А так не дойдешь.

Предложение Зари мне показалось издевкой, и я храбро продолжал маршировать. Вскоре глаза мои слиплись, голова сладко закружилась и я, размахивая руками, как на параде, замаршировал перпендикулярно движению колонны.

Очнулся я только тогда, когда двое дюжих молодцов, подхватив меня под руки, возвратили в колонну.

— Ну, говорил же тебе, — ворчал Заря, — поспи малость. Дите еще, право дите. Мы же всегда так: возьмемся за руки и по переменке на ходу спим. А так не сдюжить.

Тут я глухо, мертвецки уснул. Не знаю, сколько мы шли еще, но проснулся я посвежевшим. Небо уже стало сереть, завиднелись верхушки деревьев. Вскоре марш был окончен, послышалась команда ротного проверить личный состав. Отставших в моем взводе не было. Тут я вспомнил приказ о ловле непутевых и спросил, хорошо ли несли службу дежурные.

— Хорошо, — улыбаясь, сказали отделенные.

— И что, поймали непутевых? — недоверчиво поинтересовался я.

— А как же, поймали. Одного, — еще шире заулыбались сержанты.

— Кто он? — чувствуя неладное, тихо спросил я.

Отделенные попереминались с ноги на ногу. Потом решились:

— Да вы это и были, товарищ лейтенант.

…Потом мы опять шли и шли. Но теперь я стал хитрее. Я не просто перебирал ногами и размахивал руками, я вспоминал. Вспоминались дом, родные, вспоминалось недавнее прошлое — училище. И это не давало заснуть. Вспоминалось и смешное и грустное, добрые и плохие люди, наш знаменитый на все училище старшина роты, старшина Кобылкин.

СТАРШИНА

Вначале мы думали, что начальства выше, чем старшина, в училище нет.

Он принял нас, только что пришедших с «гражданки», худых и бледных, одетых кое-как, и сразу предупредил:

— То, что было там, — он неопределенно махнул рукой, но мы отлично поняли, о чем идет речь, — то, что было там, — забудьте. У нас все по-другому.

И повел в баню. В бане был один вход и один выход. Мы входили, раздевались, стесняясь, проходили туда, где надо было мыться. Нас встречал солдат с огромным помелом в руках. Это помело он вначале окунал в большую бочку с какой-то жидкостью, потом тыкал во все места, где у человека волосы растут. Помывшись, мы проходили в другую комнату. Тут нам выдавали обмундирование, прикинув на глазок размеры.

Брюки мне оказались малы, зато в гимнастерке мог поместиться еще один такой же, как я! Когда я подошел к старшине, растопырив руки и демонстрируя нелепость наряда, он отрезал:

— Разберетесь.

За мной потянулись другие. Но на все просьбы обменять что-либо, у старшины был один ответ:

— Разберетесь.

Мы начали меняться пилотками, гимнастерками, брюками, ботинками. И произошло чудо. Каждый оказался и в брюках своего размера, и в гимнастерке по плечу, и в добротных башмаках. Там, где должны быть голенища сапог, наматывались обмотки. Они представляли собой довольно длинные, крепкие, защитного цвета ленты, свернутые наподобие бинта. Нога, обмотанная такой лентой, выглядела не очень эффектно, но с нее стекала вода. Обмотки хорошо защищали и от снега.

Старшина выстроил нас и критически осмотрел. Сами себе мы, откровенно говоря, нравились, но старшина поморщился, подошел к одному, взялся за пряжку ремня и стал ее крутить, считая:

— Раз, два, три, четыре, пять, шесть.

Мы недоуменно переглядывались. Но вскоре все стало совершенно ясно.

— Шесть нарядов вне очереди. Полы мыть по ночам. — Старшина перешел к другому. Началась та же процедура. К концу обхода выяснилось, что мы могли бы перемыть все полы города, в котором располагалось училище. Подумав немного, старшина смилостивился:

— На первый раз прощается.

…На следующий день начались занятия. Старшина находился с нами только по утрам, в обед и по вечером, но, поверьте, этого было предостаточно.

Вначале мы его всей ротой возненавидели, потом привыкли. Он заставлял нас, сбросив гимнастерки, бегать на речку и там, разбив хрупкий ледок, мыться до пояса. Водил в лес, приказывал искать сухостой, пилить его, а потом таскать на плечах в казарму. Зато какими посвежевшими, розовыми и веселыми бывали мы после такого умывания, как приятно было по вечерам сидеть на самоподготовке в натопленной казарме.

Перед отбоем старшина выстраивал нас на вечернюю поверку. Мы уставали к концу дня чертовски. Бывало, еле стоишь на ногах. Но это был звездный час старшины.

Вначале он медленно проходил вдоль строя. Молчал, только пристально оглядывал каждого. Если не замечал ничего достойного внимания, начинал рассуждения. Он мог рассуждать на любую тему, по любому поводу. Если Чехов утверждал, что может написать рассказ о чернильнице, наш старшина мог полчаса говорить о крышке этой чернильницы. И лишь когда мы готовы были упасть в изнеможении, он прерывал себя на полуслове и командовал:

— Отбой.

Потом, на фронте, я с благодарностью вспоминал о старшине: за речку, подернутую ледком, потому что это закалило мой организм, за хождение по глубокому снегу, потому что и это пригодилось, за длинные речи — это научило меня часами терпеливо лежать без движения.

Но тогда… О, тогда мы мечтали о мести. Мы жаждали ее, придумывали одну кару за другой. Всем понравился такой план: когда мы получим офицерские погоны, то встанем на пути старшины метров за десять друг от друга и будем ждать его. Мы представляли себе, как он идет мимо первого из нас, слегка сутулясь, виновато улыбаясь. Первый из нас командует:

— Старшина, ко мне!

Он подходит, еще больше улыбаясь. Но мы остаемся непреклонными.

— Старшина, — в голосе звучит металл. — Как приветствуете? Пройдите еще раз.

Старшина, чеканя шаг, проходит.

— Еще раз, — требует офицер.

Дисциплина есть дисциплина, и старшина снова печатает шаг. Потом очередь доходит до следующего. История повторяется. Да, только так, именно так месть наша будет удовлетворена.

Но вот сданы выпускные экзамены, мы ждем приказа наркома о присвоении нам офицерских званий. Вот, наконец, на наших плечах погоны офицеров. Нас ждет фронт.

Мы стоим небольшой группкой у столовой, весело о чем-то болтаем, и вдруг возглас:

— Старшина!

Привычка делает свое дело. Мы не успели и подумать, как очутились в строю. Никто не подавал команды, но ноги привычно зашагали в такт. Головы вскинуты, груди колесом. Сделав «равнение направо», мы сомкнутым строем, блестя офицерскими погонами, проходим мимо старшины.

— Хорошо идете, товарищи офицеры! — весело кричит он.

— Служим Советскому Союзу! — дружно отвечаем мы.

По строю прокатился смех, старшина смешался, а мы окружили его, подхватили на руки, несколько раз подкинули в воздух и осторожно поставили на ноги. Месть не состоялась.

В первые дни я не мог разобрать фамилии старшины: докладывая командиру роты, он всегда комкал ее. Звучало примерно так:

— Старшина роты, старшина Ковыкин.

Когда вывесили график, я прочел: «Старшина роты Кобылкин». Он стеснялся своей фамилии.