Поединок становился интересным.
– Ты утверждаешь, что любишь моего сына, – в ярости закричала графиня, – и при этом готова сломать ему жизнь, принизить до своего уровня!
В этот момент молодая особа, должно быть, выглядела великолепно; я искренне хотел бы оказаться свидетелем беседы.
– Никто никого не принизит, миледи, – возразила она. – Да, я всей душой люблю вашего сына – лучшего, добрейшего из джентльменов. Но в то же время вовсе не слепа и отлично вижу, что та порция ума, которую природа выделила нам двоим, сосредоточена преимущественно в моей голове. Сочту своим долгом соответствовать положению его супруги и помогать в работе. Не беспокойтесь, ваше сиятельство, из меня получится хорошая жена, и сын ваш никогда не пожалеет о своем браке. Возможно, вам удастся найти невесту богаче и образованнее, но спутницу жизни, более преданную ему и его интересам, не отыщете, сколько бы ни искали.
На этом сцена практически завершилась. Графиня смогла понять, что дальнейшие пререкания лишь усугубят поражение. Она встала и спрятала чековую книжку в сумку.
– Скорее всего, милочка, вы сошли с ума, – заключила она, – но если не желаете позволить что-то для вас сделать, то на этом разговор окончен. Ругаться с вами я не намерена. Сын осознает долг и передо мной, и перед семьей. Поступайте, как знаете, а я пойду своей дорогой.
– Очень хорошо, миледи, – отозвалась Мэри Сьюэлл, открывая ее сиятельству дверь. – Посмотрим, кто победит.
Но как бы храбро ни держалась девушка перед лицом врага, подозреваю, что, обдумывая все обстоятельства после ухода графини, чувствовала она себя неважно. Она знала возлюбленного в достаточной степени, чтобы понимать: в твердых руках матушки сын окажется не чем иным, как комком воска. И при этом ей даже не представится шанса противопоставить свое влияние воздействию злых сил. Мэри снова перечитала те несколько наивных мальчишеских писем, которые написал ей жених, и взглянула на фотографию, украшавшую камин маленькой спальни. Из рамки смотрело лицо искреннего, симпатичного молодого человека, освещенное хорошими, хотя и чересчур большими для мужчины глазами, но испорченное катастрофически слабым ртом. Чем дольше думала мисс Сьюэлл, тем глубже верила: жених любит ее и настроен чрезвычайно серьезно. Если бы дело касалось его одного, то ничто не помешало бы ей стать будущей графиней Н., но, к сожалению, считаться следовало не с лордом С., а с нынешней графиней Н. Ни в раннем детстве, ни в годы отрочества и юности лорду С. ни разу не приходило в голову ослушаться материнского приказа, а ум его не был готов к восприятию новых идей. Если и удастся победить в неравной схватке, то исключительно благодаря тонкому искусству, а не силе. Мэри села за стол и написала письмо, представлявшее собой ярчайший образец высокой дипломатии. Поскольку не приходилось сомневаться, что графиня непременно прочитает послание, то каждое слово предназначалось не только жениху, но и его матери.
Письмо не содержало ни единого упрека, да и выражение чувств отличалось умеренностью. Писала скромная особа, которая могла бы потребовать всего, что причиталось по праву, но вместо этого просила лишь о любезности. Единственное ее желание заключалось в том, чтобы встретиться с женихом наедине и услышать о расторжении помолвки из его собственных уст.
«Не опасайся, – писала Мэри Сьюэлл, – что я вызову раздражение излишней настойчивостью. Гордость не позволит требовать свадьбы вопреки твоей воле, а любовь запретит доставлять боль. Скажи сам, что хочешь разорвать отношения, и я без единого слова освобожу тебя от обязательств».
Благородное семейство обитало в городе, и Мэри отправила письмо с надежной оказией. Графиня вскрыла послание, с истинным удовлетворением прочитала обращение и, вновь запечатав, собственноручно отдала сыну. Строки, начертанные рукой невесты, обещали благополучное решение проблемы. Но ее сиятельство всю ночь провела без сна, воображая вульгарное судебное разбирательство дела о нарушенном обязательстве. Вот уже ее подвергал унизительному перекрестному допросу пронырливый развязный адвокат. Судья неправильно истолковал и резко негативно прокомментировал тот факт, что сын изменил имя и назвался Джоном Робинсоном. Сочувствующее жюри присяжных приняло решение о громадной сумме в счет возмещения ущерба. На полгода, а то и больше, семья стала мишенью для безвкусных шуток комиков из мюзик-холла и ядовитых комментариев безжалостных журналистов. Лорд С. прочитал письмо, покраснел и послушно протянул листок мамочке. Графиня притворилась, что впервые видит летящие, стремительные строчки, и посоветовала назначить встречу.
– Я так рада, – заявила она, – что девушка отнеслась к делу разумно. Когда все уладится, мы непременно что-нибудь для нее сделаем. Пусть она спросит меня, и тогда слуги решат, что пришла наниматься новая горничная, и не станут сплетничать.
В тот же вечер Мэри Сьюэлл, которую дворецкий объявил как «неизвестную молодую женщину», проводили в маленькую гостиную, соединяющую библиотеку с остальными официальными комнатами известного дома на Гросвенор-сквер. Графиня радушно поднялась навстречу.
– Сын придет через минуту, – защебетала она. – Он сообщил мне о вашем письме. Поверьте, дорогая мисс Сьюэлл, никто не сожалеет о его необдуманном поступке больше, чем я. Но молодые люди неисправимы и не желают даже думать о том, что их шутки кем-то могут быть восприняты всерьез.
– Я вовсе не считаю свою судьбу шуткой, миледи, – ответила Мэри чуть суше, чем следовало.
– Разумеется, милочка, – поддержала графиня. – Именно об этом я и говорю. Мальчик кругом не прав. Но с вашим хорошеньким личиком не придется долго ждать мужа; в этом я уверена. Ну а мы подумаем, чем сможем помочь.
Графине, несомненно, недоставало такта. Столь серьезный изъян чрезвычайно ограничивал шансы на успех.
– Благодарю, – не растерялась девушка, – но предпочитаю сама сделать выбор.
К счастью – в ином случае беседа могла бы закончиться очередной ссорой, – в комнате появился виновник многочисленных неприятностей, и графиня, напоследок шепнув сыну несколько ободряющих слов, оставила парочку выяснять отношения наедине.
Мэри устроилась на стуле в центре комнаты, на равном расстоянии от обеих дверей. Лорд С. счел, что сидеть в данной ситуации не пристало, и встал спиной к камину. Несколько секунд продолжалось тяжкое молчание, а потом Мэри достала из кармана белоснежный носовой платок и заплакала. Графиня, должно быть, была неважным психологом, если упустила такую возможность. Впрочем, не исключено, что она вспомнила те редкие случаи, когда сама, крупная ширококостная особа, пыталась воздействовать на ход событий посредством слез, и не придала оружию особого значения. Но все происходит иначе, когда плачут пухлые, мягкие женщины, да к тому же плачут тихо, беззвучно. Глаза начинают сиять еще ярче, а слезы, редкие и крупные, блестят, словно капли росы на лепестке розы.
Лорд С. отличался несравненным мягкосердечием. Не прошло и мига, как он бросился на колени, обнял возлюбленную за талию и осыпал самыми нежными словами, какие только пришли на ум, неготовый к подобному удару. Не долго думая, проклял злодейку-судьбу, графский титул и матушку, после чего заверил Мэри, что единственный шанс на счастье видит в возможности сделать ее своей графиней. Если бы Мэри произнесла хоть слово, он, не раздумывая, схватил бы ее на руки и забыл обо всем мире – на время. Однако мисс Сьюэлл отличалась практическим складом ума и отлично сознавала, как трудно управляться с влюбленным мужчиной, который готов на все, пока вы на него смотрите красивыми глазами, но в те минуты, когда вас рядом нет, подвержен иному, неблагоприятному влиянию. В порыве страсти лорд С. предложил немедленную тайную свадьбу. Но поскольку невозможно выскочить на улицу, поймать священника и тут же обвенчаться, Мэри понимала, что стоит ей выйти за порог, как воля жениха немедленно окажется во власти матушки. Затем возлюбленный заговорил о побеге, однако побег требовал денег, а графиня предусмотрительно держала финансовые дела сына под неусыпным бдительным контролем. Лорд С. впал в отчаяние.