Читать интересную книгу Те, кто внизу - Мариано Асуэла

Занятый своими мыслями, он больше не слушал ее.

Где же вооруженные до зубов люди на отличных конях, получающие жалованье чистыми полновесными песо, которые Вилья чеканит в Чиуауа[19]? Неужто это всего-навсего два десятка оборванных завшивевших мужланов, не у каждого из которых найдется даже полудохлая, облезлая кляча? Выходит, правду писали правительственные газеты, да когда-то и он сам, утверждая, что так называемые революционеры – всего-навсего обыкновенные бандиты, под благовидным предлогом объединившиеся в шайку, чтобы утолить свою алчность и кровожадность? Выходит, все, что о них рассказывают люди, сочувствующие революции, – сплошная ложь? Но почему газеты на все лады кричат о новых и новых победах федералистов, а казначей, приехавший из Гвадалахары в бывший отряд Луиса, проговорился, что родственники и приближенные Уэрты перебираются из столицы в портовые города, хотя их покровитель, не переставая, вопит: «Я любой ценой восстановлю порядок!»? Выходит, революционеры или, если угодно, бандиты свергнут таки правителя. Будущее за ними, а значит, идти нужно с ними, только с ними.

– Нет, на этот раз я не ошибся, – почти вслух заключил Луис.

– Что ты сказал? – спросила Камила. – Я уж думала, тебе мыши язык отгрызли.

Луис Сервантес нахмурил брови и с недружелюбным видом оглядел эту разновидность обезьянки в индейской юбке, ее бронзовую кожу, белоснежные зубы и широкие приплюснутые ступни.

– Послушай, барчук, ты, видно, ловок сказки рассказывать?

Луис презрительно пожал плечами и молча удалился.

Девушка, словно зачарованная, провожала его глазами, пока он не скрылся на тропинке, ведущей к ручью.

Она была так поглощена своим занятием, что вздрогнула, услышав окрик соседки, кривой Марии Антонии, тайком наблюдавшей за ней из своей хижины:

– Эй, ты, подсыпь ему любовного зелья. Может, и повезет…

– Тьфу! Это уж вы сами делайте.

– Захотела бы и подсыпала. Да я не терплю барчуков. Бр-р!…

IX

– Тетушка Ремихия, одолжите яичек. Моя пеструха утром села на яйца, а у меня сеньоры гостят – им позавтракать надо.

Соседка таращила глаза – после яркого солнечного света она очутилась в полумраке убогой хижины, полной к тому же густого дыма из очага. Но уже через несколько секунд она отчетливо различила очертания предметов и разглядела в углу носилки с раненым, изголовье которых упиралось в закопченную лоснящуюся стену.

Соседка присела на корточки рядом с тетушкой Ремихией и, украдкой поглядывая в сторону, где лежал Деметрио, шепотом спросила:

– Ну, как он? Полегчало? Вот и хорошо! Смотри, совсем еще не старый. Только очень уж бледный, в лице ни кровинки. А, понимаю. Значит, рана еще не закрылась? А может, тетушка Ремихия, полечим его?

Обнаженная по пояс тетушка Ремихия, не отнимая худых жилистых рук от жернова метате[20], продолжала растирать никстамаль [21].

– А вдруг они не согласятся? – отзывается она, не прерывая своего утомительного занятия и почти задыхаясь от натуги. – У них свой дохтур, значит…

– Тетушка Ремихия, – пролезает в дверь другая соседка, предусмотрительно согнув тощую спину, – не найдется ли у вас лаврового листа? Хочу для Марии Антонии отвар сделать – у нее с утра резь в животе.

На самом деле это лишь предлог посмотреть да посплетничать. Поэтому соседка бросает взгляд в угол, где лежит Деметрио, и подмигивает хозяйке – дескать, как здоровье больного.

Тетушка Ремихия опускает глаза, давая понять, что гость спит.

– Ах, вы тоже здесь, тетушка Пачита! А я и не заметила.

– Дан вам бог удачи, тетушка Фортуната. Как спалось?

– Какое там спалось! Мария Антония со своим «старшим» валандается. Да и как всегда, у нее колики.

Соседка присаживается на корточки, бок о бок с тетушкой Пачитой.

– Нет, голубушка, у меня лаврового листа, – отвечает тетушка Ремихия, на мгновение отрываясь от работы. Она откидывает волосы, упавшие ей на глаза и вспотевшее лицо, запускает обе руки в глиняную миску и вытаскивает полную пригоршню вареного маиса, с которого стекает мутная желтоватая вода. – У меня-то нет, но вы сходите к тетушке Долорес: у нее всегда разной травки в достатке.

– Долорес еще с вечера ушла в Кофрадию. Сказывают, ее позвали к тетушке Матиас – у той девчонка рожает.

– Неужто, тетушка Пачита? Быть не может!

Три старухи сбились в кружок и еле слышно, но с воодушевлением принялись чесать языки.

– Видит бог, истинная правда!

– Помните, я еще первая сказала: «Что-то Марселина потолстела». А меня и слушать не стали.

– Ах, бедняжка! И хуже всего, что младенец-то вроде or Насарио, а ведь он ей дядя.

– Да сжалится над ней господь!

– Да нет, дядюшка Насарио тут ни при чем. Это все штучки проклятых федералистов.

– Вот и еще одну у нас осчастливили.

Кумушки так разболтались, что Деметрио наконец проснулся.

На минуту старухи примолкли, затем тетушка Пачита вытащила из-за пазухи ручного голубя. Он чуть не задохся у нее и теперь широко разевал клюв, жадно хватая воздух.

– По правде сказать, я принесла птицу, чтоб сеньора подправить. Но раз за ним смотрит лекарь…

– Это дохтура не касаемо, тетушка Пачита. Тут дело особое…

– Не обессудьте, сеньор, я вам подарочек принесла, хоть и маленький, – сказала старуха, подходя к Деметрио. – Самое лучшее средство, когда кровь идет.

Деметрио не стал возражать. Ему уже клали на рану куски смоченного водкой хлеба. Когда их снимали, от живота валил пар, и больной чувствовал, что внутри у него все горит от жара.

Тетушка Ремихия извлекла из тростниковой корзины длинный кривой нож, которым обычно срезают плоды нопаля[22], взяла в другую руку голубя, повернула его брюшком кверху и, с ловкостью заправского хирурга, одним махом рассекла птицу пополам.

– Во имя Иисуса, Марии и святого Иосифа! – осенив себя крестом, сказала она и быстро приложила к животу Деметрио две теплых кровоточащих половинки голубя. – Вот увидите, сразу полегчает.

Повинуясь указаниям тетушки Ремихии, Деметрио повернулся на бок и затих.

Тетушка Фортуната поведала о своих печалях. Она очень расположена к сеньорам революционерам. Месяца три тому назад федералисты увели с собой ее единственную дочь, и с тех пор она сама не своя.

В начале рассказа Перепел и Анастасио Монтаньес, пристроившиеся подле носилок, подняли голову и, раскрыв рот, слушали тетушку Фортунату, но она пустилась в такие подробности, что Перепел, не дослушав даже до половины, заскучал и вышел на солнышко погреться; а когда старуха торжественно закончила повествование словами: «Надеюсь, господь и пресвятая дева Мария содеют так, что ни один из этих треклятых федералистов не уйдет от вас живым», – Деметрио, повернувшись лицом к стене и ощущая большое облегчение от голубя, приложенного к животу, мысленно строил планы похода на Дуранго[23], а Монтаньес издавал храп, напоминавший звуки тромбона.

X

– Кум Деметрио, почему вы не позовете барчука полечить вас? – осведомился Анастасио Монтаньес у командира, все еще изнывавшего от лихорадки и жара. – Вы бы посмотрели, как он ловко сам себя лечит! Уже совсем оправился, даже не хромает.

Но тут запротестовал Венансио, приготовивший баночки с жиром и кучу грязной корпии:

– Если к Деметрио притронется кто другой, я за последствия не отвечаю.

– Послушай, друг, да ты же не доктор, а пустое место! Ты что, забыл, как сюда попал? – сказал Перепел.

– Нет, я все помню, Перепел. Ты вот, например, оказался с нами, потому что стянул часы и колечки с брильянтами, – огрызнулся взбешенный Венансио.

– А хоть бы и так! – расхохотался Перепел. – А ты отравил свою невесту, потому и удрал из деревни.

– Брешешь!…

– Ан нет. Ты же дал ей шпанских мушек, чтобы… Возмущенный крик Венансио потонул в громком хохоте собравшихся.

Деметрио, по-прежнему угрюмый, приказал всем замолчать и, застонав, бросил:

– Ладно, тащите сюда этого студента.

Явился Луис Сервантес. Он откинул одеяло, внимательно осмотрел рану и покачал головой. Жгут из грубой ткани глубоко врезался в кожу; опухшая нога, казалось, вот-вот лопнет. При малейшем движении Деметрио едва сдерживал стон. Студент перерезал жгут, тщательно промыл рану, приложил к ней большие куски влажного полотна и забинтовал бедро.

Деметрио проспал весь вечер и ночь, а утром проснулся в самом благодушном настроении.

– У этого барича легкая рука, – сказал он.

– Очень хорошо, – тут же изрек Венансио. – По только надо помнить, барчуки – как плесень: всюду пролезают. Из-за них-то и гибнут плоды революций.

И так как Деметрио слепо верил в ученость брадобрея, то на следующий день он сказал Луису Сервантесу, когда тот пришел лечить его:

– Вот поставите меня на ноги и отправляйтесь-ка лучше домой или на все четыре стороны.