вящей пикантности, или прямо для того, чтобы дать возможность оценить ее прелести лучше, чем позволяла господствовавшая мода.
О распространенности и популярности этого метода свидетельствует процитированная выше рифмованная проповедь Мурнера. Из предыдущего видно, что Мурнер – хотя он и сатирик – вовсе не преувеличивал. Если мужчина позволял себе подобные комплименты действием, если женщина постоянно вызывала на это и находила в этом удовольствие, то это не что иное, как друг друга дополняющие и яруг от друга неотделимые части и разные стороны одного и того же явления, а именно основной чувственно-животной тенденции века. Эта тенденция – та внешняя рамка, в пределах которой одна черта логически обусловливает другую: завоевание земной жизни обусловливает культ физического, культ тела обусловливает (по отношению к женщине) культ груди, культ груди – культ ее наготы, а этот последний – соответствующую ему форму признания мужчиной. А это соответствующее признание выражается в как можно более частом и откровенном заявлении, что телесная красота ценится выше всего. По духу времени мужчина не может выразить это настроение иначе, как подчеркивая при каждом удобном случае свое желание завладеть этими столь заманчиво выставленными сокровищами и смело и дерзко протягивая к ним руки. В рамку общей картины надо, естественно, включить и принципиальное снисхождение женщины к подобной предприимчивости мужчины, и, наконец, убеждение всех в невинности этого грубого комплимента.
Неудивительно после всего сказанного, что литература и искусство всех народов необычайно богаты примерами этой первоначальной формы галантерейности. Ограничимся лишь некоторыми примерами, так как та же тема затрагивается нами в других комбинациях то и дело на всем протяжении нашей работы. В «Игре девиц и парней» одна из девушек говорит: «Выслушайте теперь и меня. Из меня хотели сделать монашенку… Но по утрам я не люблю поститься и потому позволяю молодцам трогать меня. Я предпочитаю вино воде и потому не гожусь в монастырь».
В эпиграмме Клемана Маро говорится: «Прекрасная Катарина воспламенила мое сердце. Шаловливо опустил я руку за ее корсаж, пока не воспламенилась и она».
Особенно откровенны, разумеется, проповедники-моралисты, ополчавшиеся против безнравственности века. Гейлер из Кайзерсберга говорит в своей известной проповеди, представляющей переделку «Корабля дураков» Себастьяна Бранта: «Третий грех – любить касаться голого тела, т. е. хватать женщину и девушку за грудь. Некоторые люди думают, что если они разговаривают с женщиной, то непременно должны схватить их за грудь. Это большая нравственная разнузданность».
От Брантома мы узнаем из многочисленных приводимых им исторических примеров, что и высшие круги относились весьма неравнодушно к таким удовольствиям. Целую главу он посвящает теме «О касаниях в любви». Глава начинается словами: «Что касается касания, то надо признаться, что оно очень приятно, ибо завершение любви – наслаждение, а последнее невозможно без того, чтобы не касаться любимого предмета».
Разумеется, ограничивались не одной только грудью. Гриммельсгаузен рассказывает о своем герое Симплициссимусе, что он должен был ежедневно искать блох у жены полковника, так как ей было приятно, когда молодой парень касался ее груди и других частей тела. Брантом сообщает разные случаи из придворного общества, когда дамы давали придворным кавалерам возможность касаться всего их тела и удостовериться таким образом в реальности их интимнейших прелестей. Английские придворные хронисты, например Гамильтон, говорят нам о таких же фактах из жизни английского двора и т. д.
В пластическом искусстве, в рисунках и картинах изображение грубого прикосновения мужчин к женской груди – один из излюбленнейших мотивов. Все протягивают руку к этим заманчивым плодам любви: юноша, мужчина, старик. Это первая победа юноши, ежедневная пища мужчины, последнее утешение старца. Влюбленный, все равно мужик или дворянин, обыкновенно опускает руку за корсаж возлюбленной и не может достаточно насладиться этой игрой. Он исследует упругость, пышность, величину, форму, красоту ее грудей. Если парень хочет обнять девушку, он одной рукой берет ее за грудь, другой за талию. Ландскнехт и мужик, сидящие в трактире, поступают так же. Каждая женская грудь, еще не отцветшая, пользуется таким почетом. В особенности голландские художники, великие и малые, любят изображать подобные сцены, и каждый создает их по нескольку, но и немцы, итальянцы и французы усердно воспроизводят подобные сюжеты.
Все эти картины доказывают яснее ясного, с какой любовью это делается. Художник хочет прославить одно из величайших удовольствий, которые только существуют, и не знает границ в этом прославлении. Это применимо даже к большинству морализующих сатирических изображений. Сообразно сильно развитой морализующей тенденции века многочисленные, можно даже сказать, большинство таких картин проникнуты нравственным наставлением. Сатирическая мораль эпохи говорит: не одна женщина только потому позволяет прикасаться к ней, что таким образом легче всего может опустошить карманы мужчины. И сатира воспроизводит это явление в ряде простых, недвусмысленных картин. Между тем как влюбленный юноша занят пышным корсажем снисходительной партнерши, последняя украдкой вынимает деньги из его кармана. А если кошелек его туго набит, то девица ничего не имеет и против его еще более дерзких вольностей.
Когда с ней влюбленный старик, то женщина может даже и открыто опустошить его карманы, так как все равно платить за любовь он может уже только одной лишь монетой. Наслаждаясь красотой расцветающей девушки, забавляясь пышной прелестью зрелой женщины, старик спокойно смотрит, как она вытаскивает деньги из его мешков и считает их на столе. Последнее положение – это часто и сатирическая форма изображения брака между стариком и молодой девушкой.
Как ни метка сатира этих листков и картин, нельзя не видеть, что они косвенно восхваляют те самые нравы, которые высмеивают. Изображая «блудного сына» в компании падших женщин, расстегивающим сразу двум из них корсаж, или старика, удовлетворяющим свою бессильную похоть созерцанием раскрытой пышной женской груди, художник вместе с тем изображает предмет, манящий к «грезу», с таким вдохновением и восторгом, что поступок как «блудного сына», так и старика становится самой естественной вещью. И тот и другой были бы дураками, если бы поступили иначе.
Другой обычной темой литературы и искусства служит тот и в жизни обычный факт, что вместе с деньгами исчезает и женская любовь. В старой немецкой народной песне говорится: «Моя милая улетела, как пташка, на зеленую ветвь. Кто будет со мною коротать длинные зимние ночи? Моя милая заставляла меня сидеть рядом с собой и смотрела через мое плечо на мой кошелек. Пока в нем были деньги, она меня ценила, а когда они вышли, погасла и любовь. Моя милая написала мне письмо, в котором говорит, что любит другого и забыла меня. Что она меня забыла, не очень-то печалит меня. Пусть потеряно, что нельзя удержать. Мало ли на свете хорошеньких девушек».
В пластических изображениях мораль