Читать интересную книгу Железный Совет - Чайна Мьевиль

Жандармы убрались, спрятались в своей бронированной конуре — орудийной башне. Иные похватали мулов и лошадей из общественного загона и умчались прочь.

— Нет, нет, нет.

Многие проходчики и путейцы напуганы освобождением переделанных. Никто не знает, кто это сделал и как. Кто-то украл ключи, и все зашевелилось в поселении кандальников (хотя не все вышли на волю, некоторые по-прежнему льнут к своим цепям).

— Не для того мы здесь. Не для того все было. — Проходчик кричит Шону Саллервану, не желая разговаривать ни с Анн-Гари, ни с главой переделанных, разминающих конечности. — И я не хотел, чтобы того мальчишку избили, потому что он ничего не сделал, но это же глупо. Что вы, черт возьми, затеваете? А? Мы уже…

Проходчик бросает взгляд на переделанного, который, помаргивая, смотрит на него. Его слегка передергивает.

— Ты только не обижайся, мужик. — Теперь он обращается к переделанному. — Слушай, не мое это сраное дело. Ты же видел, мы больше не дадим им избивать вас просто так. Но ведь вам нельзя, вам надо вернуться, это… — Он тычет пальцем в орудийную башню.

Но поздно. Осада началась, наступила странная тишина.

— Черт возьми, люди погибли, — говорит проходчик. — Они погибли, их нет больше.

Парень с тараканьими ногами погиб. Других переделанных скосили пули. Одного какта раскроило летящей доской. Кучей лежат трупы жандармов, изувеченные тяжелыми молотами, заостренными кольями и другим эрзац-оружием дорожных рабочих. Отупевшие от горя провожатые толпятся у могил.

Возвращаются охотники. Проститутки сидят на скалах в забытой богами сердцевине мира и смотрят на поезд. Кочегары и тормозные кондукторы волнуются, когда ошалевшие от свободы переделанные набиваются в кабину паровоза и тянут за рычаги, а те, которые снабжены собственными котлами, поворовывают кокс. Люди озадаченно бродят туда-сюда и спрашивают друг у друга, что происходит. Они смотрят на солнце, смотрят, как покачиваются мертвые стволы, и ждут, когда кто-нибудь возьмет власть.

Ими владеет особого рода беспокойство — кругом такая тишина, но ясно, что долго она не продержится. Жандармы захватили огневую точку и примыкающий к ней вагон; остальные под контролем переделанных. Жарко; скрежещет, вращаясь, орудийная башня.

Вольнонаемные видят в Саллерване с Толстоногом вождей переделанной толпы, но рядом с ними стоят Анн-Гари и пронизанный трубками мужчина, которого, как выясняет Иуда, зовут Узман.

— Веди своих парней обратно. Что они тут делают? — говорит переговорщик от рабочих. Он указывает на башню. — Смотри, что там готовится. Против тебя. Короче, вот наши требования. Ты заводишь своих обратно, нам платят зарплату, и никто не будет наказан…

Он обращается к Шону, но отвечает Узман.

— То есть вы получите деньги, а мы должны отдать обратно его? Поезд?

Он смеется, и становится ясно, что предложение свободных — чистое безумие. Те хотят, чтобы переделанные добровольно отказались от свободы! Узман смеется.

— Мы еще не решили, что будем делать дальше, — говорит он. — Но мы решим.

Все кричат, как на уличном митинге: жандармы в башне спорят между собой, переделанные доказывают что-то переделанным, укладчики, механики, проходчики — все бранятся. Из орудийной башни доносятся звуки: там над чем-то работают. Забастовщики наблюдают из-за баррикад. Луна в небе расколота на две почти ровные половины: темную и светлую. Она убывает. При лунном свете, а также в лучах прожекторов и фосфорном свечении заклятий мужчины и женщины вечного поезда собираются на сходку.

— Мы не можем просто ждать, — говорит Толстоног. — Люди уже бегут. Одни боги знают, сколько жандармов сбежало — лошадей почти не осталось. Дрезин тоже. А ведь это не просто надсмотрщики убегают, Узман. Мы должны принудить их сдаться.

— Зачем? — открывает рот Анн-Гари; тварь внутри Иуды начинает шевелиться. — Зачем нам это? Чего ты хочешь от них, хавер? Они ничего не могут нам дать. Сейчас они просто напуганы, потому и сидят в башне, но когда им придется выбрасывать дерьмо наружу, вот тогда они и откроют пальбу.

Эти четверо говорят на повышенных тонах. Толпа медленно поворачивается к ним.

— Нам надо выдвинуть требования, — говорит Толстоног. — Они приведут подкрепление. К тому времени наши требования должны быть готовы.

Вмешивается Шон:

— Какие требования? Освободить проклятых переделанных? Никогда этого не будет. Признать новые гильдии? Чего именно мы хотим?

— Надо придумать, — отвечает Толстоног. — Надо послать в Нью-Кробюзон своих гонцов, пусть они поговорят с тамошними гильдиями и выработают совместные требования. Если мы сможем заручиться их поддержкой…

— Ты бредишь. Разве они пойдут на это? Ради нас? Нет, нам самим надо взять ситуацию в свои руки. Отныне это все наше, — говорит Узман.

Раздаются свист и проклятия в адрес переделанных. Анн-Гари кричит; она так взволнована, что ее загадочный акцент снова становится заметен.

— Заткнись, — говорит она оратору. — Не проклинай переделанных, сам от этого лучше не станешь. Зачем мы здесь? Вы дрались. А вы, — она оборачивается к проходчикам, — забастовали. Из-за нас. — (Сопровождающие ее проститутки кивают.) — Но почему вы дрались с жандармами? Потому что они, вот эти самые переделанные, не сорвали вашу забастовку. Не сорвали. Ради вас они выдержали побои. Ради того, чтобы ваша забастовка продолжалась. И ради нас. Ради меня.

Анн-Гари протягивает руку к Узману, хватает его и притягивает к себе; тот молча, хотя и удивленно, поддается. Девушка целует его прямо в рот. Он переделанный, это небывалое нарушение приличий. Все вокруг возмущены, шокированы, но Анн-Гари кричит во весь голос:

— Переделанные забастовали ради нас, чтобы вас не сломили. Мы бастовали против вас, а вы — против нас, но переделанные — они за всех нас, дураков. И вы это знаете. Вы сражались за них. А теперь их же презираете? Это они спасли вашу чертову забастовку, да и нашу тоже, хотя мы и бастовали друг против друга. — И она снова целует Узмана; одни проститутки в ужасе, другие в восхищении. — Говорю вам, если кто-нибудь и заслуживает службы в кредит, то это чертовы переделанные.

Ближайшие к Ани-Гари и самые воинственные проститутки нарочито стараются прикоснуться к Узману.

— Мы должны заручиться поддержкой, — кричит Толстоног.

Но его никто не слушает. Все слушают Анн-Гари. Иуда делает из пыли голема.

Уже глубокая ночь, но почти никто не спит. Голем Иуды выше его самого, его скрепляют масло и грязная вода. Старик, объявивший себя пророком паука, стоит за спиной Анн-Гари и выкрикивает какие-то туманные похвалы ей, пока девушка спорит с Толстоногом.

Со стороны поезда к ним приближается жандарм, размахивая белым флагом.

— Они хотят поговорить, — говорит женщина на хитиновых колесах.

— Подождите, — кричит он на ходу. — Мы хотим покончить со всем этим. Хватит взаимных обвинений. Мы замолвим за вас слово перед ТЖТ, выбьем у них денег. Никто не останется внакладе. И с вами, переделанные, мы можем договориться. Может, вам скостят срок. Мы обо всем договоримся. У нас масса возможностей.

Радостный гнев освещает лицо Анн-Гари. Парламентер шарахается от нее, но та устремляется мимо него к поезду, а за ней мчатся переделанные, Толстоног, Узман и Иуда, который на ходу шлепает своего голема по заду, точно младенца, и тот, разбуженный заклятием, мчится за ним. Те, кто видит голема, от изумления разевают рты.

Толстоног кричит Анн-Гари:

— Постой, подожди, куда ты? Подожди же!

Узман тоже что-то кричит, но, пока осаждающие поезд переделанные прячутся за частоколом, Анн-Гари останавливается прямо перед башней. В руках у нее ружье.

Узман с Толстоногом кричат на девушку, но она продолжает шагать по ничейной земле перед поездом. Только голем Иуды следует за ней. Башенное орудие поворачивается к Анн-Гари. Она неловко вскидывает ружье. Кроме фигуры из масла и грязи, возле нее никого нет.

— Никаких сделок с вами, ублюдки, — кричит она и спускает курок, невзирая на то что пули не могут пробить броню.

Гремит выстрел, переделанные бросаются к ней на выручку, с башни доносится голос капитана, он что-то приказывает своим людям: Иуде не разобрать, это «Не стрелять» или «Огонь!». Он велит голему прикрыть собой Анн-Гари, и тут же раздается одиночный выстрел, а следом начинается целая ружейная канонада.

Все, кроме голема и Анн-Гари, бросаются на землю, повсюду крики и кровь. Выстрелы прекращаются. Трое валяются на земле. Остальные, в основном переделанные, но и нормальные тоже, зовут на помощь. Анн-Гари молчит. Плотная субстанция голема изрешечена пулями.

— Нет, нет, нет, — кричит капитан. — Я не…

Но переделанные не ждут. Они кричат. Кто-то оттаскивает Анн-Гари назад. Иуда видит ее лицо, на нем улыбка, и он чувствует, что улыбается сам.