я киваю; потом – правда ли, что мои приятели живут в шикарных районах в конце виа Кассия, – отвечаю, что не дружу ни с кем оттуда. Кристиано уточняет: может, я кого-то знаю оттуда, может, бывала у них в гостях, – отвечаю, что, вероятно, да. Он выпытывает, у кого дома, я говорю, где была, он продолжает: что внутри – плазменные телевизоры? украшения? брендовые сумки? Я отвечаю – да, две плазмы, одна на первом этаже, вторая в подвале, с игровой приставкой; на первом этаже – шкаф с сумками; спальня справа, там есть сейф, но как он открывается, понятия не имею. Он спрашивает, есть ли сигнализация или же сторожевые собаки, я говорю, скорее всего, нет, только маленькая собачка, а вот соседская лает постоянно. Кристиано достает из кармана бумажку и ручку, просит написать адрес и расписание его обитателей из того, что мне известно. Я беру листок, кручу его в пальцах, пытаюсь вспомнить, во сколько они уходят утром, где работает отец, где – мать, во сколько возвращаются, еще иногда заглядывает горничная, филиппинка, обычно около десяти, убирается до обеда, потом уходит, три часа дом пустует, я подчеркиваю это время – с семи до десяти, но, прежде чем вернуть Кристиано листок, хочу осведомиться: какая мне с этого выгода и чем я рискую. Он отвечает, что не рискую я ничем, а вот получить могу все что угодно, чего бы мне хотелось?
Мне впервые задают этот вопрос: а чего я, собственно, хочу? До сегодняшнего дня никто не вызывался исполнять мои желания, все принимали как должное, что мне и так нормально, что мне нечего хотеть, нечем разнообразить свою жизнь. С минуту я думаю, а потом отвечаю, что хочу только одного: мобильник, какой угодно, но нужно, чтобы кто-нибудь пополнял за меня счет, я не могу просить об этом мать.
Кристиано заверяет, что это реально, но неужели мне больше ничего не нужно?
Я бы хотела признаться, что жажду обладать всем, что есть в том доме, а еще в доме по соседству, всеми припаркованными на тротуаре машинами, всеми стоящими в гараже мопедами, всеми телевизионными антеннами, миксерами и погружными блендерами, электроплитами, сумками через плечо, декоративными подушками, ковриками в ванной, дверцами буфетов, горшками с геранью на заднем дворе, плитками черепицы, – но говорю, что, кроме телефона, ничего не нужно, и возвращаю Кристиано листок, прибавляю, что была я только в этом доме, поэтому не стоит больше приходить ко мне с расспросами.
Он отвечает: хорошо, они нечасто таким промышляют, но сейчас нужны деньги. Я не интересуюсь, кто это «они», почему «они» остались без денег, в конце концов, это не мое дело.
– В шкафу в подвале штук двадцать свитеров от Ральфа Лорена, может, тебе такие нравятся… или вариант – перепродать, – замечаю я и надеваю шлем. – А теперь отвези меня домой, у меня завтра контрольная по латыни.
Кристиано кивает, забирается на мопед, убирает подножку, подавшись вперед всем телом, потом помогает мне устроиться сзади.
Две недели спустя по школе разносится новость: в дом Лучано влезли воры и вынесли вообще все; народ повторяет «вообще все» как заклинание: вообще все, все, все, все, и никто ничего не видел, непонятно, как они выяснили, что в это время дома никого не было, может, следили, караулили у ворот, может, месяцами сидели рядом с домом в фургоне, на всякий случай горничную сразу же уволили, нельзя положиться на этих филиппинок, кажется, они порядочные, кажется, трудолюбивые, а на самом деле они такие же, как все.
Агата признается, что не может спокойно спать с тех пор, как обо всем узнала: боится, что кто-нибудь может вломиться и к ним, она несколько раз видела – возле их дома останавливалась какая-то машина, красная, с иностранными номерами – то ли болгарскими, то ли молдавскими, то ли российскими.
Я говорю ей:
– Ты права, должно быть, это кто-то из этих парней, лучше быть настороже.
Кому еще нет восемнадцати
Я годами только и делала, что заносила номера в телефонную книгу, придумывала прозвища, под которыми записывала друзей, нажимала на кнопки, ночи напролет писала сообщения, просыпалась от кошмаров – из всех механическая акула пыталась сожрать именно меня, – потому что телефон вибрировал под подушкой, открывала его, как ракушку, а он ярко загорался в ответ; моя «Моторола» уже давно вышла из моды, у нее нет цветного экрана, нет подключения к интернету, она не умеет делать фото в высоком разрешении. Моя «Моторола»… Я прятала ее, сжав между ляжками, пыталась скрыть ее существование от матери, но та меня раскрыла, начала поносить меня на чем свет стоит, допытывалась, откуда она взялась, зачем в моем возрасте вообще нужен телефон, мне пришлось сказать, что его одолжили, потом – что подарили, потом – спрятать получше, например в обувную коробку.
Я годами только и делала, что садилась на электричку до станции Витербо, до станции Остиенсе, бежала, чтобы не опоздать, в вагоне открывала и закрывала пепельницу, царапала обивку сидений, влезала в закрывающиеся двери, толкала тех, кто прислонялся и вставал слишком близко, равнодушно разглядывала женщину, которая, перегревшись, упала в обморок в туалете, проклинала мужчину из вагона через один от моего, потому что ему тоже стало плохо и по его вине электричка встала где-то между Ольджатой и Ла-Стортой и теперь все ждут врачей, ненавидела офисного работника, чья фирма закрылась, и он бросился под поезд на станции Бальдуина.
Я годами только и делала, что учила и повторяла, подчеркивала, делала заметки, рисовала, переписывала, выражала свои мысли, отвечала у доски, получала оценки, выговоры и похвалу, таскала словари, переводила с греческого, латыни, английского, староитальянского, пересказывала, делала грамматический и синтаксический разбор, заучивала наизусть стихи, спряжения, местоимения, заполняла страницы тетрадей схемами и конспектами, стрелочками, вопросительными знаками, расставляла по порядку домашнее задание на следующий день, кричала, что для учебы мне нужна тишина в доме, всем молчать.
Я годами только и делала, что ходила в библиотеку, брала и возвращала книги, скрывала просрочки, пятна на страницах и бездумно загнутые уголки, ненавидела, свыкалась, заново встречала героев, места, предметы мебели, заставляла себя запомнить, пропускала непонятные абзацы, упорствовала в чтении чересчур сложных и неприятных мне книг, составляла списки прочитанного, чтобы не забыть, воображала, что когда-нибудь я прочитаю все возможные книги и тогда никто больше не осмелится сказать, что я не заслужила наград, почтения, обходительности.
Я годами только и делала, что лгала, спорила, ругалась, выражала мысли без слов, устраивала сцены, извинялась понарошку, упиралась, чувствовала себя посмешищем,