Не хочу, чтобы он… отвернулся от меня… перестал разговаривать со мной, как прежде! Ты… ты и все остальные не понимаете, насколько это для меня важно. Я не верила… не могла поверить, что он так добр и… благороден. Я не хочу, чтобы он догадался… только не теперь. Он выяснит, рано или поздно, узнает сам и тогда отвернется от меня. Но почему? – вскричала она в отчаянье. – Почему от меня, а не от
вас?
Клиффорд, вне себя от смущения, уставился на сигарету.
Девушка встала, смертельно бледная:
– Он твой друг, и ты имеешь право его предупредить.
– Да, он мой друг, – наконец, ответил Клиффорд.
Их взгляды встретились в тишине.
Она воскликнула:
– Но ради всего святого, не делай этого!
– Я доверюсь тебе, – мягко сказал он.
V
Первый месяц пребывания Гастингса в Париже пролетел как вихрь; пора было систематизировать впечатления. Два из них были особенно яркими. Первое – весьма болезненное – от встречи на бульваре Капуцинов с мистером Блэйденом в компании весьма известной юной особы, чьи шуточки ужасали молодого человека. В итоге, выбравшись наконец из кафе, куда мистер Блэйден затащил его «на кружечку пива», Гастингс чувствовал, будто весь бульвар смотрит на него с осуждением. Позже, от догадки на счет сопровождавшей мистера Блэйдена особы, щеки его запылали, и он вернулся в пансион таким подавленным, что мисс Бинг встревожилась и посоветовала ему раз и навсегда покончить с тоской по дому.
Другое впечатление было столь же ярким. Однажды субботним утром одинокая прогулка привела его на вокзал Сен-Лазар. Для завтрака было слишком рано, но Гастингс вошел в отель «Термин» и занял столик у окна. Он развернулся, чтобы подозвать официанта, и тут на него налетел спешащий по залу мужчина. Юноша поднял голову. Он ожидал извинений, но его ударили по плечу, сопроводив жест сердечным:
– Какого черта ты здесь забыл, старина?
Роуден – а это был он – схватил его за руку и увлек за собой. Так, несмотря на попытки сопротивления, его втолкнули в отдельный кабинет. Клиффорд, красный как рак, вскочил из-за стола и приветствовал его сдавленным стоном, впечатление от которого смягчили искренняя радость Роудена и чрезвычайная любезность Эллиотта. Они представили ему трех прелестных девушек, которые ласково с ним поздоровались и попросили его, вслед за Роуденом, составить им компанию. Он немедленно согласился. Пока Эллиотт вкратце рассказал о намеченной поездке в Ля Рош, Гастингс наслаждался омлетом и улыбками Сесиль, Колетт и Жаклин. Тем временем Клиффорд шептал Роудену, какой тот осел. Бедняга казался совершенно несчастным, пока Эллиотт, догадавшийся, как обернулись дела, не смерил Клиффорда неодобрительным взглядом и не дал Роудену понять, что они все постараются вести себя наилучшим образом.
– Замолчи! – бросил он Клиффорду. – Это судьба.
– Это Роуден, – прошептал Клиффорд, скрывая ухмылку. В конце концов, он не был юноше нянькой.
Поезд, отправившийся от вокзала Сен-Лазар в 9:15, остановился ненадолго близ Гавра и высадил у красных крыш станции Ля Рош веселую компанию, вооруженную зонтиками от солнца, удочками и тростью, ее нес не участвующий в рыбалке Гастингс. Они разбили лагерь в роще сикомор на берегу речушки Эпт, и Клиффорд, дока во всем, что касалось спорта, принялся командовать.
– Ты, Роуден, – сказал он, – поделись мухами с Эллиоттом и ни за что не позволяй ему связываться с поплавком и грузилом. Если он вздумает выкапывать червей, удержи его, если потребуется, силой.
Эллиотт начал возражать, но улыбнулся, когда все рассмеялись.
– Меня тошнит от тебя, – заявил он. – Думаешь, это моя первая форель?
– Надеюсь, я увижу твою первую форель, – сказал Клиффорд и, уклонившись от нацеленного на него рыболовного крючка, продолжил колдовать над тремя изящными удочками, что должны были принести Сесиль, Колетт и Жаклин радость и рыбу. Он добился идеального равновесия, украсив каждую четырьмя дробинками, маленьким крючком и ярким птичьим перышком.
– Ни за что не прикоснусь к червям, – заявила Сесиль, содрогнувшись.
Жаклин и Колетт поспешили ее поддержать, и Гастингс любезно предложил надевать червяков и снимать рыб с крючка, но Сесиль, несомненно завороженная яркими мушками Клиффорда, решила поучиться у него благородному искусству ловли и тотчас ушла с художником вверх по течению Эпта.
Эллиотт неуверенно посмотрел на Колетт.
– Предпочитаю пескарей, – заявила мадемуазель. – А вы с месье Роуденом отправляйтесь, куда глаза глядят, верно, Жаклин?
– Конечно, – ответила та.
Эллиотт с сомнением осмотрел удочку и мотовило. – Ты неправильно его закрепил, – заметил Роуден.
Эллиотт поколебался и искоса взглянул на Колетт. – Я… я… решил… э… не удить на муху прямо сейчас, – начал он. – А Сесиль оставила свою палочку… – Не палочку, – заметил Роуден.
– Ну, удочку, – продолжал Эллиотт, срываясь с места под взглядами двух девушек.
Роуден поймал его за воротник:
– Ни за что! Странно было бы рыбачить с поплавком и грузилом, когда можешь ловить на муху! Даже не думай!
Там, где мирный, маленький Эпт струился среди зарослей к Сене, в зеленой тени берега лежала заводь, полная пескарей. Над ней сидели Колетт и Жаклин: они болтали и смеялись, глядя на трепет алых перьев, а Гастингс, надвинув шляпу на глаза и опустившись на мох, слушал их нежные голоса, любезно снимая с крючка маленьких пескарей, когда рывок удочки и тихое «ах!» предупреждали о новом улове. Солнечный свет струился сквозь густую зелень и будил лесных птиц. Мимо пролетали черно-белые сороки и садились неподалеку, подпрыгивая и вертя хвостом. Синие и белые сойки перекликались среди деревьев. Ястреб низко кружил над золотом пшеницы, распугивая стайки полевых птиц, и те поднимались в воздух.
Чайка белым перышком опустилась на воду Сены. Воздух был свеж и недвижен. Не шелохнулся ни единый лист. С дальней фермы едва долетали пение петуха и собачий лай. Паровой буксир «Guêpe 27» с огромной, изрыгающей дым трубой шел вверх по реке, ведя за собой баржи и яхту, которую течение отнесло к сонному Руану.
В воздухе стоял запах влажной земли, слабый и свежий. В солнечном свете бабочки с оранжевой каймой на крыльях танцевали над осокой и, словно обрывки бархата, исчезали среди замшелых стволов.
Гастингс думал о Валентине. Было уже два часа дня, когда возвратился Эллиотт и сказал, что сбежал от Роудена. Опустившись на землю рядом с Колетт, он решил подремать.
– Где твоя рыба? – строго спросила девушка.
– Еще на свободе, – прошептал Эллиотт и погрузился в сон.
Роуден пришел следом и, бросив на спящего презрительный взгляд, явил миру трех форелей с алыми пятнами на спинках.
– Вот, – слабо улыбнулся Гастингс. – Результат священнодействия с шелком и перышками – смерть маленьких рыбок.
Роуден не удостоил его