Читать интересную книгу Ночь длиною в жизнь - Тана Френч

Мой приятель в электрокомпании нашел счет на имя Имельды Тирни с адресом: Холлоус-лейн, дом 10, квартира 3. Здание смахивало на ночлежку: на крыше оторванные шиферные плиты, краска на двери осыпается струпьями, за чумазыми окнами провисли тюлевые занавески. Соседи наверняка молятся, чтобы землевладелец продал дом уважаемому яппи или хотя бы спалил дотла ради страховки.

Я угадал: Имельда была дома.

— Боже мой, Фрэнсис! — воскликнула она, открыв дверь квартиры. В голосе слышались сразу удивление, облегчение и ужас.

Двадцать два года не пошли на пользу Имельде. Она никогда не считалась сногсшибательной, но высокий рост, отличные ножки и классная походка были при ней; всего этого могло хватить надолго. Таких, какой она стала теперь, ребята из отдела называют «спаскрик»: тело из «Спасателей», рожа из «Криминальных хроник». Фигуру она сохранила, но под глазами набухли мешки, а морщины на лице напоминали шрамы от ножа. Белый спортивный костюм усеивали кофейные пятна, а корни осветленных волос отросли дюйма на три. При виде меня Имельда кокетливо поправила прическу, словно этого было достаточно, чтобы мы снова превратились в беззаботных подростков, упивающихся субботним вечером. От этого жеста защемило сердце.

— Приветики, Мельда! — Я одарил ее своей лучшей улыбкой, напоминая о былой крепкой дружбе. Имельда мне всегда нравилась. Разумная, неугомонная девчонка, едкая и нервная — и неудивительно: постоянного отца сменила череда временных, зачастую женатых — и не на матери Имельды; в те времена это имело значение. В детстве Имельде постоянно приходилось заступаться за мать. Большинство из нас, так или иначе, жили в стеклянных домах, но безработный алкоголик в качестве отца считался куда меньшим злом, чем мать-потаскуха.

— Я слышала про Кевина, упокой Господи. Горе-то какое, Фрэнсис!

— Упокой Господи, — согласился я. — Вот, подумал, раз уж оказался в этих местах, навещу старых друзей.

Я замер на пороге. Имельда бросила беспокойный взгляд через плечо, но я не пошевелился, и деваться ей было некуда.

— У меня не прибрано… — предупредила она.

— Думаешь, меня это волнует? Посмотрела бы на мою берлогу. Я так рад тебя увидеть! — произнес я, скользнув в дверь.

Квартира не выглядела как загаженный хлев, но я понял, на что Имельда намекала. У Мэнди мне хватило одного взгляда, чтобы понять: вот довольная женщина; ее жизнь хоть и не вечный праздник, но такая, какая ей нравится. С Имельдой все иначе. Гостиная казалась даже меньше, чем была на самом деле, потому что повсюду валялось барахло: на полу у дивана — грязные пластиковые стаканы и картонки от китайской еды навынос, на батареях какие-то женские причиндалы разных размеров, запылившиеся стопки коробок от пиратских дисков по углам. Отопление работало на полную мощность, а окна давно не открывались; в воздухе стоял густой запах сигарет, еды и женщин. Все, кроме телика-переростка, следовало бы заменить.

— Замечательная квартирка, — сказал я.

— Дерьмо, — отрезала Имельда.

— Я рос в худшей.

— И что? — Имельда пожала плечами. — Эта все равно дерьмовая. Чаю хочешь?

— С удовольствием. Как поживаешь?

— Сам погляди, — бросила она, уходя на кухню. — Садись там.

Я нашел на диване непродавленный участок и уселся.

— Я слышал, у тебя дочки?

Имельда замерла с чайником в руках.

— А я слышала, ты теперь в полиции.

Я уже привык к беспричинным приступам гнева, накатывающим, когда мне сообщают, что я превратился в легавого; они бывают даже полезны.

— Имельда! — обиженно воскликнул я. — Ты серьезно? Ты решила, я пришел насчет твоих девчонок?

— Мало ли… — неопределенно заявила Имельда. — Они ни в чем не виноваты.

— Я не знаю даже, как их зовут. Я спросил без всякой задней мысли. Да вырасти ты хоть целый клан Сопрано! Надо же, я просто заглянул по старой памяти, приветики и все такое… А ты меня гнобишь, мол, я не тем на жизнь зарабатываю. Так бы сразу и сказала, я б свалил. Честно.

Губы Имельды неохотно дернулись, и она включила чайник.

— Фрэнсис, а ты все такой же, вспыльчивый, как порох! Трое у меня: Изабель, Шанья и Женевьева. Все три — кошмарный ужас, подростки… А у тебя? — Что характерно, ни слова про отца — или отцов.

— Девочка, — ответил я. — Девять лет.

— Ой, у тебя все еще впереди, спаси тебя Господь. Знаешь присказку: сыновья рушат дом, а дочки рушат голову? Чистая правда, скажу я тебе.

Имельда положила чайные пакетики в кружки. Глядя, как она двигается, я почувствовал себя старым.

— Ты все еще шьешь?

— Господи, да когда это было! — насмешливо фыркнула она. — Я ушла с фабрики двадцать лет назад. Сейчас перебиваюсь по мелочам. В основном уборкой подрабатываю.

Имельда искоса взглянула на меня — в боевой готовности, если я вдруг припас комментарии.

— Иммигрантки из Восточной Европы берут дешевле, но кое-где еще требуют, чтобы английский знали. Я в этом смысле подхожу.

Чайник закипел.

— Про Рози, наверное, слышала? — спросил я.

— Да, слышала. Кошмар какой! Все это время… — Имельда разлила чай и мотнула головой, словно пытаясь что-то отогнать. — Все это время я думала, что Рози в Англии. Когда узнала, поверить не могла. Никак. Честное слово, целый день ходила как зомби.

— И я тоже. В общем, неделя не задалась.

Имельда принесла пакет молока и сахар, освободила для них место на кофейном столике.

— А Кевин… Такой парень замечательный! Какое несчастье! Я так расстроилась, хотела зайти к вашим, но… — Она пожала плечами. Хлое с ее мамашей и за миллион лет не разобраться в тонкой, но отчетливой классовой пропасти, из-за которой Имельда считала (возможно, справедливо), что ей не будут рады в доме моей матери.

— Жаль, я так хотел тебя увидеть. Но погоди-ка, теперь мы правильно беседуем, да?

— Надо же, Фрэнсис, ты нисколько не изменился! — улыбнулась Имельда. — Всегда умел убалтывать!

— Зато теперь у меня прическа лучше.

— О Господи! Ирокез помнишь?

— Могло быть хуже — рыбий хвост, как у Живчика.

— Фу, прекрати. Вот голова была…

Имельда пошла в кухню за кружками. Даже будь у меня в запасе уйма времени, в дальнейших разговорах смысла не было: Имельда куда сообразительнее Мэнди и уже поняла, что у меня есть цель, хотя и не знала какая.

— Послушай, Мельда, я, конечно, лезу куда не надо, но на то есть свои причины… — начал я.

Имельда сунула заляпанную кружку мне в руку и села в кресло, хотя на спинку не откинулась и глядела по-прежнему настороженно.

— Говори.

— Когда ты отнесла чемоданчик Рози в номер шестнадцатый, где ты его оставила?

Совершенно пустой ответный взгляд — взгляд тупого мула — ясно напомнил мне, где я очутился. Врожденные инстинкты взяли свое: Имельда прекрасно помнила, что беседует с копом.

— Какой чемоданчик? — недоуменно спросила она.

— Да брось, Имельда, — сказал я ласково и с улыбкой — одна неудачная интонация, и вся поездка сюда коту под хвост. — Мы с Рози планировали все месяцами. Думаешь, она не рассказала, что делает?

Бессмысленная мина постепенно сползла с лица Имельды; впрочем, не до конца.

— Ты меня в это дело не впутывай. Если кто спросит, не видела я никакого чемоданчика.

— Не вопрос, цыпочка. Я тебя когда-нибудь подставлял? Ты сделала нам с Рози одолжение, за что огромное тебе спасибо. Понимаешь, мне нужно знать, трогал ли кто-нибудь чемоданчик после того, как ты его принесла. Помнишь, где ты его оставила? И когда?

Имельда пристально посмотрела на меня из-под тонких век, пытаясь понять, что к чему, и полезла в карман за сигаретами.

— За три дня до того как вы собирались уехать, Рози мне во всем призналась. До того она ни словечка не проронила; мы с Мэнди догадывались, что дело нечисто, но ничего определенно не знали. Ты Мэнди видел?

— Ага. Она в хорошей форме.

— Надутая корова, — пробормотала Имельда, щелкая зажигалкой. — Куришь?

— Да, спасибо. Я думал, вы с Мэнди подруги.

Имельда коротко прыснула и вручила мне зажигалку.

— Нет, она от меня нос воротит. Да мы никогда особо и не дружили, просто привыкли обе гулять с Рози, а стоило ей уехать…

— Ты для Рози всегда была ближе всех.

Имельда одарила меня взглядом, пояснившим, что мужчины получше меня пытались ее умаслить — и не смогли.

— Если бы мы и вправду дружили, она бы сразу призналась, что вы затеяли, а так рассказала только потому, что папаша за ней следил и в одиночку было не справиться. Мы вместе на фабрику ходили, говорили обо всем, ну, как обычно. А в тот день Рози попросила меня об одолжении…

— Как ты вынесла чемоданчик из квартиры Дейли?

— Запросто. В пятницу после работы я пришла к Рози, мы сказали родителям, что будем в комнате Рози слушать новый альбом «Юритмикс», нарочно громко крутили, чтобы никто не услышал, как Рози пакуется. — Имельда еле заметно улыбнулась, уперлась локтями в колени и словно превратилась в прежнюю остроязыкую девчонку. — Ты бы поглядел на нее, Фрэнсис. Она плясала по комнате, пела в расческу, схватила новые трусики, которые специально купила, чтобы ты не видел ее в старых, и крутила их над головой… И меня заставила плясать с ней; мы, наверное, выглядели как пара идиотин, ржали как лошади — и пытались все делать тихо, чтобы родители не пришли выяснять, что происходит. Понимаешь, Рози наконец-то поделилась своим секретом и была на седьмом небе от счастья.