Читать интересную книгу Альрауне. История одного живого существа - Ганс Эверс

Она кричала, перебивала саму себя, вопила, изливала потоки циничных ругательств. Уличной девкой была мать Альрауне, самого низшего пошиба, она продавалась за талер. А отец был

гнусным убийцей – его звали Неррисен, – она, наверное, слышала. За деньги тайный советник заставил проститутку согласиться на грязный опыт. Она присутствовала, она видела все – вот из этого опыта и родилась она, она – Альрауне, которая сейчас сидит перед нею. Дочь убийцы и проститутки.

Такова была ее месть. Она вышла из комнаты, торжествующая, преисполненная гордой победой, словно помолодела лет на десяти. С шумом захлопнулась за нею дверь.

…В большой библиотеке воцарилась мертвая тишина. Альрауне сидела в кресле молча, немного бледная. Ее пальцы нервно играли с колье, легкая дрожь пробегала у нее по губам. Наконец она встала.

– Глупая женщина, – прошептала она. Сделала несколько шагов, но вдруг что-то решила и подошла к кузену

– Это правда, Франк Браун? – спросила она.

Он колебался, потом встал и сказал медленно:

– Да, это правда.

Он подошел к письменному столу, вынул кожаную книгу и протянул ей.

– Прочти, – сказал он.

Она не ответила ни слова и повернулась к дверям.

– Возьми, – крикнул он ей вслед и протянул стакан, сделанный из черепа матери, и кости – из костей отца.

ГЛАВА 14, которая рассказывает, как Франк Браун играл с огнем и как пробудилась Альрауне.

В этот вечер Альрауне не вышла к ужину и просила Фриду Гонтрам принести ей в комнату чашку чаю и кекс. Франк Браун подождал немного, надеясь, что она все-таки хотя бы потом сойдет вниз. Затем отправился в библиотеку и с неохотою принялся разбирать бумаги. Однако не мог заниматься – сложил их и решил поехать в город. Но предварительно вынул из ящика последние воспоминания: кусок шелкового шнура, простреленную карточку с трилистником и, наконец, деревянного человечка – альрауне. Он завернул все это, запечатал сургучом и отослал наверх к Альрауне. Он не написал ни слова – все объяснения она найдет в кожаной книге, на которой красуются ее инициалы.

Потом позвал шофера и поехал в город. Как и ожидал, он встретил Манассе в маленьком винном погребке на Мюнстерской площади. Там же был Станислав Шахт, Франк Браун подсел к ним и начал болтать, стал разбирать все pro и contra различных процессов. Они порешили предоставить советнику юстиции несколько сомнительных дел, в которых удастся, вероятно,

добиться каких-нибудь приемлемых результатов, – другие же Манассе постарается выиграть сам. В некоторых исках Франк Браун предложил пойти навстречу противникам, но Манассе не хотел об этом даже и слышать: «Только не уступки, – если притязания противников даже и ясны как день и вполне справедливы». Он был самым прямым и честным юристом при ландсгерихте, он всегда говорил клиентам правду в лицо, а перед судом хотя и молчал, но никогда не лгал, – но он все же был слишком юристом для того, чтобы не испытывать врожденной неприязни ко всякого рода уступкам.

– Ведь это влечет за собою только лишние расходы, – заметил Франк Браун.

– Хоть бы и так, – протявкал адвокат. – Но какую роль играют они при столь крупных суммах? Я ведь уже говорил вам: нет ничего невозможного, маленькие шансы имеются всегда.

– Юридически – может быть, – ответил Франк Браун. – Но…

Он замолчал. Другой точки зрения адвокат понять не в состоянии. Суд создавал право – поэтому правом было все то, что он постановлял. Сегодня право одно – а через несколько месяцев – в высшей инстанции – может быть и другое, уступить же – значит сознаться в своей неправоте, то есть самому произнести приговор, иначе говоря, предвосхищать суд.

Франк Браун улыбнулся.

– Ну, как вам будет угодно, – сказал он.

Он заговорил со Станиславом Шахтом, спросил, как его друг доктор Монен, и о многих других, которые жили здесь во времена студенчества.

Да, Иосиф Тейссен был уже советником правления, а Клингеффер-профессором в Галле, он скоро получит кафедру анатомии. А Франц Ланген – и Бастиан – и другие…

Франк Браун слушал его и словно перелистывал живую адресную книгу университета. «Вы все еще студент?» – спросил он.

Станислав Шахт молчал, слегка обиженный. Адвокат протявкал: «Что? Вы разве не знаете? Он ведь сдал докторский экзамен – уже пять лет тому назад».

«Уже – пять лет», – Франк Браун прикинул в уме. Значит, прошло сорок пять или сорок шесть семестров.

– Ах, вот как, – воскликнул он. Поднялся, протянул руку. – Разрешите поздравить, господин доктор, – продолжал он. – Но – скажите, что вы намерены, в сущности, предпринять?

– Ах, если бы он знал! – воскликнул адвокат.

Пришел пастор Шредер. Франк Браун подошел к нему и поздоровался.

– Какими судьбами? – удивился Шредер. – Это надо отпраздновать.

– Позвольте мне быть хозяином, – заявил Станислав Шахт. – Он должен выпить со мною за мой докторский диплом.

– А со мною за новую кафедру, – засмеялся пастор. – Не разделим ли мы лучше эту честь? Что вы скажете, доктор Шахт?

Тот согласился, и седовласый викарий заказал старый шарцгофбергер, который погребок приобрел благодаря его содействию. Он попробовал вино, остался доволен и чокнулся с Франком

Брауном.

– Вы сумели устроиться, – воскликнул он, – изъездили немало земель и морей: об этом писали в газетах. А мы должны сидеть дома и утешаться тем, что на Мозеле есть еще хорошее вино. Такой марки вы, вероятно, за границей не пили?

– Вероятно, – ответил Франк Браун. – А вы что поделываете?

– Что поделываю? – повторил вопрос пастор. – По-прежнему злюсь: на старом нашем Рейне все больше и больше пахнет Пруссией. Поэтому сочиняешь для развлечения глупые театральные пьески. Я ограбил уже всего Плавта и Теренция – теперь я работаю для Гольберга. И подумайте только, директор платит мне теперь гонорар – тоже своего рода прусское изобретение.

– Так радуйтесь же! – воскликнул адвокат Манассе. – Впрочем, пастор написал еще целый научный трактат, – обратился он к Франку Брауну, – могу вас уверить, превосходный, вдумчивый труд.

– Что за пустяки! – воскликнул старый викарий. – Просто маленький опыт…

Станислав Шахт перебил: «Ах, бросьте, ваша работа – самый ценный вклад в изучение Александрийской школы, ваша гипотеза о неоплатоновском учении об эманации…»

Он сел на своего конька и стал говорить, словно епископ на церковном соборе. Высказал возражения, заявил, что не согласен с тем, что автор встал всецело на почву трех космических принципов, хотя, правда, лишь таким путем ему удалось проникнуться духом учения Порфирия и его учеников. Манассе возразил, в спор вмешался и сам викарий. Они так волновались, будто во всем мире не было ничего более важного, чем монизм Александрийской школы, который, в сущности, был ничем иным, как мистическим самоуничтожением "я", самоуничтожением путем экстаза, аскезы и теургии.

Франк Браун молча слушал их. «Вот Германия, – думал он, – вот моя родина». Год тому назад, вспомнилось ему, он сидел в баре – где-то в Мельбурне или Сиднее, с ним было трое мужчин: судья, епископ и известный врач. Они спорили и ссорились не меньше, чем эти трое, – но у них речь шла о том, кто лучший боксер: Джимми Уолш из Тасмании или стройный Фред Коста, чемпион Нового Южного Уэльса.

Сейчас же перед ним сидели маленький адвокат, все еще не получивший звания советника юстиции, священник, писавший глупые пьески для театра марионеток и, наконец, вечный студент Станислав Шахт, в сорок лет сдавший наконец докторский экзамен и не знавший теперь, что ему делать. И эти трое говорили о самых ученых, далеких от жизни вещах, не имевших решительно ничего общего с их деятельностью, говорили с той же уверенностью и с тем же знанием, с каким собеседники его в Мельбурне – о боксе. О, можно просеять сквозь сито всю Америку и всю Австралию и даже девять десятых Европы, и все же никогда не найдешь такой бездны учености…

«Вот только – все это мертво, – вздохнул он. – Давно уже умерло и пахнет гнилью, – хорошо еще, что они того не замечают».

Он спросил викария, как поживает его воспитанник, молодой Гонтрам. Адвокат Манассе тотчас же прервал свою тираду.

– Да, правда, расскажите, – ведь я, собственно, ради этого и пришел сюда. Что он пишет?

Викарий Шредер вынул бумажник и достал письмо. «Вот, прочтите сами, – сказал он, – утешительного мало», – и протянул конверт адвокату.

Франк Браун бросил взгляд на почтовый штемпель. «Из Давоса? – спросил он. – Значит, все-таки получил наследство от матери?»

– К сожалению, – вздохнул старый священник, – а ведь Иосиф был такой здоровый и свежий мальчик! Он не создан для карьеры священника, я бы выбрал что-нибудь другое, хотя и сам ношу черный сюртук, – если бы не обещал его матери на смертном одре. Впрочем, он, наверное, сам пошел бы по этому пути. Так же, как и я: ведь он сдал докторский экзамен summa cum laude. Архиепископ очень к нему расположен. Иосиф помогал мне в моей работе об Александрийской школе, из него вышел бы толк. Но вот теперь, к сожалению… – он запнулся и медленно выпил вино.