— И эта сумма?..
— Обозы с деньгами в дороге и будут здесь через три дня. Только неплохо бы выслать им навстречу эскорт, дабы защитить от всевозможных напастей, — и устремив взор куда-то далеко, Арамис продолжал монотонным голосом: — Разоренные провинции кишат балаганными актерами, блудливыми девицами, контрабандистами, дезертирами, мародерами всех мастей… Я не говорю уже о вражеских патрулях…
— Вы правы. Завтра же прикажу отправить людей…
— Они найдут обоз в Гвадалахаре. Я приказал идти под покровом ночи.
Генерал, довольный, потирал руки:
— Это просто манна небесная! Наконец я заплачу солдатам и вознагражу их за терпение и мужество. — И изменившись в лице, герцог покачал головой. — Добрая новость сгладила тяжелое впечатление от вашего сообщения… Этот иуда, предающий своих братьев… Преступление столь низкое и позорное, что я до сих пор не могу в это поверить.
Гость с трудом поднялся.
— Ваше преподобие, — сказал генерал, — не желаете ли сделать милость и отдохнуть в моем доме как в своем собственном?
— Большое спасибо, но меня ждет карета. — И, уже направляясь к двери, со скрипом переставляя ноги, Арамис спросил: — Не знакомы ли вы с недавно прибывшим в Королевский полк молодым офицером — бароном Элионом де Жюссаком?
— Помню, помню такого. Он привел нам из Франции отряд рекрутов.
— Молодой человек интересует меня, и я прошу вас дать ему возможность отличиться, только не извещайте его о моих хлопотах.
— Хорошо. Как вам угодно.
Собеседники раскланялись.
— Господин шевалье!..
— Господин герцог!..
— Буду ли я иметь честь снова видеть вас? — спросил де Вандом.
— Конечно, как только я узнаю имя того Искариота.
И бывший мушкетер вышел, стараясь ступать тверже и держаться прямее.
— Бедняга герцог! — бормотал он себе под нос. — Лишился половины лица… Конечно, он не может рассчитывать понравиться… Он умрет через десять лет… А меня еще ждет прекрасная старость.
Едва Арамис успел выйти из комнаты, как на стене бесшумно поднялся ковер, отворилась дверь, ведущая в комнату прислуги, и к генералу проскользнула Арманда де Сент-Круа. На ней была черная кружевная мантилья и широкая шерстяная накидка, похожая на монашескую сутану.
Генерал только что расположился за столом над картами и планами. Он обернулся, скорее почувствовав, чем услышав, как она вошла.
— Мадам де Мовуазен?.. Вы здесь?.. Вы были в соседней комнате?..
— С начала вашей беседы… А что вы думали! Я же беспокоюсь. Вам только что был нанесен жестокий удар, и к тому же рукой старика!
— Как? Вы в самом деле так боитесь за меня?
— А почему нет? — она сделала большие глаза. — Разве вы не мой герой, разве не тот, кого я ценю больше всех на свете?
Герцог схватил Арманду за руки, и она позволила ему держать их.
— Ах, маркиза! — воскликнул он, смешавшись от радости и досады. — Хотелось бы внушить вам не только восхищение.
Женщина высвободила руки.
— Увы! — пробормотала она. — Разве я ведаю, что со мной?.. Может быть, там другое чувство… — приложила она руку к сердцу. — Чувство преступное, потому что я наказана за него…
— Наказана? — Он внимательно поглядел на нее. — В самом деле, я и не заметил… Эта скорбь в глазах… Этот наряд… Послушайте-ка, прекрасный мой друг, не собираетесь ли вы удалиться в монастырь?
Арманда печально склонила голову.
— Дорогой герцог, не надо насмехаться, мне и так хочется плакать!
— Плакать?.. Бог мой, ваши глаза полны слез… Черт возьми! Что с вами?
— Случилось то, что можно было предвидеть: господин де Мовуазен отсылает меня во Францию…
— Во Францию? Вас? Безумие!..
— Напротив, это продиктовано здравым рассудком и высшей осторожностью, — произнесла она тоном значительным. — Господин де Мовуазен оценил, как опасно присутствие в лагере молодой и довольно привлекательной женщины для блага же этой женщины и для чести того, чье имя она носит. И я обязана думать, как муж, я, которая подвержена всем соблазнам моего пола…
— Маркиз ревнив? Но разве вы оба не повторяли сто раз, что любовь не играла никакой роли в вашем браке?
— Может быть, господин де Мовуазен изменился.
— Положим. А вы?
Арманда потупилась.
— Ваша светлость, то, о чем вы меня спрашиваете, — тайна моего сердца.
— Дьявольщина! — с досадой воскликнул герцог. — Маркиз молод, красив, элегантен, всегда одет так, что может быть готов к утреннему выходу его величества.
Молодая женщина опустила глаза, словно опасаясь прочесть на лице собеседника впечатление от своих слов.
— О, я безумна, — понизила голос Арманда, как бы страшась услышать то, что сейчас произнесет, — потому что так и не свыклась с Версалем, этим двором, где лицедеев больше, чем в театральной пасторали… У меня своеобразные склонности, дикие и тиранические… Больше всего люблю людей непокорных, способных чувствовать себя властелином. Величие и авторитет я считаю главной заслугой… Меня мучает жалость ко всем искалеченным в жизненных битвах… В беспорядке смешного солдатского наряда есть что-то более притягательное, чем изощрения моды… Эти дыры разве не раны? И комки грязи не грязь ли дорог, ведущих к победе?
Она была великолепной актрисой. Великая Бежар, покорившая сердце Мольера, в подметки ей не годилась.
Конечно, генерал де Вандом не то еще видел. Полководец, знаток военных хитростей, политик, утомленный всеми коварными уловками двора, он, однако, случалось, позволял одурачить себя как неразумного мальчишку. И вот он забыл, что ему сорок, что его лицо изуродовано и внешний вид слишком неприятен, чтобы вызвать любовь этой сирены. Он упивался ее словами, грезил о несказанных радостях, если не о христианском Небе, то, по крайней мере, о магометанском рае.
— Черт возьми! — воскликнул генерал де Вандом. — Вы не уедете!.. Я не позволю! Я сумею помешать маркизу привести в исполнение его безумный план… Пока еще хозяин здесь я!
Арманда схватила его за руки.
— Нет, вы не сделаете этого, если имеете хоть каплю уважения и привязанности ко мне… Я должна уехать… Так надо… Вы даже не представляете себе, как меня страшит мое безрассудство и слабости! — И она заговорила тонким голоском, чтобы показать, насколько ее физические силы не равны моральным. — Пожалейте!.. Я чувствую, что слабею… Я пропаду, если останусь!
Женщина отвернулась, чтобы герцог не видел, как она зарделась от этого признания. Краска разлилась до самого затылка. Плечи ее вздрагивали, Арманда закрыла лицо руками и зарыдала. Наконец, овладев собой, она продолжала: