Читать интересную книгу Генетическая одиссея человека - Спенсер Уэллс

Ягноб напрямую связан с Великим шелковым путем. Ягнобский язык — прямой потомок согдийского языка, который был когда-то «лингва франка» Великого шелкового пути — во многом так же, как английский служит языком коммерции сегодня. В середине первого тысячелетия нашей эры на согдийском языке говорили в центрах торговли по всей Центральной Азии, от Персии до Китая. После завоевания этой территории мусульманами в XVII–XIX веках его использовали реже, а к XX веку все его диалекты исчезли, кроме одного. Ягнобцы, живущие в нескольких изолированных селениях в отдаленной Зерафшанской долине на севере Таджикистана, по-прежнему говорят на этом древнем языке, представляющем собой лингвистический артефакт возрастом 1500 лет. Мы собирались посетить их и рассказать о нашем проекте в надежде, что они захотят поучаствовать в нем, чтобы узнать свою историю с помощью знаков, записанных в их ДНК.

Путешествие из столицы Таджикистана Душанбе в селения Ягноба включало в себя переход через ущелье, которое только недавно было отвоевано правительственными войсками Таджикистана в ходе долгой и кровопролитной гражданской войны. Пройдя через несколько контрольных пунктов, охраняемых солдатами с автоматами Калашникова, и спустившись в расположенные друг за другом долины, мы нашли грунтовую дорогу, ведущую на восток вдоль реки Зерафшан. Несколькими часами позднее, после того как нам неоднократно приходилось вытаскивать наш старый советский фургон из дорожных ухабов, мы добрались до маленького кишлака. Мы выпрыгнули из машины и спросили, можем ли поговорить с местным старейшиной. Мы рассказали о нашем проекте, и, попивая чай, стали ждать, пока старейшина кишлака обдумывал сказанное нами. В конце концов он сообщил, что мы напрасно проделали это путешествие.

Он объяснил нам, что ягнобцы жили здесь в течение многих поколений, возможно даже со времен Великого шелкового пути. Но в 1960-х годах из-за засухи советское правительство переселило их в деревни, расположенные в долинах. В конце 1980-х годов там произошло землетрясение, и многие из тех, кто выжил, уехали в Душанбе. Теперь очень трудно встретить ягнобцев на этой древней земле. В столице можно найти шоферов или уборщиков, пришедших из этих мест, но — за исключением отдаленного селения, расположенного в горах в нескольких днях пути — почти все ягнобцы покинули свою древнюю родину. Расстроенные, мы поблагодарили старика и ушли. После двух дней поисков нам удалось отыскать эту деревню ягнобцев, и местные жители были очень рады помочь нам в нашей работе, но в итоге больше образцов этой древней популяции мы собрали в столице. Наша попытка найти какой-либо след на Шелковом пути почти провалилась.

То, о чем поведал нам старый таджик, действительно происходит каждый день по всему миру. Случай ягнобцев не является чем-то необычным, скорее наоборот. Это реалии современной жизни, когда растущие города жадно поглощают деревни, а их жители вовлекаются в мешанину языков и национальностей, которая становится все более и более сложной по мере роста городов. Но в то время как некоторые общества терпимы к этому разнообразию, многие рассматривают его как препятствие на пути к согласию. Его обычно избегают правительства, помешанные на культурной гармонии — особенно в только что образованных государствах, борющихся за чувство самосознания. Чтобы понять, почему, нам нужно пристальнее взглянуть на модель государственности, развившуюся в Европе в XIX веке.

Умирающие языки

Посещая Францию сегодня, трудно не оказаться под впечатлением от любви ее народа к своему языку. Французская академия, этот официальный блюститель национального языка, как ястреб следит за устным и письменным французским языком, помогая сохранять его чистоту перед лицом угрозы иностранного влияния. Еще 150 лет назад — примерно шесть поколений — меньше половины жителей Франции говорили на французском. Многие разговаривали на своих местных диалектах и языках. Примерно в это же время в Италии меньше 10 % населения говорили на итальянском. Канцлер Австрии Клеменс фон Меттерних тогда язвительно заметил, что Италия скорее не страна, а «географическое понятие» — и это было правдой, если считать единый язык атрибутом государства.

В XIX веке Европа бурлила новыми идеями и течениями. Романтизм, реализм, индустриализация, колониальная экспансия — все это внесло значительный вклад в развитие нашего «современного» мировоззрения. Одним из главных проявлений нового мышления было возникновение национализма, который и создал современную политическую карту Европы — и имел далеко идущие последствия для остального мира.

До XIX века Европа была поделена на отдельные вотчины, королевства и герцогства. Жизнь была более обособленной, чем теперь. Люди находились в зависимости от местных правителей, и их жизнь вращалась вокруг местных событий. Это отражалось и в брачных традициях. Жених и невеста жили в пределах нескольких километров друг от друга, что было характерно для всей Европы и привело к высокому уровню кровного родства вследствие внутрисемейных браков. То же было и с языком. Например, в то время как в современный Франции существует один официальный язык, строго охраняемый академией, в конце XVIII века там было множество местных языков, на которых говорили в течение сотен или даже тысяч лет. Баскский, бретонский, окситанский, корсиканский, эльзасский — все это были отдельные языки. Например, бретонский — это кельтский язык, который ближе к валлийскому и галльскому, чем к французскому, несмотря на то что это был язык провинции Бретань, расположенной на северном побережье Франции. Говорившие на этих языках считали себя отдельными народами, включенными некогда в состав Франции.

Когда Европой овладел национализм, вновь созданные единые государства стали использовать язык как средство достижения национального единства. Правительства добивались культурной общности, отдавая предпочтение лишь одному языку. Начиная с XVIII века английский стал основным литературным и государственным языком Соединенного Королевства, хотя многие проживавшие там люди говорили на языках, лишь отдаленно напоминающих английский. Результатом стало увеличение количества людей, говоривших на английском в ущерб кельтским языкам. В 1874 году на кельтском мэнском, родном языке жителей острова Мэн, говорили 12 000 человек, и только 4000 — в начале XX века. Последний человек, для которого мэнский язык был родным, умер в 1974 году, и сегодня этот язык как своего рода живое ископаемое поддерживают лишь несколько сотен его ревностных почитателей.

В течение XIX века обязательное изучение государственного языка в школах, так же как и воинская повинность, способствовало его распространению, и за несколько поколений этот процесс был почти полностью завершен. Государственность превратилась в одноязычие. Одним из лучших примеров отождествления языка и государственности является Германия. Братья Гримм, Якоб и Вильгельм, известны своими сказками, которые большинство европейских детей слышат в детстве. Но, возможно, не всем известно, что Якоб был также превосходным лингвистом, который определил принципы замены звуков в процессе развития германских языков, например, когда «б» в предковом индоевропейском слове превратилось в немецком в «п», и так далее. Работа братьев Гримм, по крайней мере отчасти, послужила возникновению чувства единства немецкоязычных народов. Их лингвистические исследования были попыткой установить и систематизировать единство германских языков и их историю с целью создания национального языкового стандарта. А с другой стороны, их сказки были попыткой записать немецкий фольклор, чтобы защитить и закрепить свою национальную самобытность. Германия становилась «немецкой», а братья Гримм в числе интеллектуальных архитекторов новой нации.

В этот период европейского национализма историю стали отождествлять с языком, но тогда это было просто формальное утверждение, что языки определяют культуры, а культуры тесно связаны со своими языками. И причина заключается в количестве времени, которое требуется для «создания» нового языка, а это 500–1000 лет. Именно столько времени необходимо для того, чтобы создать нечто отличное от родственных языков. Например, романские языки разошлись друг с другом примерно за 1500 лет с того момента, когда латынь стала языком Римской империи. Сегодня французский, испанский, итальянский, румынский, каталонский и романшский (на котором говорят в швейцарском кантоне Граубюнден) языки связаны общим происхождением от языка римлян. Для других языков, таких как баскский, потребовалось намного больше времени, чтобы отделиться от своих ближайших языков. Но в каждом случае язык представляет собой конечный результат многолетней культурной изоляции.

С потерей языков мы теряем и часть нашей истории. Если бы исчез баскский язык, мы потеряли бы единственную сохранившуюся связь с доиндоевропейскими языками Европы. Если бы примерно 2000 человек, говорящих на ягнобском языке и проживающих в Таджикистане, стали говорить на таджикском и их дети перестали бы учить ягнобский, мы потеряли бы эту живую связь с эпохой Великого шелкового пути. В каждом случае утраты языка мы теряем часть нашей культурной истории. А если этот язык не был изучен и записан, мы теряем часть нашего прошлого безвозвратно.