Выбросить из головы всех баб – и точка. Из института уходить надо, как и решил. Осталось хвосты подчистить, передать подотчетный мотлох завхозу – и айда на поиски тренерской работы. В конце концов, можно устроиться физруком в обычную школу – на спортшколе свет клином не сошелся. А там подберет мальчишек в секцию, и будет тренировать вечерами. Не ради зарплаты – исключительно для души. Глядишь, и пойдет дело. Мальчишек на соревнованиях заметят, оценят его тренерские способности. Тогда и на его улицу праздник придет. А всё это подлое бабье… Ну их к лешему.
Однако выбросить из головы Маринку оказалось не так легко. Странное дело – про Конакову Гена забыл очень быстро. Не то чтобы забыл – попробуй забудь такое. Но стало как-то наплевать на нее. Не женился – и слава Богу. Еще нервы на нее тратить.
Маринка же будто все время была рядом. Чем бы Кеба ни занимался – она незримо присутствовала. И Гена каждый раз вроде как оправдывался перед самим собою: это она виновата. Она все знала про Ольгу. Знала, и молчала. Она хотела, чтобы он женился на шлюхе. Хотела посмеяться над ним. Наверняка планировала именно после свадьбы рассказать правду. Или прямо на свадьбе.
Все правильно, она сама виновата.
Но что-то где-то крутило, не давая покою. Она ведь беременна. Не от Арнольдика. А больше у нее и не было никого: Генка да Арнольдик, Арнольдик да Генка. Арнольдик давно в прошлом. И Гена там же, даже если она еще не поняла этого. Сама виновата.
Днем еще так-сяк удавалось гнать из головы мысли о ней. Вечерами же справиться с Маринкой не удавалось. Едва закроет Кеба глаза – а в них уже веснушки рябят. И Маринка: уютная, родная…
Эх, недолго она была родной. Только-только Генка понял, что вот она – своя, самая-самая своя, как она уже оказалась чужой. Подлой, хищной. Так и виделось: вот он на собственной свадьбе восседает за праздничным столом, слева жена, справа – Маринка-свидетельница. Между тостами, улучив момент, пока Оленька разговаривает с кем-то, Маринка нашептывает Гене гадости об Ольге и Лехе. Он отшатывается от нее в ужасе, и видит торжество в ее глазах.
За это торжество он готов был ее убить. Оно оказалось гораздо страшней, чем Ольгин фордыбобель. Ольга – глупая корова, правильно сказал Бубнов. Чего требовать от бестолковой шлюхи? Но Маринка-то, Маринка?!! Ведь не шлюха – теперь он это точно знает. Откуда в ней эта подлость?
Маринка…
Душа болела. Гена гнал воспоминания прочь, а перед глазами все стоял ее силуэт в луче света, в мотыляющейся вокруг ног прозрачной юбке: по часовой стрелке, против часовой, по часовой, против… Маринка. Его Маринка. Точно его – не Арнольдика же. Генкина. И веснушки Генкины. И короткий ежик волос – Генкин. И животик, который скоро перестанет быть плоским. Почему, Маринка? Зачем? За что?
Хотелось видеть ее, слышать ее голос. Но по телефону без конца звонила Ольга. Требовала встречи, просила прощения, что-то объясняла. И непременно обещала ему рай на земле:
– Геночка, я тебе такое покажу! Я тебя так ублажу – ты такого еще не знал. Ты не сможешь без меня, Геночка. Ни одна баба не доставит тебе такого удовольствия.
Еще как доставила. Куда большее удовольствие. Одна, только одна. Маринка. Но тебе знать об этом не положено.
– Я могу без тебя. Уже смог. Избавь меня от общения с тобой.
Она угрожала:
– Не сможешь! Ни один мужик еще не отказался от Оленьки! Ты только вспомни, как нам было…
Он перебивал:
– Не было. Ничего не было. Ты далеко не так хороша, как тебе кажется. Ненасытна – да. Но не хороша. И пожалуйста, отстань от меня.
Конакова умоляла:
– Прости меня, Геночка! Бес попутал. Это все Леха. Это он меня соблазнил. Я просто была пьяная. Ты сам виноват – зачем ты меня напоил? Я не виновата, Ген. Так карта легла. Давай все забудем. Женись на мне – меня мать убьет, если ты не вернешься.
Слов она не понимала: лепетала и лепетала в трубку то мольбы, то обещания, то нелепые угрозы. Все заканчивалось только тогда, когда Кеба грубо бросал трубку. Но спустя некоторое время она снова звонила, и снова все начиналось заново.
Она постоянно напоминала о себе. Проходили недели, а она вела себя будто по шаблону. Звонила, дергала, нервировала.
А Гена ее не помнил. Говорил с ней по телефону – и не помнил. Иногда она возникала на его пороге, но и тогда, видя ее перед собою, он не помнил ее.
Он помнил Маринку. Днем и ночью видел ее, слышал ее голос. Если бы звонила не Ольга, а она – Гена бы уже давно простил. Но она молчала. А он не мог забыть. И простить тоже не мог.
Был уверен: ему от Маринки нужны лишь ответы на его вопросы. Зачем, за что, почему? Когда она объяснит – он забудет о ней точно так же, как о бывшей невесте. Но она молчала.
Родители сходили с ума, теребили его, уговаривали одуматься. Негоже, мол, девушку бросать, да еще перед самой свадьбой. Хорошая ведь девушка, скромная такая – как раз для тебя, сынок.
У Кебы не поворачивался язык рассказать им правду. Они не переживут, если узнают, что вытворяли Оленька и Леха на лестничной площадке. Кондрашка обоим обеспечена. Даже если допустить, что перенесут эту новость более-менее стойко – начнут его жалеть. А этого уже Генка не переживет.
Пришлось сказать им полуправду: не Ольга ему изменила – он ей. С ее же подругой. Это им проще было понять. Пусть так и думают. Ему плевать. Ему бы только узнать, почему Маринка так поступила. Ему б ее хоть одним глазком увидеть. Как она без него? Как она, подлая?
Маринка осталась одна.
Подругами из-за Ольги не обзавелась – та категорически не желала уступать кому-то свое место.
Конакова позвонила в то же утро, едва Марина вернулась после встречи с Кебой. Винила ее в своих бедах, категорически отказываясь верить, что та не раскрыла ее секрет никому.
– Зачем ты ему все сказала?! Как ты могла? Это ты, ты виновата, предательница!
Он все знает? Сердце дрогнуло от радости, и сразу навалилась горечь: он не простит. Не от Маринки ведь узнал. Значит, не простит…
Сначала была жива надежда: придет. Хотя бы для того, чтобы обвинить Маринку во всех смертных грехах. И тогда она объяснит ему, почему молчала. Он поймет. Он обязательно поверит ей.
Но он не шел. Время летело, а Гены все не было. Прошли уже все мыслимые сроки. Прошел срок принятия решения, когда еще можно было избавиться от беременности. Марина не собиралась рожать: это только в романах глупые бабы об аборте слышать не желают, запросто ставя крест на собственной судьбе.
Марина не такая дура. Зачем портить жизнь? Кеба – не герой ее романа. Вернее, герой. Но романа чужого. Как ее угораздило влюбиться в чужого жениха? Она ведь не так глупа. Значит, это не любовь, всего лишь влюбленность. Значит, временно. Значит, у нее еще все впереди. А рожать нужно только от любимого, но не от того, кто уже завтра станет чужим.