Тарег не знал дорог, не понимал здешнее звездное небо - и у него не было ничего. Ни коня, ни оружия, ни еды, ни воды. Строго говоря, у него даже себя самого не было - мутайр сказали, что он их пленник, асир. Кстати, гулять его отправили, чтобы едой не делиться, - хорошо, что джибне сунули, прежде чем отогнать от костра.
Шейх решил сменять защитника на деньги после драки с айярами: вместо слов благодарности Тарегу достались одни упреки.
"Ты что, совсем дурак?", оценив положение, разорался Салман ибн Самир. "Куда ты полез - один на пятьдесят вооруженных?!". Тарег попытался возразить, что налетчиков было не пятьдесят, а четырнадцать, но в его сторону лишь плюнули: "О себе не думаешь - о других подумай, тварь несмысленная! Ты зачем на гвардейцев накинулся, неверная собака?! Тебя кто просил о чем, сволочь ушастая? А вдруг это был важный начальник? Что мы должны теперь сказать амилю Хайбара? Что кафир-сумеречник напал на его воинов?! Чтоб ты сдох, псина злобная, учти - чуть что, выдам тебя властям головой, в мешок увязанным, чтоб неповадно тебе было бросаться на верующих ашшаритов...".
Наморщившись и еще раз укусив жесткий, скрипящий на зубах джибне, Тарег вздохнул: вот они, благие намерения...
Так или иначе, нужно найти теплый верблюжий бок, чтобы не замерзнуть ночью до смерти. К костру и в шатер в чужом становище его точно не пустят - а без огня и мехового обогрева от скотины за ночь примерзнешь к скрипучей каменной щебенке. Верблюдам, к счастью, было во всех смыслах наплевать, кто приваливается на ночь к их лохмам под горбом...
Увидев под ногами белое прямоугольное пятно, Тарег запнулся.
На камне трепался, зацепившись за кустик верблюжьей колючки, лист бумаги.
Пихнув остатки сыра за пазуху, нерегиль быстро за ним нагнулся - и вовремя, порыв ветра дернул бумажку вниз по песчаному склону. В темной ложбинке жалостно ворочалось еще несколько белых листков. Тонкая бумага диковато смотрелась на полуоблетевших веточках акации - большой лист-мансури насадился на длинные шипы и затейливо мялся под ночным ветром.
Тарег припустил в ложбину - а вдруг улетят?
Хватая порхающую бумагу за уголки, цапая на лету, припечатывая ладонями, он наконец-то собрал всё. Бережно обдувая треплющуюся в руках невесомую кипу, Тарег прищурился в темноте - нет, не разобрать, что написано. Плотные строчки вязи, сверху донизу. Что бы это могло быть?..
- Да благословит Всевышний почтеннейшего господина, пришедшего на помощь ничтожнейшему из Его рабов, ох, Всемилостивый, пошли облегчение моим коленям, ох-ох-ох...
Постанывая и все так же охая, в ложбину острожно, пуская вниз осыпи мелкого камня, бочком переваливался темный силуэт. Бородку трепал ветер, седые нечесаные волосики, венчиком вокруг лысины, колыхались под порывами холодного воздуха. Потом снова повисали слипшимися от грязи сосульками.
Сам Тарег, впрочем, выглядел так же. Бедуины вообще мало отличались друг от друга на вид - тощие, грязные, в выцветших безразмерных лохмотьях.
Замотанный в рваные тряпки старик подковылял поближе. И, протянув руки, рассыпался в благодарностях:
- Да благословит Всевышний твое потомство, о благородный юноша, да дарует тебе удачу и процветание! Да не постигнет тебя вовеки судьба тех сущностей, о который писал ибн Туфейль - "похожие на зеркала заржавленные, покрытые грязью и повернутые сверх того спиной к зеркалам полированным, отражающим образ солнца, отвернувшиеся от них...".
Мир в глазах Тарега накренился и с трудом встал на место. Пришлось помотать головой, чтобы прогнать ощущение бреда. Нищий старик-бедуин цитировал знаменитейший - и самый спорный из написанных в последние десятилетия - философский труд. Ибн Туфейль, "Повесть о Хайее ибн Якзане". Тарег укусил себя в губу - проверяя, не спит ли он, мало ли, сейчас он откроет глаза, а за спиной шумно дышит верблюжья громада.
Подойдя совсем близко и принимая листочки, старик глянул в лицо "юноше" и, понятное дело, ахнул. Шарахнулся назад, наступил босой ногой на острый камень и с жалобным вскриком упал.
Бумаги, естественно, тут же разлетелись белыми перышками.
Ползая по дну ложбины в поисках беглых листков и бережно сдувая с них пыль, Тарег принялся декламировать из того же трактата:
- "Но недолгое время он был в таком состоянии...", фух-фух-фух... - Тарег пофыкал на листик. - "...К нему вернулись чувства, и он пришел в себя от этого состояния, похожего на обморок. Ноги его скользнули с этой стоянки, пред ним предстал мир чувственный...", - Тарег снова старательно подул на бумагу, - "...и скрылся мир божественный, так как соединение их в один и тот же момент невозможно. Ибо мир здешний и мир будущий - как бы две жены: если ты удовлетворил одну, то разгневал другую".
Обретший дар речи знаток философии закхекал в старческом смехе:
- Воистину, неисповедимы пути Всевышнего! В диком становище обитателей пустыни я встречаю знатока суфийского калама в образе сумеречника! Ох...
И старец, морщась, потер ушибленную ногу.
Бережно поймав за крылышко последний листок, Тарег подошел к сидевшему на камнях человеку:
- Это еще один трактат о соединении, о шейх?
И осторожно протянул тому треплющуюся под ветром кипу страниц.
- Нет, - улыбнулся старик. - Это словарь.
- Словарь?..
Видимо, полное ошаление на лице сумеречника читалось так же хорошо, как и на человеческом, потому что старик закхекал еще веселее:
- А что тебя удивляет, о благородный юно... ох. Мда...
- Местные люди зовут меня Рами, - решил выручить его Тарег. - Удивляет меня то, что в становище есть грамотный человек - к тому же обладающий запасом бумаги. А уж словарь...
И точно, теперь, заглядывая сверху вниз в исписанные листы, он понял, почему ничего не сообразил сразу - два столбца. Слова разделялись на две четкие колонки. В одной - редкие строчки. Напротив - обширные абзацы комментариев.
- Это толковый словарь ашшари, мой сумеречный друг, - улыбнулся старик. - Я очень признателен вам за сноровку и помощь - вы спасли труд последних лет моей жизни!
И принялся подниматься на ноги. Тарег мгновенно подхватил сухонькую лапку.
- Ох... Весьма признателен за заботу, о ю... ох... Вы, верно, и не знаете, что последние словари нашего благородного языка - в том числе и составленные скромными трудами этого ничтожного раба Всевышнего! - отнюдь не полны! Живя бок о бок с этими людьми, вы обнаруживаете кладезь истинной, не испорченной парсийскими заимствованиями ашшаритской речи, которой и внимал благословенный Али... Ой!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});