— Здесь невозможно разговаривать! Пошли ко мне!
Позднее они лежали, распластавшись на кровати, удовлетворенные и счастливые. За спиной Синджина горел ночник, при свете которого он пытался вслух читать из книжечки Йитса.
— Ты прекрасно читаешь, — прервал его Рекс. — И стихи Йитс умел писать. У тебя талант.
— Я и сам это знаю, — согласился Синджин: — Я бы должен играть главные роли на Бродвее.
Рекс повернулся на бок и стал пальцем рисовать узоры на спине Синджина.
— Я надеюсь, ты придешь в театр, когда мне, наконец, выпадет шанс появиться в роли?
— Конечно, обязательно приду, — пообещал Рекс. — Я тоже хотел бы привлечь тебя к работе. У меня есть на примете одна телевизионная роль.
— Да? Что именно? Когда можно взяться за нее?
— Позвони мне на работу во вторник, я уже буду все знать. А пока — иди ко мне, мой красивый, неуемный ирландец!
В Лондоне стояла упоительная погода. Вечера были заняты нескончаемой чередой развлечений: рестораны, бары, клубы, казино. В «Колонии» Долорес проиграла двести фунтов стерлингов.
В «Каса Пепе» Натан отослал обратно бутылку шато-лафита 1963 года, объявив вино недостаточно качественным. Долорес наслаждалась сумятицей, которая последовала, но скоро переключилась на мысли о платьях, уже купленных для нее Натаном, и на предвкушение прочих радостей в будущем.
В Париже они жили в неброско роскошном «Ланкастере», обедали в «Тур д'Аржан» и под звездами в «Лассере», заходили в «Ше Кастель» и «Нуво Джимми» на Монпарнасе, бывали и в «Режин», сходили в «Палладиум» и в «Бильбоке», где гремел оркестр и ослепляла своей раскованностью парижская молодежь. Натан на этом фоне выглядел истинным Мафусаилом. Посещали «Ле пье де кошон», конечно, бывали у «Максима», в «Де магот», во «Флор верт», пили чай с пирожными у «Маркизы де Севиньи» на площади Виктора Гюго.
Но как занудлив, оказался Натан! Нет, тратился он щедро, покупал Долорес туалеты, духи и аксессуары, подарил бриллиантовый браслет и серьги, а потом еще и норковое манто. Как бы ни швырялась она деньгами, он и ухом не вел. Однако никаких других достоинств у него не обнаружилось.
В Риме их ночная жизнь проходила в «Пайпер-клубе» и в «Шейкере», «Иль Пипистрелло», в «Клубе-84», «Кафе Дони», «Кафе де Пари», «Кафе Розатти» и «Тре Скалини».
Днем Долорес тащила Натана на виа Кондотти, где он подписывал чек за чеком, среди прочего и чек на бриллиантовое колье от Булгари, поскольку Долорес сказала, что оно ей просто необходимо, чтобы носить с другими бриллиантами.
Так что тратился он щедро, тут было все в порядке, но не было в нем изюминки.
Достаточно быстро Долорес устала от молчаливости и скрытности Натана, от его загадочных поступков, гипнотических взглядов, приступов отрешенности и почти постоянной апатии. К тому времени, как они добрались до юга Франции, Долорес уже понимала, что каши с Натаном не сварить: он явно выходил в тираж. А на пляже дряблые мышцы Натана производили ужасающее впечатление рядом с бронзовыми телами настоящих мужчин, полных сил и желаний.
К ночи Натан смертельно уставал от солнца и вина. Запахи его тела свидетельствовали о плохом обмене веществ. Натан валился на кровать и сразу засыпал, а Долорес про себя костерила его самого и его холодные, влажные, липкие руки и ноги. Сексуальные заходы Натана были крайне редки — раза два или три за всю поездку. Он взял себе в привычку громко зевать и говорить:
— Умираю, как спать хочется! Может, завтра я и трахну тебя! Наутро он просыпался ни свет, ни заря, безо всяких мыслей о сексе, но с желанием не пропустить утреннее солнышко, которое, по его теории, омолаживало организм.
За это днем Долорес, кипя злобой, вынуждала его подписать больше чеков, чем было нужно даже ей.
В одно прекрасное утро в конце августа, пока Натан заказывал трансатлантические телефонные переговоры, Долорес вышла из «Олд-Бич отеля» в Монте-Карло и отправилась на пляж. Больше всего в эту минуту ей хотелось выцарапать ему глаза.
— Pardon, raadame, mais est-u que vous saves e'heure, par hasard?[6]
Долорес подняла голову — перед ней стоял загорелый мускулистый молодой человек, лет двадцати пяти на вид.
— А по-английски вы не говорите? — спросила Долорес, желая задержать его.
— Ах, так вы не француженка? — голос у него был низкий, бархатный.
— Я из Америки.
Он улыбнулся — зубы у него были ослепительно белые.
— Если вы извините, я уже не один день наблюдаю за вами тут, на пляже, когда вы приходите вместе с вашим отцом. Вы такая красивая, что на вас нельзя не смотреть!
— О, благодарю вас! — Долорес приподнялась на локтях. Солнце жгло ей бедра.
— Я был в уверенности, что женщина такого шарма и стиля должна обязательно быть из Европы, скорее из Франции!
Польщенная Долорес улыбнулась.
— Никогда бы не подумал, что вы американка, — продолжал молодой человек.
Долорес соблазнительно вытянула ноги, ощущая притяжение этого великолепного сексуального инструмента. Она рассматривала его подобранное лепное тело, сильные квадратные ладони, хорошо очерченные ноздри — признак чувственной натуры. И, конечно, она не пропустила абрис мощных гениталий под тугими плавками.
— Я вижу, сегодня утром ваш отец не с вами, — сказал он, имея в виду Натана. — Вы позволите мне присесть?
— Прошу вас!
— Меня зовут Франсуа, — он сел очень близко к ней и, осторожно приподняв ее солнечные очки, заглянул в глаза. — А вас?
— Долорес.
— Долорес! Какое красивое имя — Долорес! Долорес, у вас удивительно красивые глаза. Женщина не смеет прятать под темными очками такие удивительные глаза. Она не должна лишать мир привилегии любоваться такими удивительными глазами.
Долорес одарила его томной улыбкой:
— Именно по этой причине я и ношу темные очки. Хочу сберечь глаза для того мужчины, который сумел бы оценить их по достоинству!
— Вы самая очаровательная женщина на пляже, самая очаровательная женщина во всем Монако в этом сезоне, и вы самая прелестная американка, какую мне приходилось видеть!
Ровно через час они лежали нагишом на узкой кровати в пансионе Франсуа. Как неутомим был этот Франсуа — поджарый, динамичный, полный жизни, как молодой жеребец, одуревший от страсти, и он говорил ей такие упоительные слова по-французски! Какое это имело значение, понимала ли Долорес их смысл, — она упивалась звуками его голоса и музыкой речи!
Долорес и Франсуа изучали любовные повадки друг друга до самого обеда. Одевшись, Долорес достала из сумочки двести франков, вручила их Франсуа и условилась с ним о следующей встрече.