— Не говори глупостей. Твое поведение было естественно. Предположить настоящее положение дел было довольно сложно. И все-таки, рассказывай дальше.
Тадеуш кивнул:
— Жили мы в Америке четыре года. Мать с сестрами хозяйство завели, я поступил на археологический, ездил в экспедиции… И вот встречаю я однажды путешественника, немца. И узнаю от него, представь, что ты жива-здорова!
Я не знал, что и думать, но рад был без памяти. Поехал обратно в Австрию. Тут узнал и другие новости: что барон погиб, что ты наукой занимаешься, что должность у тебя в отряде… А у меня с собой бусы были ацтекские, в подарок тебе привез. И решил я пойти, вручить подарок-то.
У вас как раз праздник был, все хотели к Германии присоединяться. Даже меня веселье захватило. Иду через старый город к мосту; гляжу — толпа стоит, галдят. Подошел поближе; а они вопят что-то несуразное. Что, вроде бы, Отто Штальберг — колдун, и они сейчас пойдут с ним разделаться… С ума посходили, думаю. И тут… я не знаю… накрыло меня какое-то умопомрачение. И я пошел с ними. Иду — и чувствую: что-то не то мы все делаем…
— Тадеуш, у тебя просто талант оказываться в плохое время там, где не нужно.
— А что это было-то?
— Психотропное оружие. Люди попали под действие особых лучей, и им внушили этот приказ.
— Ну и дрянь! — искренне сказал Тадеуш, — Это что, теперь у вас в ходу?
— Смотря у кого, — уклончиво ответила Эльза, — Так что дальше было?
— Ну, дошли мы до вашего поместья. Там все бесновались, а я мало что понимал: вроде бы и от нас стреляли, причем чем-то странным, и от вас в долгу не оставались. Только я как-то стряхнул с себя наваждение и хотел уже выбираться оттуда, как поднимаю глаза — и вижу тебя. Назвал я тебя по имени… А рядом со мной какой-то господин стоял, с чемоданчиком. Обернулся ко мне, аж глазами впился. «Что, — говорит, — знаете ее?» Я кивнул. «Я — Вальтер Дитце, врач, — говорит он этак… с лихорадкой, — А вы, позвольте узнать?» Я представился. А он как будто слышал про меня от тебя. «А, — говорит, — тот самый… «друг детства»! Дружить, значит, пришли? Или колдунов убивать, как эти?» Да они, говорю, сами как одержимые. «Нет, — отвечает он мне, — Они правильно пришли. Но это не колдовство, о, нет! Это у нас называется передовой наукой. Пока вы там болтались неизвестно где, уважаемый «друг детства», я был рядом с ней! Я вскрывал трупы, я призывал «духов», я поднимал мертвых!» Смотрю на него — и чувствую: он верит в то, что говорит. Но вижу и другое: он взвинчен до предела, и вряд ли в себе. Тут он смотрит на свою руку. А на ней браслет… И он говорит: «А! Ха-ха! Я жив! Я все выложил — и я жив! Что-то заело в твоей машинке, Эльза!» — и срывает этот браслет, как бешеный. Тут я точно уверился: бедняга сошел с ума. Но вдруг гляжу — народ бежит от поместья прочь, как ошпаренный. Чуть нас не затоптали. «Смотри! — кричит мне этот Вальтер, — Смотри!!! Я говорил!!!»
И… Эльза… я увидел…
— Мое славное воинство, — помогла ему Эльза, — И понял, что Вальтер сказал правду.
Тадеуш жег ее глазами: она чувствовала это даже в кромешной тьме.
— Все опять развалилось на части, — произнес он, наконец, — Я понял, что все было напрасно. Повернулся и пошел прочь, но быстро сообразил, что просто идти недостаточно: сомнут. Побежал. Смотрю — и Вальтер тут же, рядом держится. Ушли мы чуток с обочины, гляжу — толпа редеть стала. Выбрались на дорогу: там человек лежит, стонет. Затоптали его, видать. Я Вальтеру говорю: вы ведь врач, помогите ему! — а сам над раненым склонился. Вальтер открыл саквояж, вытащил оттуда что-то… в-общем, упустил я момент, да и не ожидал такого: он вместо того, чтобы раненым заняться, зашел мне за спину и прижал к моему лицу тряпку с какой-то гадостью… пахнуло этак остро… а потом я потерял сознание.
— Ничего себе… — прошептала Эльза.
— Очнулся я, — продолжил Тадеуш, — в каком-то подвале. Лампочка горит, ведро железное, на полу матрас и я на нем — к трубе прикован за ногу. Долго сидел один. Потом явился этот… Вальтер. Встрепанный весь. Слова не давал сказать: «Заткнитесь, — кричал, — Заткнитесь! Не говорите ничего!» Однако воды принес и хлеба. И ушел чуть ли не бегом… Понял я, что он меня привез к себе домой, а зачем — я не знал.
Потом я опять долго сидел в одиночестве, а потом он стал меня навещать. С виду-то он успокоился — но только с виду. Я бы иначе сказал: он встал на какую-то свою… лыжню, и спокойствие его было только от того, что лыжня эта никуда не сворачивает. Меня он ни о чем не спрашивал, только сам говорил — иногда часами. Говорил о тебе, и о вас троих, когда вы занимались наукой… Он тебя любил, — ты знала?
Эльза кивнула. Не дождавшись больше ничего, Тадеуш повел рассказ дальше:
— Он сказал, что из-за этого и стал с вами работать. Но любовь его была безответна, а вы делали вещи, которые он принять не мог — однако же принимал. Он, как я понял, был довольно мягкотел… Он шагал через себя, чтобы оставаться с тобой, и сам в этом себе не признавался. Вместо этого он придумал, что ты ведешь с ним какую-то извращенную игру… Он решил, что ты хочешь, чтобы он стал, как ты. И когда он отбросит человеческую мораль и примет твою, — тогда ты на его чувства ответишь.
Эльза слушала, не говоря ни слова. Она и впрямь зашла далеко за свою черту — но возвращение Тадеуша воскресило в ней тени чувств, которые она могла бы сейчас испытывать: недоумения, досады и горечи.
— Он долго так делал — но потом все же решил воспротивиться. Ему пришло в голову, что надо найти что-то такое, что ты переступить не сможешь. Так, думал он, получится показать тебе, что все, над чем ты смеялась и отрицала — не просто слова. Он хотел опередить тебя в злодействе, — так он выразился… Но долгое время он не знал, как за это взяться. А когда вы проделали ту штуку с полицейскими, — да, он мне рассказал, — вот тогда он вообще усомнился, что ему хватит фантазии это переплюнуть. Потом ты надела ему браслет, прежней работы у вас уже не было — и он долго ходил, выброшенный из жизни, одержимый своей навязчивой идеей.
Ходил он так до того самого дня, как тоже оказался под стенами вашего поместья, попав под эти лучи. Он шел не то к пациенту, не то обратно — но и его захватило. И там он увидел меня, и, как я понял, его взяла досада, что он полжизни занимался всякими гадостями — и не приблизился к тебе ни на сантиметр, а я палец о палец не ударил, — но продолжаю считаться твоим другом. Тогда он поддался порыву и оглушил меня эфиром, притащил к себе, но зачем я ему — он и сам не знал до поры до времени. Он был в ужасе от содеянного, но и отпустить меня уже не мог, — вдруг я в полицию пойду?
А потом его навестили представители новых властей, работать у них предложили. И он согласился, при этом сделав все, чтобы оказаться к тебе поближе. Так он попал в группу профессора… как его…