Читать интересную книгу Избранные новеллы - Юхан Борген

- Многое во мне вы описали довольно верно, я могу даже польстить вам, ведь я кое-чему научился, многое узнал о себе самом, и все-таки вы ошибались, вернее, вы заблуждались, и настолько, что исказили меня до неузнаваемости. Я этого опасался уже тогда, в самом начале, когда все слишком совпадало, я имею в виду, что я слишком соответствовал моему собственному представлению о себе самом. А оно, конечно, было ошибочным. Я думаю, вернее, я рискую вам сказать, что мы - вы и я - были слишком похожи в чем-то главном - способность к самооправданию, стремление к эскапизму, - но вы все это знаете, ведь вы профессионал по части лжи и выдумок - или, как это называется, художественного вымысла. Только, пожалуйста, не думайте, что я переоцениваю то, что обычно называют реальностью по контрасту с вашим искусством - и на этот раз уже без кавычек; если я не испытываю уважения к вашей профессии, то, во всяком случае, в какой-то степени восхищаюсь ею. - И еще раз ему удалось заставить меня перевести взгляд на великолепные книжные полки, которые - я не мог не заметить сразу, как только вошел в гостиную, были подобраны не из соображений ложного престижа. - Но все-таки с самого начала была какая-то ошибка, какая-то ложь, смею вам заметить, в отношениях между читателем и писателем, в их так называемом взаимодействии, диалоге (как сейчас принято говорить), есть момент насилия по отношению к очень увлеченному читателю. Эффектные приемы, гипнотизирующие читателя. Все эти пресловутые "живые" персонажи, как пишут в рецензиях, выдуманы для того, чтобы их узнавали читатели с ограниченным кругозором. Итак, процесс воссоздания, даже процесс создания... не будем об этом пока. И все-таки насилие. Похожее на дуэль, когда один из соперников вооружен, а другой нет. Я даже не имею в виду героев, персонажей, вовлеченных в действие, я говорю просто о насилии по отношению к читателю, это как немая драка, исход которой известен наперед. Вот и вся ваша литература; господи, я утомил вас, простите меня, я не буду говорить вообще, а именно о нашем с вами случае.

Он потянулся через стол. Я разглядел голубые напрягшиеся вены на висках, худые выразительные руки с длинными тонкими пальцами, как у фокусника. Я расслабился, пододвинул к нему бокал. Чисто автоматический жест - и он так же автоматически уверенными движениями смешал водку с вермутом и налил мне.

- Теперь можете высказаться вы, - произнес он с той многозначительной улыбкой, которой, я помню, я наделил его в какой-то книге. - Я только хочу подготовить вас к нашему предстоящему разговору и, кто знает, к нашей совместной жизни, которая, может быть, неизбежна.

Он откинулся на спинку кресла, закурил, но не предложил мне. И повторил:

- Которая, может быть, неизбежна.

"Неизбежна"? Я перехватил его взгляд, он не дрогнул, наоборот заставил меня посмотреть на копию Эстева, которая в то время была довольно популярна. Все было слишком похоже на розыгрыш. Мне хотелось покончить с этой комедией.

Я сказал:

- Не пора ли нам поднять занавес, чтобы как можно скорее опустить его?

- Вот именно. Пора садиться за стол.

Он встал. Портьеры раздвинулись.

Был ли сюрприз задуман? Хорошо накрытый стол многое может значить. На маленьком сервировочном столе рядом с хозяином стояло зеленое блюдо с красными омарами. В центре стола оно выглядело бы чересчур кричаще. Там же очень кстати лежал пучок свежего сельдерея. Все это было освещено ярким светом люстры пирамидальной формы - такие обычно бывают в ресторанах-грилях, где освещение усиливает цвета поданных блюд. Стол был накрыт светло-голубой скатертью, никаких там рисунков, птичек и рыбок, ничего, что подчеркивало бы, что стол накрыт именно к обеду, и, я не верил своим глазам, никаких свечей.

Конечно, все было продумано. Действительно хорошо накрытый стол, вполне уместный для наших благородных порывов. Он следил за мной и не скрывал этого. Я в свою очередь признал его победителем и непринужденно сказал:

- Великолепно!

Наигранное равнодушие могло бы все испортить. Он, видимо, отметил это про себя, как игрок, который в покере по лицу партнера угадывает его карты. С другой стороны, слово "великолепно" можно произнести с такой интонацией, которая на языке театра называется антирепликой. И я заметил, что от его внимания не ускользнуло мое сдержанное великодушие в поединке как раз в тот миг, когда он закрылся от меня. Он как бы выиграл эту ставку и произнес с наигранной откровенностью:

- Я старался. Вы когда-то описали именно такой стол - впрочем, давайте есть.

Стол был накрыт на троих. Нас разделял еще один прибор. Я понял сразу: он знает, что я не буду спрашивать. Еще одна черта: не отвечать на вопросы, которые не были заданы. Он аккуратно разлил водку из запотевшей бутылки, разлил вращая, чтобы не пролить ни капли.

- В одной из книг вы угадали: когда-то я был кельнером, но не будем об этом, пока давайте есть. Потом, если позволите, я расскажу о себе, о том, каким вы, возможно, меня себе представляли, каким вы меня знали. Вас это утомит, даже, может быть, раздосадует, но сейчас - мой выход. Вы ведь выходили на сцену тридцать с лишним лет, и, я думаю, будет справедливо, если сегодня вечером на сцену выйду я. Что ж, я рад вам, ваше здоровье! Чем это для нас кончится, вернее, для меня, - посмотрим. Может статься, вы измените свое мнение обо мне, откажетесь от случайностей и нелепиц, вы ведь играли вслепую. Это будет гораздо лучше для меня, а может, и для вас. Вы описывали значительных героев, а где-то в тени, в глубине сцены мелькал я - Роберт Ангелл. Впрочем, ваша совесть может быть чиста. Вот вы писали: "У Роберта не все клеилось в жизни". Что ж, подождем немного с обедом; он и так долго ждал. И даже сейчас, когда я протягиваю вам это блюдо с омарами, я вижу: вы опять замкнулись в ваших вечных скобках, потому что вас кольнула фраза "У Роберта не все клеилось в жизни", ведь это профессиональный штамп, и не уходите в себя, и не пытайтесь ускользнуть, ведь уже сам по себе накрытый стол сразу вызывает у вас ассоциации - может быть, что-то связанное с кафе, и уж во всяком случае... Позвольте, пусть омары будут просто омарами...

(Нет, конечно, у Роберта не все клеилось. Но все было и не так уж плохо. Во всяком случае, он жил. А это удавалось далеко не многим в те времена. Но где же все они теперь! Итак, пора юности, друзья. Потом все разбрелись, пропали из виду. Роберт был не из тех, кто вдается в подробности. Он старался не принимать все близко к сердцу. Но вот судьба Вилфреда Сагена, Маленького Лорда, пожалуй, все-таки немного мучила его. Не так чтобы очень, но все-таки. Совесть нечиста? Но почему же у него, Роберта, совесть нечиста перед этим себялюбцем и почему он должен быть в ответе за все, что с ним происходило до конца, до восьмого мая 1945-го. Роберт протягивал ему руку помощи в тяжелые времена, так что совесть его чиста. Просто и на самой чистой совести всегда найдется какое-нибудь пятнышко. Это другое дело. И ведь мог бы Вилфред - эта зловещая птица - остаться в живых, среди тех немногих, кто остался? Черт его знает. А его семья - Роберт никогда толком и не знал, в какой среде обитал этот баловень судьбы. Потом, - новый виток. Когда у друга Роберта - Вилфреда был период взлета и падений. Только ему, Роберту, не хотелось участвовать в этом деле. Во всяком случае, с этим дядей Мартином. Который в полосатых брюках и вообще насквозь полосатый, весь эдакий умеренный и в интересах общества добровольно сотрудничавший с оккупантами - вон куда крутануло его колесо судьбы. Кто знает. Землевладельца звали Оскар, и в пятидесятые годы его судили весьма милостиво, ведь он был назван в честь Оскаpa II и поэтому жил - как аристократы прошлого века, и его отношение к существующему строю - вся эта чушь на суде была сказана всерьез!

Некоторым повезло, но теперь эта аристократическая компания уже вымерла. Не то чтоб он специально следил за траурными извещениями, но все-таки было известно, что члены этой компании были кремированы с подобающими церемониями, с соболезнованиями, с катафалками, украшенными цветочными венками фирмы "Клейнсорг". Мир их праху. Роберт был не из тех, кто желает вечных мучений умершим душам. С тех пор у него вошло в привычку со стаканом виски с сельтерской сидеть в кафе "Гернет" и предаваться ностальгическим воспоминаниям о минувших днях под звуки "Юморески" Дворжака в исполнении случайных музыкантов. Он любил их. К тому же музыка напоминала ему...

Женитьбу. Да, именно его краткую совместную жизнь с Бианкой, его мини-супружество, которое не попало в поле зрения писателя. Во всяком случае, в своих опубликованных сочинениях он не упоминал о нем. Это загнанное вглубь воспоминание никогда не причиняло ему, Роберту, боли. Нисколько. Да и ей тоже, собственно. Вообще с ней все была сплошная игра. Но он понял это гораздо позже, часов через двенадцать. Но как было - он не рассказывал своему другу официанту Бродерсену, как он себя чувствовал, когда высадился с поезда в Моссе. Да, с поезда. Настоящего поезда со старинным паровозом на манер двадцатых годов, с паром, копотью и всем прочим. Она, конечно, не рискнула бы лететь самолетом, эта ведьмочка (еще стаканчик, Бродерсен!).