Петром I был принят указ для Сибири о том, чтобы копии воеводских наказов были разосланы по городам, в случаях нарушений содержащихся там статей воеводами земские люди должны были посылать челобитные в Москву с изложением властных злоупотреблений. Но это не помогало — воеводские злоупотребления продолжались по-прежнему.
Центр просто технически не мог контролировать местное управление, особенно на окраинных землях. Заметно, скажем, что склонность «государиться», т. е. присваивать себе неограниченную власть, имели сибирские властители. Так, томский воевода князь О. И. Щербатый, прославившийся своим лихоимством, в 1648 г. не отпустив в Москву челобитчиков от местных крестьян, изорвал их челобитную и заявил: «Я де здесь не Москва ли?». Сибирские воеводы «обязывали местное население приносить им пушнину в „почесть“ и „поминки“, самовольно увеличивали размер ясака („излишки“ присваивали), требовали ясак с умерших ясачных людей и малолеток, подменяли „добрую“ пушнину, собранную в казну, своей „худой“ и малоценной, вымогали взятки и даже грабили иноземцев, не гнушались и прямым казнокрадством, а также закабалением и похолоплением иноземцев. Вот как, например, описывали якуты в своей челобитной „лихоимства“ якутского воеводы А. Барнешлева [урождённого Уильяма Барнсли, англичанина, не по своей воле оказавшегося на русской службе]: „…и будучи он, Андрей, на воеводстве, чинил им налоги и обиды, и тесноты великие, имал насильством у них и соболи, и скот, и кони добрые, и дочерей их девок, и от живых мужей жён имал себе в холопство и крестил, и имал себе во двор казачьих детей в холопство ж, и за тех казачей детей их взятых дочерей силою замуж выдавал, а иных отослал в Енисейской, а у иных имал жен и отдавал иным якутам для своей бездельной корысти“ (1679 г.). Глядя на начальство, в „лихоимство“ пускались дьяки, подьячие, служилые люди — все, кто обладал хоть какой-то властью. Жизненное кредо этих управителей, пожалуй, наиболее точно выразил енисейский сын боярский Иван Похабов, заявивший в 1657/58 г.: „После де меня хотя и трава не рости, ныне де бы я сыт был, а после де меня хотя и не было“»[298].
Позволяли себе сибирские администраторы и вовсе скандальные способы обогащения. В 1666 г. стало известно, что енисейский воевода Василий Голохвастов «для своих пожитков отдает помесячно зернь [азартная игра, такие игры считались государевой монополией] и корчму и безмужних жён на блуд и от того емлет себе откупов Рублёв по 100 и больше»[299].
О том, сколь мало верховная власть доверяла своим агентам на местах, говорит инструкция конца XVII в. по обыску чиновников, возвращающихся после службы в Сибири: «На заставе [в Верхотурье] велено было таможенному голове у воевод, дьяков и письменных голов, а также у их жен, детей, братьев и людей „всякой мягкой рухледи [звериные шкурки] в санях и в каптанах [крытые повозки] и в сумах и в чемоданех и по коробьям и в платье и в подушках и в постелях и в бочках и в печеных хлебах и в санных постельниках и в полозах и у их служних жон потомуж обыскивати накрепко; а как учнут обыски — вати, и в те поры самим воеводским и дьячьим и письменных голов женам из саней и из каптанов и из болков [род повозки] велено выходить вон, и в тех их каптанах и в санех и в болках мягкие рухледи голове осматривать самому с целовалники, а воевод и дьяков и голов и их детей и племянников и людей, мужской и женской пол, потомуж обыскивати накрепко, не боясь и не страшася никого ни в чём, чтоб в пазухах и в штанах и в зашитом платье отнюдь никакие мягкие рухледи не провозили“»[300].
С другой стороны, именно в сибирских городах были сильны структуры местного самоуправления, связанные с традициями казачьего «круга», и воеводское самовластье нередко получало там жёсткий отпор (о восстаниях в Томске — против того же Щербатого — и в Илимске подробно говорилось выше).
Продолжала сохраняться гигантская экономическая власть самодержавия, отмеченная ещё Флетчером. Коллинс пишет, что Тишайший «во-первых, в некотором отношении властелин собственности каждого из своих подданных, и сын всегда должен просить о получении отеческого наследия. Царь наследует после всех умерших без духовной, осуждённых на смерть и бездетных. Во-вторых, подати, им получаемые, очень значительны. В-третьих, кабаки (т. е. лавки, где продаются водка и крепкое пиво) принадлежат казне; и платят некоторые по 10 000, некоторые же и по 20 000 рублей ежегодно. В-четвёртых, бани, здесь очень употребительные, приносят большой доход… В-пятых, царь — главный торговец во всей России. В-шестых, торговля сибирскими соболями приносит большие сокровища, которые доставляются ссыльными. В-седьмых, торговля астраханскою икрою, рыбьим клеем и трутом принадлежит ему исключительно».
Вторит ему и Рейтенфельс: «…царь чуть ли не один ведёт все наиболее важные торговые дела в государстве или иногда входит в товарищество с своими подданными или с чужестранцами ради обоюдной выгоды. Мало того, если мосхи [москвичи] заключат как-нибудь с чужестранцами какой-либо договор, то царь, как бы постоянный опекун их, по желанию может всё нарушить и всё утвердить. Не имеют подданные также права продать что-либо раньше, чем будут разобраны царские товары, разве что он кому-нибудь дарует преимущественное особое право свободной продажи. Благодаря этому они не могут спокойно заниматься беспрепятственной наживой, а те, к которым счастье было более благосклонно, те принуждены наслаждаться своим богатством лишь в тайниках, среди сундуков, ибо в Московии подданным можно безопасно хвастаться всем иным, кроме богатства. Что касается торговли драгоценнейшими собольими мехами, то сами русские обязаны покупать их не иначе как у царя из Сибирского приказа по цене, какую будет ему угодно назначить. Иностранцам, впрочем, предоставлены кой-какие незначительные преимущества: они покупают товар у продавцов из первых рук, как кредиторы, они предпочитаются русским, из которых приходится долги выколачивать, и пользуются разными льготами от царя при уплачивании пошлин и таможенных сборов. Могут, однако, и русские купцы выезжать за пределы отечества, но непременно с разрешения царя и с обязательством вернуться обратно».
При такой экономической политике русское купечество, прежде всего его верхушка — гости и гостиная сотня — приобрело характер специфического слоя служилых людей: «…торговля, или по крайней мере многие её отрасли получили казённый характер. Прежняя свобода торговли была подавлена бесчисленным количеством казённых монополий: много отраслей промышленности и торговли сделались исключительным достоянием казны. Весьма естественно, что ведение этой казённой торговли, поручаемое торговым людям, имело характер службы и даже считалось службою. Дворяне и всяких чинов люди добивались отличий в полках, приказах и посольствах, гости — на царской торговле. А виды этих промыслов и торговли