меня не ускользнуло также, что одна лапа постоянно вдавливала песок менее глубоко. К сожалению, тогда от меня не могло остаться скрытым, что собака моей всемилостивейшей государыни немного хромает, если позволительно высказать это.
Что касается коня его высочества, то знай, что проходя по дорожке рощи между кустами я обратил внимание на следы лошади. Лишь только я заметил благородное маленькое копыто, тонкую и всё-таки сильную стрелку, как сказал в своём сердце: «Это был конь породы ченнер, которая самая знаменитая из всех. Ведь ещё нет четырёх месяцев, как мой всемилостивейший император продал одному государю во Франкистан целый табун этой породы, и когда они сторговались, присутствовал мой брат Рувим. При этом мой всемилостивейший император много нажил. Увидев, как далеко и как равномерно следы отстоят друг от друга, я должен был подумать: он скачет прекрасно, знатно, и только мой император достоин владеть таким животным. Я вспомнил боевого коня, о котором у Иова написано: «Он роет копытом землю, радуется силе и выступает навстречу врагам, одетым в броню. Он презирает страх и не пугается, и не бежит от меча, хотя звучит колчан и блестят копье и пика». Увидев на земле что-то блестящее, я нагнулся, как делаю всегда, и что же! Это был кусок мрамора, на котором подкова мчавшегося коня провела черту, и я узнал; что, должно быть, на нем была подкова из четырнадцатилотного серебра; ведь я должен знать черту от всякого металла, настоящий он или ненастоящий. Аллея, по которой я гулял, была в семь футов ширины, и в некоторых местах я видел, что с пальм сметена пыль. «Конь махал хвостом, — сказал я, — и его хвост длиной в три с половиной фута». Под деревьями, листва которых начиналась от земли приблизительно в пяти футах, я увидел только что сбитые листья; их сбила, должно быть, спина быстроногого скакуна — вот у нас и лошадь в пятнадцать локтей! Смотрю, под теми же самыми деревьями маленькие пучки золотистых волос — это рыжая лошадь! Только я вышел из кустов, как на скале мне бросилась в глаза золотая черта. «Эту черту я должен знать», — сказал я, и что же это было? В камнях был вкраплен пробный камень, и на нем тонкая, как волос, золотая черта, тоньше и чище которой не может провести человечек с пучком стрел на червонцах семи соединённых провинций[37] Голландии. Черта произошла, должно быть, от удил бежавшего коня, которые он потёр об эти камни, когда скакал мимо них. Ведь знают же твою возвышенную любовь к роскоши, царь царей, ведь знают же, что самый последний из твоих коней постыдился бы грызть другие удила, кроме золотых. Вот как это произошло, и если…
— Ну, клянусь Меккой и Мединой! — воскликнул Мулей Измаил. — Вот это я называю глазами! Такие глаза не могли бы повредить тебе, обер-егермейстер, они избавили бы тебя от своры ищеек. Ты, министр полиции, мог бы видеть ими дальше, чем все твои сыщики и шпионы. Ну, филистимлянин, ввиду твоей необыкновенной проницательности, которая нам очень понравилась, мы поступим с тобой милостиво: пятьдесят палок, которые ты получил сполна, стоят пятьдесят цехинов. Они сберегают тебе пятьдесят, потому что теперь ты заплатишь наличными только ещё пятьдесят. Вынимай свой кошелёк и впредь воздерживайся от насмешек над нашей императорской собственностью! Впрочем, мы пребываем милостиво расположенными к тебе.
Весь двор удивлялся проницательности Абнера. Ведь его величество поклялся, что он ловкий малый, но это не вознаградило Абнера за его страдания и не утешило его в потере дорогих цехинов. В то время как он, стоная и вздыхая вынимал их один за другим из кошелька и каждый на прощанье взвешивал на кончике пальца, императорский шут Шнури ещё издевался над ним, спрашивая, все ли его цехины оказались бы настоящими на том камне, на котором рыжая лошадь принца Абдаллаха испробовала свои удила.
— Твоя мудрость сегодня приобрела славу, — говорил шут, — но я готов спорить ещё на пятьдесят цехинов, что тебе было бы лучше помолчать. А как говорит Пророк? «Вырвавшееся слово никакая повозка не догонит, если бы даже она была запряжена четырьмя быстрыми конями!» Его не догонит и никакая борзая, господин Абнер, даже если она и не хромает.
Немного спустя после этого прискорбного для Абнера происшествия он однажды опять гулял в одной из зелёных долин между отрогами Атласа. Вот так же, как тогда, его догнала бежавшая толпа вооружённых людей, и предводитель закричал ему:
— Эй, добрый друг, не видал ли ты пробежавшего Горо, чёрного лейб-стрелка императора? Он убежал и, должно быть, избрал этот путь в горы!
— Я не могу помочь вам, господин генерал, — отвечал Абнер.
— А ты не тот ли лукавый еврей, который не видал рыжей лошади и собаки? Ну, без отговорок! Раб должен был пройти здесь! Ты, может быть, ещё слышишь в воздухе запах его пота, ещё видишь в высокой траве следы его быстрых ног? Говори, раба надо поймать, ведь он единственный в стрельбе воробьёв из духовой трубки, а это любимое времяпрепровождение его величества. Говори или я сейчас велю скрутить тебя!
— Всё-таки я не могу сказать, что видел то, чего не видал.
— Еврей, последний раз: куда побежал раб? Подумай о своих подошвах, подумай о своих цехинах!
— О, вай мир! Ну, если вы непременно хотите, чтобы я видел стрелка воробьёв, то бегите туда. Если же он не там, то где-нибудь в другом месте.
— Так ты его видел? — зарычал на него солдат.
— Ну да, господин офицер, потому что вы хотите этого.
Солдаты быстро последовали по указанному направлению. Абнер же, внутренне довольный своей хитростью, пошёл домой. Но едва прошло двадцать четыре часа, как в его дом ворвалась толпа дворцовой стражи, осквернила дом, потому что был шабаш, и потащила Абнера пред лицо марокканского императора.
— Собака еврей! — грубо закричал на него император. — Ты смеешь посылать по ложному следу в горы императорских слуг, преследующих убежавшего раба, между тем как беглец спешил к морскому берегу и чуть не уехал на испанском корабле? Хватайте его, солдаты! Сто ударов по подошвам! Сто цехинов из кошелька! Насколько подошвы распухнут от ударов, настолько должен съёжиться кошелёк!
Ты знаешь, господин, что в государстве Феса и Марокко любят скорую расправу, и поэтому бедного Абнера избили и оштрафовали, не спросив предварительно его согласия. А он проклинал свою судьбу, которая обрекла его подошвы и его кошелёк жестоко страдать всякий раз, как его величество