Читать интересную книгу Америkа (reload game) - Кирилл Еськов

...Он не то, чтоб задремал – просто провалился на миг в какое-то мучительное забытье с неостановимой холодной дрожью, – но пробуждение разом вернуло его в непередаваемый ужас Того Дома. Уже совсем смерклось, и со стороны улицы к нему быстро и абсолютно бесшумно приближалась высокая черная фигура в плаще с капюшоном, скрывающим лицо. Пришелец медленно поводил головой из стороны в сторону, будто бы принюхиваясь, и он, замороженный страхом до полной неподвижности, ощутил вдруг себя подранком, над которым уже делает стойку легавая. А это действительно была стойка: фигура в капюшоне безошибочно приблизилась метров на пять, медленно-медленно опустилась на корточки, и...

– Саня, ты как там?.. Уфф-фуу... Вот говорил ведь тебе, неслуху: «Не спи – замерзнешь!» А если б это не я был, а кто похуже, а?!

24

Он хоть и чуть-чуть, но пошмыгал носом в объятьях Павла Андреевича.

– Всё в порядке, Саша, всё идет как надо, скоро будем на месте... А ты отличный напарник – ни капельки не шучу, вот те крест! На-ка вот поешь, пока не остыли, – с этими словами ротмистр извлек откуда-то из недр своего балахона пару горячих – горячих, боже ты мой! – пирожков с ливером, а сам присел осмотреть-перепаковать Флору.

На темной совершенно безлюдной улице (дождь заморосил по новой), чуть правее развалин, поджидала извозчичья пролетка.

– Полезай внутрь, и собаку у меня прими. Уложи рядом с собой на сиденье и следи, чтоб не сползла по пути, – скомандовал Расторопшин и, внимательно оглядясь вокруг (хвала Господу, по-прежнему никого), ловко взгромоздился на козлы. Только тут Саша сообразил, что одет тот в не в плащ, а в форменный долгополый кучерский кафтан.

– А где же извозчик?

– Я за него, – хмыкнул ротмистр, вполне профессионально щелкнув вожжами.

– Нет, правда?

– Правда. Он разрешил нам покататься.

– Вы... – Саша будто со стороны услыхал, как осел от ужаса его голос. – Вы... его?..

– Ну, не без того... Через пару часов мужик очнется на лавочке перед питейным заведением, и обнаружит шишку над правым ухом и «катеньку» в кармане – это примерно четырехмесячный его заработок; к тому времени оставленную пролетку наверняка уже найдут на другом конце города. Думаю, он сочтет, по размышлении, что шишку ту поставил ему лично Никола Угодник... Постой-ка... – и тут разведчик, обернувшись, воззрился на спутника в неподдельном изумлении. – А ты чего подумал?..

– Я?.. Н-ну, так...

– О-хо-хонюшки... Саша, про нашего брата, конечно, болтают всякое – но чтоб тАк вот, походя, лишить жизни мирного обывателя в столице собственной страны... Тут даже не о законах божеских и человеческих речь, а всего лишь о профессиональном кодексе: так не делают – уж поверь! Служба у нас, конечно... специальная, да... но мы всё-таки русские офицеры, а не душегубы Ваньки-Каина! Вот с коллегами – это да, всяко у нас случается; да и то – есть всё же рамки... Гм... обычно – есть, скажем так...

– А я тогда кто, Павел Андреевич? – тихо поинтересовался парнишка. – «Мирный обыватель», или как?.. Я просто – чтоб ясность была...

М-да, под дых вопрос...

– Для меня лично ты – гражданский, угодивший ненароком в зону активных боевых действий; которого я, именно что как русский офицер, обязан взять под свою защиту и эвакуировать… куда подальше. А вот кое-кто, похоже, рассудил, что раз уж тебя угораздило «оказаться в неправильное время в неправильном месте», так ты теперь полноправный участник Игры – со всеми отсюда вытекающими; а по своей ли воле ты сел за этот карточный стол – для них без разницы.

«Только вот – как нам дальше с тобой быть, парень? Не на уровне разговоров, а чисто практически?..» Вариантов тут, собственно, просматривалось три.

Можно было зайти в один известный ему (лишь по названию, правда) трактир на Лиговке, поинтересоваться состоянием здоровья несуществующего в природе Аполлинария Кузьмича, расплатиться столь удачно обретенной им вновь рваной десятирублевкой – и в ту же минуту пришел бы в бесшумное движение невидимый ничьему постороннему взгляду отлаженный механизм Службы, и парень (со всеми своими свидетельскими показаниями – небезынтересными, глядишь, для Кого Следует), глазом не успев моргнуть, оказался бы, по эстафете, где-нибудь, к примеру, в австрийской Галиции, с новым именем и документами. Однако поскольку происхождение флегмита, разнесшего катер Командора, остается пока непроясненным (да и служебная принадлежность человека-тени, вообще-то говоря, тоже дает пищу для размышлений с неочевидными выводами) – парень вместо той Галиции запросто может упокоиться на дне одной из невских проток. Эрго – этот вариант, самый простой и естественный, для нас закрыт; по крайней мере пока, до выяснения.

Организовать парню эвакуацию можно и по-иному. Любой разведчик, как его учили, обязан иметь неизвестную никому, даже в собственной службе, «заначку на последний край»: загодя проработанный во всех деталях резервный вариант отхода, который тебе может пригодиться лишь единожды в жизни (а дай Бог – чтоб вовсе никогда). Такую «заначку» следует иметь везде, даже в собственной столице (а наставлявший его некогда в делах службы Командор так прямо и говорил: «Особенно в собственной столице!») – и у него она, разумеется, тоже наличествовала. Проблема тут – именно в принципиальной одноразовости той «заначки» при ее неделимости...

Ну и, наконец, – экспромты. Ротмистр участвовал во множестве рискованных операций, сплошь и рядом относясь к утвержденным в далеком Петербурге планам «творчески» (попросту говоря – как к черновикам и эскизам, в лучшем случае) – и его везучесть можно было нынче числить за твердо установленный эмпирический факт; что, собственно, и легло в основу их «особых отношений» с Командором. Однако вправе ли он играть во вполне привычную ему самому «калифорнийскую рулетку» не только на собственную голову, но и на голову своего малолетнего спутника?

– Спасибо, дядя Паша, – прервал тот невеселые его размышления. – За ясность.

– Да не за что... племянник.

– Зря вы тогда сказали, будто я для вас – вроде как напарник. Я ведь и впрямь поверил...

– Ишь ты! – покрутил головой Расторопшин. – Боевой… Ты мне лучше вот чего скажи: как ты вообще во всю эту историю влез? У графа вашего что – никого повзрослей не нашлось?

– Да это всё дядя Гриша… Граф телеграфическое письмо прислал, ему лично, в собственные руки: так, мол, и так, приезжайте ни часу не медля, вдвоем с дядей Захаром – это ловчий наш, – и непременно Флору с собой прихватите. А дядя Захар как раз в лихоманке слег – жар страшенный, до беспамятства. Тут дядя Гриша мне и говорит: вот, говорит, солдат, твой случай: взводный посреди боя выбыл, заменить некем – так принимай взвод сам, на правах старослужащего, поскольку, говорит, лучше когда плохо командуют, чем когда вовсе никак. У нас, говорит, на Кавказе, многие таким вот манером в унтера вышли, а иные потом и вовсе в офицеры. Ты который год у Захара в подручных ходишь? – третий! С Флорой как раз работал? – с Флорой! Ну так и – вперед! Дарма, что ль, граф тебя всегда отличал, в учебу тогда отдать велел, и вообще?..

– Уважали вы, стало быть, вашего графа, – кивнул ротмистр, не забывая выбирать дорогу: вокруг пошли уже городские дома.

– Знамо дело! Правильный он был человек… И дядя Гриша всегда его хвалил – настоящий, говорил, был отец-командир, очень о личном составе заботился.

Расторопшин вновь понимающе кивнул, не ответив. Самого графа ротмистр на Кавказе уже не застал, но отдаленные последствия деятельности его превосходительства по умиротворению Приморской Черкесии («Нет аула – нет и проблемы», как шутили в штабах…) пришлось разгребать именно их Службе… Впрочем, об этом Саше знать совершенно незачем.

...А он, выходит, опять задремал, угревшись; пролетка стояла в настоящем городском переулке между многоэтажными домами, справа доносился шум большой улицы, а Павел Андреевич слез уже с козел:

– Подъем, напарник! Мы почти на месте, но сейчас будет работа. Готов?

– Да, Павел Андреевич. Так точно!

– Слушай меня внимательно. Сейчас ты возьмешь на руки Флору – тяжеловато для тебя, но деться некуда – и пойдешь вот в этот двор. Он проходной, но перегорожен дощатым забором; четвертая справа доска держится на одном гвозде, верхнем; как пролезете, непременно верни доску в прежнее положение! Дальше начинаешь двигаться вдоль правой стены, до того места, где она делает колено направо...

Заставив юного напарника дословно повторить инструкцию – дважды, ротмистр удовлетворенно кивнул, вернулся на козлы и укатил: следовало избавиться от пролетки, оставив ее невдалеке от ближайшей биржи извозчиков. Саша же нырнул в непроглядную темень проходного двора и через положенное время, двигаясь почти ощупью, уперся в мокрые доски забора: ура! Отсчитал нужную доску, попытался ее сдвинуть, как было велено, и со страхом убедился, что та приколочена на совесть; сам он перебраться через тот забор, наверное, сумел бы, но о том, чтоб перетащить Флору нечего было и думать... Надеясь, что просто обсчитался, еще раз прошелся по доскам, теперь уже строго на ощупь, начиная от стены: да, вот она, четвертая по счету, доска как все другие; слова же «четвертая справа», повторенные дважды, он перепутать никак не мог.