Читать интересную книгу Угрозы России. Точка невозврата - Сергей Кара-Мурза

Аудитория реально читавшейся прессы – тиражи изданий, наиболее популярных в конце 1980-х – начале 1990-х годов – в среднем сократилась ко второй половине 90-х примерно в 20 раз. Для понимания масштабов произошедшего я не раз использовал такую метафору: представьте, что в миллионном городе всего через несколько лет осталось 50 тыс. населения. Сточки зрения современной социологии (после работ Георга Зиммеля о социальном значении чисел), количество взаимодействующих единиц задает тип отношений между ними, а значит тип коллективности. Социальные связи между «оставшимися» 50 тыс. из моего примера, как ни парадоксально, оказались не теснее, а слабее: социум – причем именно в более образованной и урбанизированной его части – стал более простым и однородным, уплощенным и раздробленным. Но тем самым и более податливым для внешних воздействий на всех и каждого из его атомизированных членов» [107].

Строго говоря, в середине 90-х годов уже по этой причине интеллигенция как система перестала существовать, остались их небольшие катакомбные группы, «споры» российской интеллигенции, ожидающие благоприятных условий для ее оживления. Это мощный удар по культуре России – ведь ликвидация информационной системы интеллигенции означает и распад системы ее норм.

Сразу углубились те различия, которые и раньше разделяли рыхлую общность интеллигенции на профессиональные сообщества. Вот, например, наблюдение 1993 года: «Ярко проявилось то обстоятельство, что среди интеллигенции, не занятой на производстве, в существенно большей степени представлены носители либеральных ценностей (в 1,5 раза чаще, чем в среднем по массиву)» [108].

Перестройка и реформа (а точнее, мировоззренческий кризис с 60-х годов) подорвали ценностную платформу «элиты» интеллигенции – той группы, которая ее представляла. Группы интеллигенции погрузились в вязкую междоусобицу, а затем утратили и связывающее их ядро общей ценностной основы. O.K. Степанова пишет об этом:

«Интеллигенция… В нашей стране названное понятие было «запущено» еще в 70-е годы XIX века популярным в то время писателем П. Боборыкиным… Понятие интеллигенции тогда и некоторое время спустя в России имело совершенно четкую духовно-политическую атрибутику – просоциалистические взгляды. Этот ее признак в начале XX века для многих был еще достаточно очевиден… В межреволюционный период вопрос о судьбе интеллигенции ставился в зависимость от ее отношения к капитализму : критическое – сохраняло ее как общественный феномен, а лояльно-апологетическое – уничтожало. А вот сегодня отношение к социальной проблематике практически не упоминается среди возможных критериев принадлежности к интеллигенции» [109].

Пока неясно, может ли сохраниться при таком повороте сам феномен русской интеллигенции. Бердяев считал критерием отнесения к интеллигенции «увлеченность идеями и готовность во имя своих идей на тюрьму, на каторгу, на казнь», при этом речь шла о таких идеях, где «правда-истина будет соединена с правдой-справедливостью». Если так, то статус интеллигенции сразу теряет та часть образованного слоя, которая в конце 80-х годов впала в социал-дарвинизм и отвергла ценность справедливости. А ведь это очень существенная часть, особенно в элитарных группах гуманитарной интеллигенции. O.K. Степанова продолжает, уже конкретно относясь к интеллигенции периода реформы:

«Антитезой «интеллигенции» в контексте оценки взаимоотношения личности и мира идей, в том числе – идей о лучшем социальном устройстве, являлось понятие « мещанство ». Об этом прямо писал П. Милюков [в «Вехах»]: «Интеллигенция безусловно отрицает мещанство; мещанство безусловно исключает интеллигенцию»…

Интеллигенция в России появилась как итог социально-религиозных исканий, как протест против ослабления связи видимой реальности с идеальным миром, который для части людей ощущался как ничуть не меньшая реальность. Она стремилась во что бы то ни стало избежать полного втягивания страны в зону абсолютного господства «золотого тельца», ведущего к отказу от духовных приоритетов. Под лозунгами социализма, став на сторону большевиков, она создала, в конечном итоге, парадоксальную концепцию противостояния неокрестьянского традиционализма в форме «пролетарского государства» – капиталистическому модернизму» [109].

Посвятив себя «втягиванию страны в зону абсолютного господства золотого тельца », элитарная часть той общности, которую обозначали словом интеллигенция, совершила радикальный разрыв с этой общностью, что привело к ее дезинтеграции – «трудовая интеллигенция» пока что в новую общность собраться не может.

Более того, «либеральная интеллигенция» в большинстве своем встроилась в новые общности «победителей» – как идеологи, предприниматели, эксперты и управленцы. Они были интеллектуальным авангардом антисоветских сил и имеют право на свою долю трофеев.

Наконец, реформа разорвала общность интеллигенции по тем же самым трещинам, как и другие большие общности, разделив ее по социальным слоям. Основной слой – «трудовая интеллигенция», которая оказалась не нужна новому «рыночному и демократическому» обществу. Вот формулировка социолога (2004 г.):

«Раскол постсоветской интеллигенции на небольшую по численности богатую «верхушку» и массы полунищих бюджетников давно привлекает внимание специалистов и простых граждан как одно из наиболее драматичных проявлений социального неравенства в современной России. Есть все основания видеть в нем проявление острой социальной несправедливости и источник социального напряжения в противостоянии богатые-бедные » [110].

В общем, результат таков: большинство молодых людей получает диплом о высшем образовании, а интеллигенции в России нет. Ее надо будет снова собирать и выращивать – если общество и государство поправятся.

ВОЕННЫЕ

Коротко, несколькими штрихами, наметим картину изменений в еще одной из системообразующих общностей – офицерстве. Можно сказать, что эта группа представляет всю «растянутую во времени» огромную общность « военных » нескольких поколений и даже память об ушедших поколениях. О важности этой общности для воспроизводства и сохранения страны и народа говорить не приходится. Именно поэтому информационнопсихологическая «обработка» этой общности в ходе перестройки и реформы очень красноречива.

Приведем, вместо подробного описания, обширную выдержку из работы O.A. Кармадонова:

«Драматична дискурсивно-символическая трансформация социально-профессиональной группы «военные». Триада – «героизм», «крепкие духом», «защищают», частота упоминания (7 %) и объем внимания (10 %) – не повторялись после референтного 1984 года. В 1985 году оба показателя падают до 2 %, в 1987 – до 1 %. Последующие всплески частоты упоминания в 1988 (6 %), 1993 (6 %), 1996 (7 %) были связаны, прежде всего, с военными конфликтами в «горячих точках» – от Афганистана до чеченских кампаний.

Характерны символические ряды данного периода. В 1990 году позитивная оценочная тональность сообщений «АиФ» о военных уменьшается до 50 % (88 % в 1989 г.). Нет речи о героизме советского воина. Все сводится к символам « дедовщина », « недовольные », « конфликтуют » (конфликты с начальством, массовая департизация). Доминирующая символическая триада 1991 года – « развал », « ненужные », « уходят ». В 1992 году «развал» дополняется символами « жадные » и « воруют ». Общая негативная тональность символических рядов сохраняется до 1999 года – второй чеченской кампании, которая именовалась «контртеррористической операцией», получив в обществе большую поддержку, нежели предыдущая «чеченская война». Соответственно доминируют символы – « Кавказ », « отважные », « воюют ». После завершения той или иной «операции» внимание к группе военных стабильно ослабевало.

На 2008 год и частота упоминания и объем внимания не превысили 4 %, а среди доминирующих когнитивных символов выделилась « реформа ». Кроме военных действий поднималась тема неуставных отношений, характерная и для 2000-х годов. Возникает впечатление, что армия России либо сражается, либо «зверствует» в казарме» [85].

Таким образом, военных задвинули в «социальную полутень», резко снизив уровень «общественного признания», выражаемого идеологизированными СМИ господствующего меньшинства. Во время перестройки серию тяжелых ударов нанесли по армии, обвинив «советскую военщину» в «преступном» подавлении массовых беспорядков и вспышек насилия на периферии СССР. Как сказано в одном обзоре, «военнослужащие объявлялись чуть ли не главными виновниками негативных событий, их социальных последствий. Так было в Нагорном Карабахе, Прибалтике, Тбилиси, Баку, Приднестровье, в Москве в августе 91-го, в октябре 93-го» [111]. Была проведена целая кампания по подрыву авторитета и самосознания армии и правоохранительных органов СССР.