— Твой самодовольный брат уволил его, потому что он пришел на работу с похмелья.
— О. Я… Мне очень жаль.
Что еще я могла сказать?
Она насмехалась.
— Это было после его дня рождения. Ему только что исполнился двадцать один год. Половина людей, которые его напоили, были вашими сотрудниками. И потом его увольняют за похмелье? Ваши двойные стандарты просто отвратительны.
Ваши. Она продолжала говорить «ваши», как будто я имела какое-то отношение к работе на ранчо. Я не следила за персоналом, который они нанимали, и уж тем более не имела никакого отношения к их увольнению. Но я молчала, подавляя желание уточнить.
— Они утверждали, что он всё ещё пьян. Что он приходил на работу нетрезвым. — всё её тело начало дрожать. — Мой сын не был пьяницей. Это всё было ложью. Наверное, потому что твой брат не хотел платить ему столько, сколько стоила его работа.
Все это не похоже на Гриффина. Он платил своим наемным работникам конкурентоспособную зарплату, обычно выше местной рыночной ставки. Большинство сотрудников ранчо работали здесь годами из-за предоставляемых льгот. Но помимо этого, Гриффин и отец всегда относились к своим сотрудникам с огромным уважением за их тяжелый труд.
Если сына Рэйчел уволили, то, скорее всего, потому, что он не выполнял эту работу.
Когда Гриффин нанял её сына? С тех пор как я переехала домой, я не могла припомнить, чтобы ему приходилось кого-то увольнять. Он не всегда держал меня в курсе, но я знала своего брата. Грифф ненавидел увольнять людей. Это беспокоило его настолько, что он был бы заметно угрюмым.
Был шанс, что сына Рэйчел уволили ещё до того, как я переехала домой из Сиэтла. До того, как я начала работать в больнице.
У меня не было ни единого шанса с ней, не так ли? Она бы возненавидела меня независимо от этого, просто из-за моей фамилии.
— Ты ходишь здесь, как будто ты особенная, — она скалилась. — На самом деле ты просто избалованная маленькая принцесса. Знаешь ли ты, что больнице пришлось внести изменения в бюджет, чтобы позволить себе твою зарплату? Моя сестра работала в отделе кадров. Её должность была ликвидирована, когда тебя приняли на работу. Как и три другие вакансии. Должности, которые облегчили бы бремя моего персонала.
Мой рот приоткрылся. Что?
— Я этого не знала.
Откуда мне было знать, что им пришлось пойти на сокращение, чтобы позволить себе меня? Мне не платили запредельные деньги. К тому же, это было временно, верно? Потому что доктор Андерсон уйдет на пенсию, и, насколько я знала, они не собирались его заменять. Вот почему я была здесь. Чтобы учиться. Чтобы тренироваться.
Чтобы стать врачом на следующие тридцать лет.
Именно поэтому совет принял решение пригласить другого врача.
Вот только логика их решения не имела значения для Рэйчел. Она была слишком занята тем, что ненавидела меня.
— И подумать только, — насмехалась она. — Если бы мы действительно приняли бы на работу приличного врача, возможно, мой сын был бы жив.
Я вздрогнула, воздух вырвался из моих легких, как будто она ударила меня в живот. Она не могла думать, что смерть ее сына — это не моя вина.
Нет, она думала именно это. Оно было там, в её взгляде, обвинение.
— С тех пор как ты начала работать, в этой больнице умерло больше людей, чем за последние годы. Потому что нам пришлось нанять Идена.
Рэйчел встала, а затем ушла, оставив меня в зоде ожидания одну, неспособную дышать.
Часть меня, в глубине души, знала, что это были гневные слова. Что мать выходила из себя, а я была легкой мишенью. Но другая часть меня, оголенная и уязвимая, уставшая и печальная, задавалась вопросом, есть ли в её словах доля правды.
Была ли я плохим врачом? После окончания медицинского колледжа я не подавала никаких заявлений в ординатуру нигде, кроме Мемориальной Больницы Куинси. Но если бы я расширила круг поиска, получила бы я другие предложения? Или они сочли бы меня недостойной?
Мой кофе уже остыл, когда доктор Андерсон нашел меня в зоне ожидания, сидящую на том же неудобном стуле.
— Талия, вот ты где. Хорошо. Я не был уверен, что ты уже пришла с перерыва.
— И-извините, — я заставила себя подняться на ноги. Мои колени были слабыми. Голова кружилась. — Вам что-то нужно?
— Нет. Просто хотел сказать, что доктор Эррера приехал, так что ты можешь ехать домой. Увидимся в понедельник.
— О. Конечно, — я кивнула, но не двинулась с места. Ладонь вокруг моего кофе тряслась, и если бы не крышка, он бы пролился мне на руку.
— Эй, — он подошел ближе, коснувшись моего локтя. — Ты в порядке?
— Просто долгая ночь.
— Да, ты права. Отдохни немного, Талия.
— Вы тоже, — еле выдавила из себя я.
Вчера поздно вечером он сказал мне, что я спасла жизнь той матери. Что её дети получат одного из своих родителей, потому что я была там, чтобы помочь ей. Он сказал, что для него было важно, чтобы доктор Мерфи помог ему с мальчиком, и что для него было большим облегчением доверить мне маму.
Я была хорошим врачом. Он не оставил бы меня с этой женщиной, если бы не доверял мне. Верил в меня.
— Я хороший врач, — шептала я про себя.
Это заверение не остановило слезы. Но я смахнула их, взяв сумочку и ключи из шкафчика, и поехала домой.
Я припарковалась в гараже, и в тот момент, когда джип остановился, слезы хлынули как приливная волна. Они текли по моему лицу, я всхлипывала, моя грудь неудержимо сотрясалась.
В один момент я сжимала руль, отдавая свою боль темноте. В следующий момент дверь джипа открылась, и пара сильных рук обхватила мое тело.
Фостер втащил меня в дом, прижался губами к моим волосам и прошептал: — Талли.
Как больно. Боже, как было больно. Всё моё тело разрывалось на две части.
Он прижал меня к своей груди, крепко обнимая.
Пока я рыдала о жизнях, которые я не смогла спасти.
И о тех жизнях, которые я спасла.
23. ФОСТЕР
— Дыши, — пробормотал я, прижимаясь к волосам Талии в центре нашей кровати. — Дыши.
Она продолжала плакать, прижимаясь к моей груди так крепко, что казалось, будто она пытается зарыться в мое тело. Она плакала так сильно, что её тело спазмировалось при каждом всхлипе. Передняя часть моей рубашки была мокрая от её слез. А моё сердце… блять. Моё сердце едва могло выдержать это.
Это был не первый раз, когда у неё была тяжелая ночь в больнице. Кто обнимал её после тех ночей? Кто был рядом с ней, когда это должен был быть я?
— Дыши, любовь моя, — мне нужно было, чтобы она перестала плакать. Мне нужно было, чтобы она дышала. Я крепче сжал руки, желая забрать эту боль и поглотить её. — Всё будет хорошо.
Она кивнула, ее кулаки сжали мою майку и скрутили её в своей хватке.
— Я не могу…
Остановиться. Она не могла остановиться.
— Вдох и выдох.
— И-извини, — заикалась она.
— Всё в порядке.
Я целовал её волосы, обнимал её, пока всхлипывания не перешли в хныканье. Её грудь сотрясалась от икоты, и поток слез, в конце концов, иссяк.
— Прости, — сказала она, переместившись с моих коленей, чтобы сесть самой, скрестив ноги на матрасе.
— Тебе лучше?
Я заправил прядь волос ей за ухо и поймал одну из последних слезинок большим пальцем.
— Уф, — она фыркнула, вытирая щеки насухо. Затем она закрыла глаза, опустив лицо на руки. — Прости.
— За что ты всё время извиняешься?
— За то, что плачу.
— И что? — я потянул ее за запястья, опуская руки вниз, чтобы видеть её лицо.
Она отрывисто втянула воздух.
— Я не люблю плакать перед людьми.
— Я не люди. Я мужчина, который любит тебя. В слезах ты или нет.
Она вздохнула, её плечи опустились. Затем она оглянулась на открытую дверь спальни.
— Где Каденс? Она ведь не видела этого? Дерьмо.
— Её здесь нет. Здесь только мы. Мама Мэгги пригласила её на очередное игровое свидание. Я высадил её за десять минут до твоего приезда.