одну Мишке, вторую, выдохнув, опрокинул в себя. Занюхав рукавом, отодвинул от себя фляжку. — Я-то Костика искал. Все приюты, все госпитали, все архивы обошел, запросы куда только не отправлял — поначалу все без толку было. А опосля ответ мне пришел…
Петр рассказывал, а Мишка полез в его воспоминания — так ему было привычнее. И слушая ровный голос мужчины, Мишка смотрел…
Глава 19
Ответ на запрос по Олесе Игнатьевне Климовой пришел ему из архива, занимавшегося угнанными в концлагеря мирными жителями. Немцы, как отступать в 42 м начали, мирных жителей с оккупированных земель в лагеря погнали. А Олеся и дети темненькими были, да смуглыми. Хорошо хоть, сразу не расстреляли, видимо, дочери-близняшки спасли. Им прямая дорога в Освенцим была, где евреев уничтожали. Детей у Олеси отобрали, саму направили в Освенцим-Биркенау, где евреи содержались. В 43 м году ее вместе с другими узниками концлагеря отравили газом при испытании газовых камер, отстроенных в новом отделении лагеря, и сожгли в крематории.
Петр, почувствовав, что нашел ниточку, которая приведет его к сыну, взяв официальный ответ, отправился к руководству завода. Объяснив директору, что не вернется, покуда не разыщет детей, живых или мертвых, даже если на это уйдет не один год, он просил дать ему бессрочный отпуск и не лишать комнаты в общежитии — ему куда-то нужно будет привезти сыновей и дочерей, не на улице же ему с детьми оставаться.
На год директор не согласился, но, учитывая, что у Петра было неиспользованных отпусков аж за три года, да и отгулов за переработку накопилось немало, директор дал ему полгода на розыски, с условием, что как только вернется — на следующий же день выйдет на работу. Оплачивать отпуска ему станут месяц через три, остальное за свой счет. Но Петру хватило и трех месяцев, чтобы разыскать мальчика.
Получив разрешение на выезд для поисков детей, мужчина отправился в Польшу. Добравшись до Кракова, он добился от командирского состава дивизий, располагавшихся в районе Освенцима, разрешения на получение информации о детях в архивах, в том числе и находившихся непосредственно в самом лагере. Чтобы выбить это разрешение, Петру пришлось пару недель обивать пороги кучи кабинетов, всюду размахивая ответом на запрос и суя каждому командиру под нос свой протез и ордена, но своего он добился.
Получив разрешение, он помчался в Освенцим. В лагерь его не пустили, но где оборудовали архив, объяснили. Пришлось Петру возвращаться в город, где в тесной, заваленной бумагами и различными ящиками с навешенными на них амбарными замками огромной комнате, разделенной стеллажами на несколько отсеков, сидели женщины всех возрастов и кропотливо разбирались в бумажках. В архиве запрос на четверых детей оформили, но приходить за ответом велели через три месяца. Ни просьбы, ни уговоры, ни ордена не помогли — ответ остался прежним.
Хорошо подумав, Петр устроился в парке неподалеку от архива и стал ждать окончания рабочего дня. Подкараулив девушку, запомнившуюся ему, он, как мог расшаркиваясь, попытался убедить ее в своих самых благородных намерениях. Кристина, испуганно косясь на мрачного, понурившегося великана с отчаянием во взгляде, согласилась переговорить с ним, но исключительно в людном месте. Петр, не споря, согласился на ближайшую кофейню. Разговор с Кристиной был трудным, но в итоге девушка за определенную сумму согласилась поискать записи о детях вне очереди.
Через бесконечную неделю, за которую Петр объездил пять приютов, организованных Польским Красным крестом и пересмотрел не одну сотню мальчиков в возрасте от пяти до десяти лет, в той же кофейне он получил от Кристины Каминской выписку из архива о Даше Климовой и Маше Климовой, 1937 года рождения, поступивших в лагерь Освенцим-Биркенау в декабре 1942 года. В январе 1943 года девочки по приказу штурмбанфюрера СС Йозефа Менгеле были переведены в Освенцим I, блок № 10. Далее никакой информации о сестрах обнаружено не было.
— Они мертвы, — опустив голову, тихо проговорила Кристина.
— Откуда вы знаете? — резко вскинув на нее тяжелый взгляд, спросил Петр. — Вы нашли что-то еще о них?
— Десятый блок Освенцима I — это блок, в котором находился так называемый «госпиталь», — девушка передернулась. — Там… я не хочу называть их врачами, хотя они и были ими… когда-то… Эти фрицы… Они ставили эксперименты на детях. Страшные. Особенно на близнецах. Ваши девочки ведь были близнецами? — подняла она полные слез глаза на мрачного мужчину, крепко сжимавшего в руке бумажку, отданную ею.
Мужчина слушал внимательно, ловя каждое слово. И без того мрачный, страшный, с каким-то хриплым, словно скрежет ржавого железа голосом, с каждым ее словом он будто чернел и становился еще страшнее. И Кристина десятым чувством понимала — появись здесь сейчас хоть один из тех «докторов», этот медвежьего вида бывший солдат порвет его голыми руками на миллиард крохотных кусочков. И боялась его.
— Почему именно близнецы? — так и не дождавшись продолжения, с огромным трудом хрипло выдавил из себя мужчина.
Из глаз девушки крупными каплями скатились слезы, оставляя на щеках две мокрые дорожки. Она снова опустила голову и тихо, сдавленно проговорила:
— Простите меня, пан, но я не знаю…
Петр, нахмурившись, буквально впился в девушку глазами. Кристина опустила голову под его взглядом и словно съежилась.
«Знает, — наблюдая за все ниже опускавшей голову и нервно теребившей тонкими дрожащими пальцами свою юбку девушкой, понял мужчина. — Но почему не говорит? Боится? Боится… И сильно. Но чего? Неужели меня?»
«Боже, помоги мне… Зачем я только согласилась на разговор с ним? Он воевал… Наверняка был контужен… А если он сейчас набросится на меня? Если не сможет сдержаться? Ему терять нечего… Вся семья погибла, — в голове Кристины метались мысли, тревожным набатом колотясь в отзывавшиеся болью виски. — Да и что я ему расскажу? Что там был такой Менгеле… Доктор… Что он… «изучал» их? Калечил одного близнеца и наблюдал за реакцией второго? Как делал уколы в глаза или как пытался из двух человек сделать одного, сращивая их вместе целиком либо частями? Или как несчастным детям пришивали чужие руки, ноги… — девушка всхлипнула и уткнулась лицом в ладони. — Я не смогу… Они были… живые… Они кричали… Это слишком страшно, чтобы рассказывать о таком… Тем более ему!» — из-под ее ладоней раздались сдавленные рыдания.
За столиком повисло тягостное молчание, прерываемое всхлипами девушки. Чуть успокоившись, она глотнула воды, принесенной Петром, и, вытерев слезы,