В Берлине, в отличие от Москвы, еще не были готовы к некой конкретной сделке, на которую прозрачно намекал В.М. Молотов. Через несколько дней «Джонни» передал американцам информацию о реакции германского МИДа на отчет Ф. Шуленбурга о встрече с Молотовым: воздержаться от дальнейших шагов по сближению{472}. Через месяц в еще одной депеше в Госдепартамент о состоянии советско-германских отношений С. Грамон сообщил о результатах очередной поездки Шуленбурга в Берлин. Как выяснилось, И. Риббентроп никак не откликнулся на предложение Молотова подвести «политическую базу» под двусторонние отношения{473}.
До 28 июня, когда произошла вторая встреча Ф. Шуленбурга с В.М. Молотовым, депеши, посылаемые американским посольством в Госдепартамент, в основном касались советско-германских экономических переговоров. Такие переговоры шли — не очень активно, но и без формального разрыва{474}.
Запрос германского посла о новой встрече был тут же удовлетворен. В.М. Молотов, вероятно, спешил узнать ответ на свое предложение относительно подведения под со- ветско-германские отношения «политической базы». Но его ждало разочарование. В беседе, продолжавшейся больше часа, Ф. Шуленбург ограничился тем, что повторил заверения об отсутствии у Германии агрессивных намерений в отношении Советского Союза. Приведя в подтверждение такие аргументы: полное прекращение антисоветских публикаций в немецкой прессе, уступка Венгрии Закарпатской Украины (снимавший с повестки дня так называемый украинский вопрос, то есть угрозу продолжения движения Германии в восточном направлении), заключение в начале июня Германией договоров о ненападении с Эстонией и Латвией{475}.
Но на В.М. Молотова эти аргументы не произвели впечатления. На его замечание, что договоры Германии с прибалтийскими странами не имеют прямого отношения к Советскому Союзу, посол откликнулся вопросом, не желает ли СССР заключить с Германией такой же договор. Однако «Молотов уклонился от обсуждения вопроса»{476}.
Далее В.М. Молотов пожаловался на несоблюдение Германией советско-германского договора 1926 г., говорил о ненадежности договоров о ненападении в свете аннулирования Германией аналогичного ее договора с Польшей. Он ответил утвердительно на вопрос посла, распространяется ли на Германию провозглашенная на партийном съезде советская политика поддержания нормальных отношений со странами, которые не покушаются на интересы СССР{477}.
Заключение, к которому пришли в германском посольстве по результатам второй встречи Ф. Шуленбурга с главой советского правительства, нашло отражение в отправленном в Берлин отчете. В.М. Молотов, говорилось в отчете, придерживается выжидательной тактики, но проявил определенный интерес к возможности конкретного предложения политического характера, которое исходило бы от Германии{478}.
Опубликована и советская запись беседы В.М. Молотова с Ф. Шуленбургом 28 июня. Запись подтверждает, что главу советского правительства интересовал, прежде всего, немецкий ответ на предложение о создании «политической базы» в двусторонних отношениях. Молотов настойчиво просил посла изложить его видение возможности улучшения отношений между Германией и СССР. И остался недоволен ответом последнего, что «надо пользоваться каждой возможностью, чтобы устранить затруднения на пути улучшения отношений». По оценке Молотова, более чем часовая беседа мало что дала. Читаем запись: «Если посол и теперь, после поездки в Берлин, ничего другого не предлагает, то, очевидно, сказал я, он считает, что в советско-германских отношениях все обстоит благополучно и посол — большой оптимист»{479}.
Проявив инициативу с предложением о подведении «политической базы» под советско-германские отношения, Молотов был, с его точки зрения, вправе ожидать содержательного ответа. Какого — тогда осталось невыясненным. Во всяком случае, Молотов не проявил интереса к предложению Ф. Шуленбурга заключить, по примеру договоров Германии с Эстонией и Латвией, двусторонний договор о ненападении как таковой. Договор под таким названием был заключен только в августе, за восемь дней до нападения Германии на Польшу, приведшего к всеобщему вооруженному конфликту в Европе. Советские условия, принятие которых немецкой стороной привело к заключению пакта о ненападении, нашли свое выражение в секретном дополнительном протоколе к пакту «о разграничении сфер обоюдных интересов в Восточной Европе». Согласно сохранившейся немецкой записи о переговорах в Кремле, завершившихся подписанием пакта о ненападении, именно условия секретного протокола, а не текст самого пакта, стали предметом дискуссии Сталина и Молотова с приехавшим в Москву министром иностранных дел Германии И. Риббентропом. Потому что вопрос о советском нейтралитете в намечавшейся большой «империалистической» войне на западе Европы в Москве уже достаточно давно считали делом решенным. Об этом — геополитическом — назначении пакта говорит факт его подписания в самый канун всеобщего конфликта на континенте.
Тем временем в Берлине возобновились советско-германские переговоры по экономическим вопросам. Но и только. Из рассматриваемых депеш американского посольства в Москве (которые, напомним, основывались преимущественно на информации от «Джонни») не ясны причины медлительности германской стороны. Возможно, сказывалась борьба мнений в нацистском руководстве. Так, в телеграмме из Берлина от 3 июля новый поверенный в делах США в Германии А. Керк оценивал как компромисс между сторонниками и противниками сближения с СССР возобновление переговоров в немецкой столице вместо Москвы{480}, куда ранее предполагалось послать заведующего восточноевропейской референтурой отдела экономической политики министерства иностранных дел Германии К.Ю. Шнурре. Но скорее всего Гитлер, которому принадлежало окончательное слово, еще не решил, на каких условиях следует договариваться со Сталиным. Инструкция министерства иностранных дел Германии Ф. Шуленбургу по-прежнему предписывала воздерживаться от каких-либо шагов по дальнейшему сближению с советской стороной{481}.
О возобновлении советско-германских переговоров о кредитах и торговле ТАСС сообщило только 22 июля. Задержку с официальным объявлением о переговорах нетрудно объяснить внешнеполитическими соображениями. Пониманием, что любое изменение в отношениях между СССР и Германией неизбежно будет иметь широкий международный резонанс. И прежде всего не может не сказаться на московских тройственных англо-франко-советских переговорах с провозглашенной целью изолировать нацистского агрессора.
На Западе многие государственные деятели (многие, но не все) отказывались верить в возможность советско-германского сближения. Например, министр иностранных дел Польши Ю. Бек говорил, что не следует ожидать, вопреки распространяемым слухам, сближения Берлина с Москвой, по крайней мере, в ближайшем будущем. Легче Западу найти какое-то взаимопонимание со странами Оси, полагал Бек, чем нацистам с коммунистами — из-за фундаментальных расхождений в их идеологических доктринах, служащих основой внешней политики и Германии, и СССР{482}. Но вскоре польского министра постигло горькое разочарование.
К августу 1939 г., последнему предвоенному месяцу в Европе, отношениям между Германией и СССР было придано ускорение: наконец от взаимного зондирования позиций стороны перешли к их политической конкретизации.
С немецкой стороны решительный шаг был сделан 26 июля, в день, который стал, констатировала Комиссия по политической и правовой оценке советско-германского договора о ненападении от 1939 года, образованная Съездом народных депутатов СССР, принципиально важным рубежом в двусторонних контактах «на всех направлениях — и по объему, и по содержанию»{483}.
В этот день К.Ю. Шнурре, который вел в Берлине переговоры по экономическим вопросам с временным поверенным в делах СССР в Германии Г.А. Астаховым, уединился с ним в кабинете одного из берлинских ресторанов. Здесь, за обедом, собеседники, по выражению Дж. Кеннана, «добрались до сути дела»{484}. Неожиданно для советского представителя Шнурре стал развивать пространные мысли о перспективах советско-германских отношений. По его словам, руководители германской политики были преисполнены решимости «нормализовать и улучшить эти отношения». В условиях, продолжил Шнурре, когда «державы стоят на распутье, определяя на какую сторону стать», Германия желала бы использовать все возможности, чтобы сблизиться с СССР. Но с советской стороны она не получает должного отклика, оставив без ответа германское предложение продлить или освежить Берлинский договор 1926 г.