Читать интересную книгу История Индий - Бартоломе Лас Касас

Глава 29

о походе, который предпринял Нарваэс с солдатами, отданными под его команду Дьего Веласкесом

После того как обитатели провинции Байямо вернулись в свои дома и вновь обрели покой (вскоре, однако, они лишились и покоя, и безопасности, и самой жизни), Дьего Веласкес, которому доложили об этом, приказал, чтобы Панфило де Нарваэс с сотней солдат — из тех, с которыми он преследовал беглецов, и тех, кто оставался с Грихальвой, — отправился в провинцию Камагуэй и далее, чтобы привести в покорность те края. Пожелал он также, чтобы с Нарваэсом отправился упомянутый ранее клирик Бартоломе де Лас Касас, которому, как я полагаю, написал особо…

Вступили они в провинцию Камагуэй, обширнейшую по территории и населенную множеством туземцев; эти индейцы, по крайней мере в тех селениях, в которых побывали испанцы, питались маниоковым хлебом, дичью, которую они называли гуаминикинахе и разделывали как-то по-своему, а также рыбой там, где можно было ее ловить. Лас Касас, едва прибыв в селение, собирал всех маленьких детей, брал себе в помощь двух-трех испанцев и нескольких говорящих по-испански индейцев, привезенных им с Эспаньолы (некоторых из них он и обучил в свое время испанскому языку), и принимался крестить детей. Так он действовал на Кубе и позднее, и многие из тех, кого крестил он, препоручили себя господу богу, ибо во славу его суждено им было погибнуть, и вовремя получили они крещение, так как уже через несколько месяцев не осталось в живых никого или почти никого из этих детей, как об этом ниже, если на то будет воля господня, мы расскажем. Как бы мирно ни вели себя индейцы в селениях, в которые являлись испанцы, это не избавляло их ни от оскорблений, ни от бесчинств; не довольствуясь тем, что индейцы отдавали им по доброй воле, испанцы отбирали у бедняг часто самое необходимое; а некоторые в своих бесчинствах заходили и дальше, преследуя жен и дочерей индейцев, — в Индиях такое поведение испанцев было обычным. Дабы пресечь это, капитан Нарваэс по совету священника приказал, чтобы после того как священник переселит всех жителей деревни в одну ее половину, освободив вторую для испанцев, никто не смел заходить в ту половину деревни, в которой находятся индейцы. С этой целью священник отправлялся с тремя или четырьмя солдатами вперед и до подхода отряда успевал собрать всех индейцев в одной половине селения, и освободить другую для испанцев. Видя, что делает для них святой отец, как он защищает и восхваляет их, как крестит их детей, индейцы решили, что он пользуется большей властью и уважением, чем остальные испанцы; и по всему острову он завоевал у индейцев огромное уважение и доверие, и почитали они его не менее, чем своих жрецов и колдунов, пророков и знахарей, между которыми не делали особых различий. Благодаря этому доверию и уважению со стороны индейцев, ему не нужно было даже ехать самому впереди отряда. Достаточно было ему послать какого-нибудь индейца с бумажкой, прикрепленной к палке, и попросить гонца сообщить индейцам, что это послание гласит то-то и то-то, скажем, что все должны оставаться на месте и сохранять спокойствие, поскольку никто им не причинит ни зла, ни ущерба; что должны они подготовить пищу для испанцев, а детей своих к крещению; что всем им нужно перебраться в одну половину деревни, — словом все, что следовало им передать; и индейцы более всего боялись рассердить святого отца, если они что-нибудь сделают не так. Индейцы исполняли все охотно и старательно, весьма почитали эти послания и опасались их, ибо видели, что с их помощью им становилось известно происходящее далеко отсюда; многих из них это поражало, и они расценивали это как чудо. Так испанцы побывали в нескольких селениях, лежавших на их пути. Но многие селения оставались в стороне, а жителям их любопытна было посмотреть на новых людей, и в особенности на трех или четырех кобыл, которые наводили ужас на всю округу и весть о которых разнеслась по всему острову; вот почему многие индейцы прибыли в большое селение под названием Каонао в тот день, когда туда должны были вступить испанцы. Утром того дня испанцы остановились отдохнуть и позавтракать в русле пересохшего ручья, где оставались лишь лужицы воды. Зато повсюду здесь валялись камни, пригодные для точки мечей. И вздумали испанцы наточить свои мечи. Покончив с этим делом и позавтракав, они направились по дороге к Каонао. Две или три лиги пути пролегали по безводной равнине, и многих испанцев начала мучить жажда. И тогда индейцы из соседних селений принесли им несколько сосудов из тыквы с водой и кое-какую еду. В Каонао испанцы прибыли в час, когда начинает смеркаться. Здесь их дожидалось множество индейцев, приготовивших для пришельцев разнообразную еду из маниоковой муки и рыбы, так как поблизости от селения протекает река, да и море находится неподалеку отсюда. На маленькой площади собралось около двух тысяч индейцев; усевшись по своему обыкновению на корточки, они в совершеннейшем изумлении рассматривали кобыл. Рядом с площадью находилось большое боио, или жилище, в которое забилось в страхе, не решаясь выйти на площадь, еще 500 индейцев. И когда некоторые из индейцев-слуг, которые прибыли сюда с испанцами (было их не менее 1000 душ, ибо испанцы всегда берут с собой множество слуг, не считая тех кубинских туземцев, которых они пригнали сюда за 50 лиг и более), пытались войти в жилище, им бросали оттуда только что зарезанных кур и кричали «Бери и не входи»; местным жителям уже было известно, что индейцы-слуги быстро перенимают нравы хозяев.

Массовая расправа над стариками, женщинами и детьми.

У испанцев был обычай: один из них, назначенный командиром, распределял между всеми пищу и все полученное от индейцев. И вот, в тот момент, когда капитан и остальные всадники, сидя верхом, и сам святой отец наблюдали за тем, как распределяют хлеб и рыбу, кто-то из испанцев, в которого, я думаю, вселился бес, неожиданно извлек меч, а за ним повытаскивали свои мечи и все остальные, и принялись они потрошить, резать и убивать этих овечек и барашков — мужчин и женщин, детей и стариков, сидевших беззаботно и с удивлением рассматривавших испанцев и их кобыл. Не успел никто и дважды прочесть молитву, как уже ни одного индейца на площади не было в живых. Испанцы ворвались в большое жилище, у дверей которого происходила вся эта бойня, и принялись ножами и мечами разить всех, кто попадал под руку, так что кровь текла ручьями, как-будто забили целое стадо коров. Лишь несколько-индейцев половчее сумели забраться по шестам наверх под крышу, и это спасло их. Незадолго до того как началось побоище, священник покинул площадь и отправился на другую, по соседству, где находилось большое жилище, в котором он должен был поселиться со всеми испанцами. Внутри жилища на земле, отдыхая, лежало около 40 индейцев; все они были родом из этой же провинции, и испанцы заставили их переносить грузы. Случилось так, что пятеро испанцев, которые были здесь вместе со святым отцом, услышав удары мечей и шум побоища, схватились также за мечи и, не видя из-за домов, которые все закрывали, что происходит на площади, вознамерились перебить индейцев, отдыхавших на земле рядом с грузом и пожитками; так собирались испанцы расплатиться с ними за их труды. Движимый гневом, священник бросился им наперерез, чтобы помешать осуществить их намерения, и стал им сурово выговаривать; из уважения к нему испанцы остановились и, оставив в живых этих индейцев, отправились туда, где находились их товарищи. Так что, когда священник, задержавшийся, чтобы спасти жизнь сорока индейцев-носильщиков, появился на площади, перед ним предстало ужасающее зрелище — повсюду валялись горы трупов. Увидев клирика, капитан Нарваэс спросил его: «Как вам нравятся наши испанцы? Смотрите, что они наделали». И потрясенный подобной жестокостью, клирик ответил, глядя на изрубленные тела: «Вы судите себя сами, а им судья — дьявол». Беззаботный Нарваэс за все время, пока происходило побоище, не молвил ни слова, не шевельнул ни пальцем, ни бровью, точно мраморная статуя, а между тем пожелай он, ему ничего не стоило бы, находясь на коне и с копьем в руках, помешать солдатам убить даже десяток индейцев. Покинул его клирик и, стремясь прекратить побоище, отправился вслед за испанцами, которые рыскали под деревьями в поисках все новых жертв и не щадили никого — ни младенца, ни отрока, ни женщин, ни стариков. Несколько испанцев вышли на дорогу к реке, что протекала поблизости, и приканчивали тех индейцев, которые ускользали, израненные, из-под ударов ножей или мечей и из последних сил бежали к реке, надеясь найти там спасение. Свершилось там и еще одно злодеяние, и о нем нельзя умолчать, чтобы всем были ведомы дела, которые творили христиане в здешних краях. Когда священник вошел в большое жилище, где, как я рассказывал, находилось 500 или около того индейцев — во всяком случае, много — он ужаснулся, увидев тела убитых. Клирик заметил, что несколько индейцев забралось под крышу, и крикнул, обращаясь к ним: «Все, все, не бойтесь, больше не будут, больше не будут». Один хорошо сложенный индеец лет 25–30, поверив, что теперь его жизни не грозит опасность, спустился, рыдая, вниз. Между тем священник, влекомый желанием поскорее прекратить побоище, отправился дальше. Едва вышел он из дома, как какой-то испанец, находившийся там, выхватил кривой нож или полумеч и ударил им, просто от нечего делать, индейца в живот так, что у того вывалились все внутренности. Бедняга-индеец, подхватив внутренности руками, выбежал из дома; он столкнулся лицом к лицу со священником. Тот узнал молодого индейца и обратился к нему с несколькими словами об истинной вере, понимая, что ни время, ни муки юноши не позволяют ему вести длинные речи; он сказал индейцу, что если тот пожелает креститься, то отправится жить с богом на небеса; бедняга, рыдая и переживая такие страдания, как будто все тело его было охвачено пламенем, тем не менее согласился, получил крещение и вскоре упал бездыханным на землю, вверив судьбу свою милосердию того, кто его породил и видел жестокость и несправедливость, с какой обращались с ним и другими индейцами. Отправился затем священник в дом и нашел там испанца, который убил этого индейца; в великом гневе и возмущении он покарал его почти так, как должен был наказать его беспечный капитан Нарваэс. (Этот солдат был одним из лучников, прибывших сюда вместе с Нарваэсом, и, по-видимому, еще на Ямайке он набил себе руку в подобных делах). Ужас и страх вызывал вид ран, нанесенных погибшим или умирающим индейцам, ибо дьявол, попутавший испанцев, надоумил их тем утром наточить мечи о точильные камни в русле ручья; так что каждый удар, нанесенный по этим нагим и хрупким телам, разрубал человека до самого пояса. Среди раненых был один, как говорили, брат царя и властителя этой провинции, рослый старик, облик которого свидетельствовал о высоком происхождении; его рассекли ударом меча от плеча до пояса так, что половина его тела осталась в сидячем положении, а вторая лежала рядом, и легкие, кишки и другие внутренности торчали наружу, как будто подвешенные на гвозде. Удивительны были покорность судьбе и прирожденная выдержка этого человека: раненный в субботу, когда случилась эта страшная бойня, он просидел ровно неделю, не съев за это время ни крошки, и только пил все время, потому что кровотечение вызывало сухость во рту. Когда в следующую субботу испанцы покидали селение, он был еще жив и пребывал все в том же состоянии. Священник позднее очень сожалел, что не смазал ему раны черепашьим салом, как он это делал многим другим; это сало быстро затягивало раны и за восемь дней многие из тех, кто не имел колотых ран, благодаря этому салу чуть ли не полностью поправились. Старика же священник не взялся лечить, полагая, что его ранение смертельно. Думаю, что если бы отрубленную часть тела приложили обратно и пришили большой иглой, этот индеец, обладавший такой огромной выдержкой, может быть и выжил бы. Мне неизвестно ничего более о его судьбе, только навряд ли он мог избежать смерти. Всему, что здесь рассказано, я сам был свидетелем и видел все своими глазами, и многое еще опустил ради краткости.