никогда не вписывались в общество, и… Разве ты не должен следить за дорогой, а не пялиться на меня?
Он несколько раз моргает, как бы стряхивая шок, а затем смотрит прямо перед собой. — Извини, — бормочет он.
— В любом случае. Было много стран, много родственников. В конце концов, мы оказались в США у моей тети по материнской линии на последние два года средней школы. — Я пожимаю плечами. — С тех пор я здесь.
— А твоя сестра?
— Рейке такая же, как мои родители. Вся в странствиях. Она уехала, как только смогла по закону, и последние десять лет переезжала с места на место, делала случайную работу, жила день за днем. Ей нравится… просто быть, понимаешь? — Я смеюсь. — Я уверена, что если бы мои родители были живы, они бы вместе с Рейке ополчились против меня за то, что я не люблю путешествовать, как они. Но я не люблю. Рейке любит видеть новые места и делать новые воспоминания, а по мне, если ты постоянно стремишься к чему-то новому, то тебе никогда ничего не хватит. — Я провожу рукой по волосам, играя с фиолетовыми кончиками. — Я не знаю. Может быть, я просто ленивая.
— Дело не в этом, — говорит Леви. Я поднимаю взгляд. — Ты хочешь стабильности. Постоянства. — Он кивает, как будто только что нашел недостающий кусочек головоломки, и полученная картина вдруг обрела смысл. — Быть где-то достаточно долго, чтобы сформировать чувство принадлежности.
— Эй, Фрейд, — говорю я мягко, — ты закончил с непрошеной терапией?
Он краснеет. — С тебя триста долларов.
— Похоже, что так и есть.
— Ты и твоя сестра идентичны?
— Да. Хотя она настаивает, что красивее. Вот тупица. — Я с нежностью закатываю глаза.
— Вы часто видитесь?
Я качаю головой. — Я не видела ее лично почти два года. — И даже тогда это было два дня, пересадка в Нью-Йорке по пути на Аляску из… Я понятия не имею. Я уже давно потеряла счет. — Но мы часто разговариваем по телефону. — Я усмехаюсь. — Например, я ей про тебя рассказываю.
— Лестно. — Он улыбается. — Должно быть, приятно быть близким с братом или сестрой.
— А тебе нет? Ты внес разлад в отношения с братьями своей дурной привычкой делать что-то, не согласовав это с ними?
Он качает головой, все еще улыбаясь. — Нет никакого разрыва. Просто… что противоположно разрыву?
— Закрытие?
— Да. Это.
Каким бы ни было состояние его отношений с братьями, он не выглядит счастливым, и я чувствую укол вины. — Прости. Я не хотела сказать, что твоя семья ненавидит тебя, потому что ты помешан на контроле.
Он улыбается. — Ты такая же помешанная на контроле, как и я, Би. И я думаю, что это больше связано с тем, что я единственный член моей расширенной семьи, который не занимается военной карьерой.
— Правда?
— Да.
Я сгибаю ноги и поворачиваюсь к нему лицом. — Это негласное правило в вашей семье? Ты должен быть в вооруженных силах, или ты будешь неудачником?
— Это абсолютно негласное правило. Я — официальное разочарование. Единственный двоюродный брат из семи — гражданский. Давление со стороны сверстников очень сильное.
— Вау.
— В прошлом году, на День благодарения, мой дядя публично попросил меня сменить имя, чтобы перестать позорить семью. Это было до того, как он выпил ящик «Голубой луны».
Я нахмурилась. — Ты — инженер NASA с публикациями в журнале Nature.
— Ты следила за моими публикациями?
Я закатываю глаза. — Нет. Сэм просто любит болтать о том, какой ты замечательный.
— Может, мне стоит привести ее на День благодарения в следующем году.
— Эй. — Я ткнула указательным пальцем в его бицепс. Он твердый и теплый через рукав его рубашки. — Я знаю, что мы… немези?
— Немези.
— Немези, но твоя семья не знает. А я обычно провожу День благодарения, пытаясь понять, сколько веганского зефира я смогу запихнуть в рот. Так что если в следующем году тебе понадобится кто-то, чтобы объяснить, насколько ты замечательный на своей работе, или даже просто отшлепать их — я свободна. — Я улыбаюсь, и через несколько секунд он улыбается в ответ, немного мягко.
В этом есть что-то расслабляющее. Здесь. В моменте, который мы переживаем. Может быть, дело в том, что мы с Леви точно знаем, на какой позиции находимся, когда дело касается друг друга. Может быть, между нами есть связь. Очень странная, очень сложная.
Я откинулась на спинку кресла. — Это, — размышляю я, — единственный плюс сиротства.
— Что именно?
— Отсутствие родителей, которых можно разочаровать.
Он размышляет над этим. — С такой логикой не поспоришь.
После этого мы возвращаемся к нашей Враждебной Компанейской Тишине. И спустя еще немного времени я засыпаю, голос Тома Йорка, низкий и успокаивающий, звучит в моих ушах.
Я пробыла в HBI три с половиной минуты, когда встретила первого знакомого, бывшего ассистента в лаборатории Сэм, который сейчас является аспирантом в университете — я взглянула на его бейдж — в Стоуни-Брук. Мы обнимаемся, немного общаемся, обещаем встретиться за выпивкой на выходных (но не встречаемся). К тому времени, как я оборачиваюсь, Леви уже встретил кого-то из своих знакомых (пожилого парня с рюкзаком и цепочкой для очков, которые кричат «инженер» с вершины Большого Каньона). Цикл длится около двадцати минут.
— Господи, — бормочу я, когда мы остаемся одни. Не то чтобы мы были знамениты или что-то в этом роде, но мир нейровизуализации очень замкнут. Инцестуозный. Неизбежный. И множество других прилагательных.
— За последние двадцать минут у меня было больше социальных взаимодействий, чем за последние десять месяцев, — бормочет он.
— Я видела, как ты улыбалась, по крайней мере, четыре раза. — Я успокаивающе похлопываю его по руке. — Это не могло быть легко.
— Возможно, мне придется прилечь.