Мне же возжелалось немедля проснуться.
* * *
Палата Аудиенций на сей раз зияла девственной чистотой. Лишь я и Декарта. Один на один. Преклонив колени (точь в точь как в день нашей первой встречи), я вынула нож, опуская рядом с собой, на пол, согласно обычая. Удивительно, но я даже не помышляла использовать оружие по назначению и отправить старика к прародительнице. Ненависть к нему обжигала жилы, но, сколь сильно она не полыхала, не его кровь я стремилась пролить.
— Ну, что ж, — голос раздавался с вершины возвышения, на слух, более мягкой тональности, чем прежде (возможно, обман чувств, не более того), — насладилась за истёкшую неделю всеми преимуществами сана Арамери, внучка?
Как, всего неделя?..
— Нет, дедушка, — ответила коротко. — Никак нет.
Он издал неприятный смешок.
— Но, надеюсь, теперь хотя бы лучше нас понимаешь? А? Что думаешь?
Не этого вопроса ждала я. Стоя в той же позе, на коленях, я смотрела на него: что он, прах побери, задумал?
— Думаю, — начала медленно, чётко выговаривая каждое слово, — то же, что и раньше, до приезда в Небеса: Арамери есть зло. Если что и изменилось, так одно — я убедилась, что, ко всему прочему, большинство из вас ещё и безумно.
Он широко улыбнулся (я не досчитала нескольких зубов).
— Однажды то же самое мне мне бросила Киннет. Не смотря на то, кем была сама.
Я боролась с раздиравшим меня желанием разразиться воплем отрицания. Нет! Не может быть!
— Может, потому она и ушла. Может, останься я здесь подольше, тоже уподоблюсь вам, обезумев от зла, сокрытого в крови.
— Может и так. — Странная мягкость в голосе насторожила меня. Мне не по силам было прочесть его. Ни тогда, ни сейчас. Никогда. Слишком много морщин. Слишком много возможностей.
Меж нами непроницаемой стеной воздвигнулось молчание. Вдох за вдохом, удар за ударом. Молчание ставило в тупик… сбивало с толку… обескураживало.
— Скажи, зачем ты убил матушку, — сказала я наконец.
Улыбка испарилась.
— Ты забываешься, внучка. Я не Энэфадех; ты не вправе требовать с меня ответы.
Волна гневного жара прошла чрез меня. За ней — окатило леденящим холодом. Медленно, я поднялась на ноги.
— Ты же любил её. Я бы смогла понять, будь оно по-другому. Ненависть… страх… неважно. Но ты любил её.
Кивком он подтвердил.
— Я и в самом деле любил её.
— Умирая, она рыдала. Нам пришлось смочить ей веки, чтобы открыть глаза…
— Ни слова больше, — рявкнул он. Эхо гулко разнеслось по пустой зале. По мне словно прошлись тупым ножом, выпуская наружу весь еле сдерживаемый гнев.
— И до сих пор любишь, ты, проклятый старый ублюдок. — Я шагнула вперёд, оставляя нож одиноко лежать на полу. Я более не могла положиться на саму себя. И свою выдержку. Ближе и ближе, к самому высокоспинчатому не-трону; дед выпрямился, то ли от гнева, то ли… от страха. — Любишь и оплакиваешь, зная свою вину перед ней, и всё равно оплакиваешь, надеясь вернуть обратно. Разве не так? И если Итемпас в самом деле прислушивается к гласу смертных, заботясь о всеобщем порядке, справедливости, праведности… или чему там ещё, о чём болтают священники?.. я готова молить его, прямо сейчас, чтобы эта любовь никогда не исчезла. Никогда. Чтобы ты прочувствовал всю боль её потери, как я сама. Ощущал эту мертвящую агонию до самой смерти, и я молюсь, чтобы она пришла к тебе ещё нескоро! Очень нескоро!
Нагнувшись, я нависала над Декартой, вцепившись что есть силы в подлокотники кресла. На сей раз достаточно близко к нему, чтобы разглядеть его глаза: голубые, столь бледные, что казались почти белесыми. Бесцветными. Маленький, тщедушный человек, таким он казался сейчас, и плевать, каким он был в полном расцвете сил. Казалось, дунь я сильней, и сломаю ему кости.
Но я не тронула его. Декарта заслужил не просто физической боли, и уж тем более — не лёгкой смерти.
— Столько ненависти, — прошептал он. Но что потрясло меня больше — это улыбка, промелькнувшая на бледных губах. Нет, не улыбка, гримаса. Почти что предсмертная гримаса. — Очевидно, ты куда больше похожа на неё, чем мне думалось.
Выпрямившись, я дала себе слово, что не отступлю.
— Прекрасно, — сказал Декарта, будто мы только что просто обменялись ничем не значащими приятными репликами. Навроде светской беседы. — Пора приступить к делу, внучка. Через семь дней, в ночь на четырнадцатое, на Небесах в вашу честь откроют бал. По случаю вашего вовзедения в ранг наследника; к нам соберутся гости со всего мира, самые примечательные и заметные особы. Есть кто-нибудь, кого вы хотели бы пригласить лично, так сказать в частном порядке?
Я глядела на него, читая меж слов совсем иное. Семь дней спустя толпа высокородных особ соберётся насладиться зрелищем твоей смерти. Всё моё чутьё говорило за себя: вот и она, церемония правопреемства.
Вопрос повис в воздухе, в ожидании ответа.
— Нет, — сказала я тихо. — Никого.
Декарта наклонил голову.
— Тогда вы вольны идти, внучка.
Я бросила на него долгий взгляд. Это был единственный шанс поговорить с ним вот так, наедине. Я не узнала причин матушкиной гибели; но и были и другие тайны, кои он мог разгласить. Добровольно. Возможно, ему даже был ведом и путь к моему спасению.
Но в обволакивающей залу тишине ничто не приходило на ум: ни надобный вопрос, ни возможность раскрыть эти самые секреты. В конце концов я просто подобрала свой нож и убралась куда подальше, стараясь не поддаваться досадному чувству стыда, засевшему в мыслях, когда охрана захлопнула позади меня двери.
* * *
Как оказалось после, это было лишь началом. Началом адски скверной ночи.
* * *
Переступив через порог своих комнат, я обнаружила «долгожданных» посетителей.
В кресле обосновалась Кирью, сложив пальцы домиком и сверля меня тяжёлым взглядом. На краю кушетки в гостиной с потупленным вглядом расположился, подтянув к себе колени, Сиех. У окна, с бесстрастным как никогда лицом, застыла молчаливым стражем Закхарн. Ньяхдох…
Мгновение, и я почувствовала его присутствие прямо за спиной, за секунду до того, как чужая рука прошила меня насквозь.
— Скажи мне, — прошептали на ухо, — почему я не могу убить тебя прямо сейчас?
Я перевела глаза на руку, дырявищую мне грудь. Ни крови, ни сколь нибудь видимой раны. Я попыталась нащупать его — бесполезно, словно то была тень, а не живая материя. Пальцы свободно прошли сквозь плоть и теперь просвечивали из-под сжатой в кулак ладони. Вовсе не больно, но такое чувство, что кожа погрузилась в ледяной поток воды. Меж грудей поселилась ноющая, непроходящая боль; тело свёл лютый холод.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});