низко расстилался над морем, окутывая лишь по пояс серые скалы, в которых затаилась невидимая 77-я береговая батарея. А огромный солнечный шар, вынырнув у горизонта из палевого туманного полога над необычно присмиревшим океаном, залил весь наш небольшой посёлок, окружённый с трёх сторон зелёными сопками, каким-то удивительно умиротворяющим и чудно-благостным тёплым светом. Деревенская детвора той поры просыпалась летом довольно рано и, если позволяла погода, долго не засиживалась под крышей: мы тут же выскакивали во двор, застеленный сплошным ковром мягкой ромашки, поседевшей от утренней росы. Замочив босые ноги в обжигающе холодной утренней росе, я тут же замер ошеломлённо, однако совсем по другой причине. Этот утренний солнечный свет вынырнувшего из тумана над морем огромного светила, до которого, казалось, уже можно было чуть ли не дотянуться рукой, какой-то необыкновенной, будто материнской лаской, одновременно согревающей и оберегающей от каких-то неведомых бед, обволакивал всё вокруг – так мне почему-то показалось тогда. От этого ощущения вдруг стало тревожно и немного не по себе. Вроде бы ничего не случилось: всё тихо, мирно, солнечно. Но вот этот густой, безмолвный в своей глухоте туман над притихшим морем…
С обострившимся чувством не осознанной ещё тревоги я напряжённо всматривался в этот необычный туман, будто интуитивно пытался в его непроницаемом чреве найти, наконец, разгадку этим своим тревожным ощущениям. И вскоре аж поёжился зябко от неожиданности: вдруг заметил в глубине тумана, где-то у самого подножия скал под береговой батареей совсем ещё слабое мельтешение лезвия светового луча. Туман, видно, стал уже редеть, и перемещавшийся в разных направлениях световой луч начал проявляться чётче. А совсем скоро там стал уже виден и тёмный корпус небольшого военного сторожевика, продолжавшего терпеливо обшаривать поднимающийся над морем туман лезвием луча прожектора. Невольно удивился: никогда раньше такого здесь ещё не бывало. Но примерно через час, когда туман над морем исчез совсем, и сторожевик перестал уже играть прожекторным лучом, небо над нами вдруг загудело от натуженных двигателей: тяжёлые самолёты, звено за звеном, эскадрилья за эскадрильей, широким строем по три тройки сразу, прошли низко над селом, медленно набирая высоту, пока вся эта армада не скрылась совсем в южном направлении. Через некоторое время они вернулись, но шли уже выше и явно налегке, облегчившись от своего смертоносного груза. Потерь вроде бы не было: шли они всё тем же чётким строем – по три тройки друг за другом.
Так мы поняли, что снова началась война. Эту весть подтвердил и отец, который вскоре после пролёта самолётов прибежал, запыхавшись, домой. Он только что на катере прибыл с острова всего на минуту, взял свой семизарядный винчестер, несколько пачек патронов и, попрощавшись с нами, снова заспешил на берег, где на рейде за рифами его ждал катер «Смелый», обслуживавший островную бригаду рыбаков. Таким образом, единственным вооружённым человеком на острове Старичок, расположенном в океане на расстоянии трёх миль от восточного берега Камчатки, в те военные дни фактически был только мой отец. А всё население острова составляли всего двенадцать человек, и это были только члены его рыбацкой бригады. Правда, напротив острова, в тех же трёх милях по расстоянию, была замаскирована в скалах 77-я береговая батарея. Вот такие пироги…
Самолёты потом ещё летали несколько дней каждое раннее утро, но уже не очень нас тревожили: они больше не проходили над нашим селом, а забирали несколько правее от нас. И о подробностях освобождения Курил мы узнали только в сентябре, когда вернулись оттуда некоторые из непосредственных участников того лихого десанта. А что он именно был таковым, у меня, например, до сих пор нет никакого сомнения.
Впервые я узнал кое-что о десанте на первый остров Курильской гряды Шумшу от непосредственных участников тех боёв. Это были ребята с береговой батареи, которые ещё весной приходили в село по вечерам на спортивную площадку возле клуба, чтобы потанцевать с местными девчатами, а мы, пацаны, постоянно крутились возле них. Потом они вдруг куда-то совсем неожиданно исчезли. И вот примерно в середине сентября они снова появились у нас, но, как говорится, уже опалённые огнём боевых сражений. Некоторые из них были ещё в повязках после ранений. Особенно один из них – богатырского сложения и с забинтованной головой, на которой чудом держалась ухарски надетая бескозырка. Этот батареец был давно и хорошо знаком всем сельским жителям, в том числе и нам, пацанам. Честно скажу, мы его просто боготворили: он постоянно возился с нами, помогал осваивать единственный на площадке гимнастический снаряд – турник, учил некоторым приёмам борьбы, был хорошим рассказчиком. На белокурого рослого парня в флотской голландке засматривались все сельские девчата, но стоило ему появиться на нашей спортивной площадке, на которой по вечерам устраивались танцы, мы сразу его окружали, брали в плен, и девчата уже просто не рисковали прорваться к нему через нашу плотную блокаду и терпеливо ждали того момента, когда мы сами его отпускали, потому что надо было расходиться по домам. Звали этого старшину первой статьи Павлом, а фамилию мы у него никогда и не спрашивали.
А вот теперь, в сентябре, после Курильской операции, он был уже совсем другим: и прибаутки свои где-то там растерял, и во взгляде, где раньше всегда так и плясали весёлые смешинки, теперь появилась не то холодноватая строгость, не то настораживающая жёсткость, более похожая временами на непонятную нам отчуждённость. Мы уже стеснялись с былой безалаберностью виснуть на нём, только с каким-то особым уважением смотрели на белую повязку на его голове под флотской бескозыркой. Да и подойти к нему теперь было совсем непросто, поскольку обычно его сразу окружали наши односельчане, мужики и женщины всех возрастов, желающие хоть что-то узнать о той близкой нам войне, которую так долго в душевной тайне ждали, но которая так непривычно быстро закончилась – просто до неприличия быстро для давнего нашего врага на Востоке. И Павел рассказывал. Вот что я в сжатом виде до сих пор помню из его рассказов:
– Наша группа морской пехоты высадилась на берег первой. Конечно, пришлось прыгать прямо в воду, а она в августе совсем не тёплая – океан, однако. Высадились на небольшой пляж без единого выстрела: было раннее утро, зябко. Командир сказал: «Доставайте фляги, по глотку». Хлебанули спирту по глотку и крепости не почувствовали. А казарма японского поста над нами – на небольшом обрыве. Двое ребят поползли к посту, где должен был быть часовой. Скоро они совсем скрылись в густой траве, которая обычно растёт и у нас на