Лисия Марстен, погибшая в бою. Сестра ее, Алона, возглавившая крепость после смерти сестры и умершая от потери крови на поле боя.
Изабелла Торнберг. Властительница Чайки. Многие убивали себя, зная, что не смогут удержать крепость, но единственная — взорвала крепость, чтобы та не досталась врагу. Неожиданно темноволосая семнадцатилетняя девушка в ярко-синем платье. Очаровательная юная женщина, возлюбленная того самого бандита, возглавлявшего гарнизон Филина. Я посмотрела в ее чудные синие глаза и ясно, как наяву, увидела лестницу, заваленную трупами, и грязное полумертвое существо без обеих ног, бывшее когда-то женщиной. Платье, разорванное и кое-как еще державшееся на бедрах. Белоснежная кожа маленьких грудей. Как на последних минутах своей жизни она доползла до подвала, где хранились бочки с порохом. Как, зажимая кремень в зубах, она высекала искру. Не была ли она уже безумна в эти минуты?
Не были ли они все в какой-то мере безумны? Не заразили ли они меня своим безумием? Или оно было у меня в крови? Или я всегда была сумасшедшей и лишь сейчас осознала это? Но я не могла — уйти…
Кейст положил руку мне на плечо и крепко сжал. Адраи обернулись и смотрели на меня одинаковыми черными блестящими глазами. Один из них, стоявший посередине, хотел что-то сказать. Его смуглое худое лицо напряглось, губы шевельнулись, но он смолчал, опустил глаза.
— Ты уверена? — спросил Геррети, взглядывая на меня как на сумасшедшую.
Я только посмотрела на него: как мне было объяснить свое безумие? У меня на душе было так тягостно. Но лицо Геррети вдруг изменилось, выразило какое-то почтение, с которым он обращался обычно к членам правящей семьи. Он слегка поклонился мне и отвернулся к своим подчиненным, продолжая отдавать указания.
Все заговорили и зашумели. Я надеялась, что мое сумасшествие больше никого не трогает, и я могу сходить с ума, как мне вздумается, но я ошиблась. Отвернувшись от Геррети, я вдруг наткнулась на холодные алые взгляды, устремленные на меня из полутьмы. Дарсай, подняв голову, что-то негромко сказал хонгу. Молодой Ворон наклонился к дарсаю, тот положил одну руку ему на плечо и, держась другой за стену, с помощью хонга поднялся на ноги. Он, похоже, собирался подойти ко мне, и, чтобы избавить его от этого, я сама пошла к ним. Лицо его ничего не выражало, и взгляд был холоден и спокоен, только рот кривился — словно от сильной боли. Он молчал, и я молчала тоже.
— Ты пойдешь с нами, — сказал он, наконец, тихим отстраненным голосом.
По моей щеке скатилась одинокая слезинка.
— Ты. Пойдешь. С нами.
Его мягкий голос разрывал мой мозг. Как странно, что Вороны на нашем языке всегда говорят с этими мягкими мурлыкающими интонациями, хотя их собственный язык очень резкий по звучанию — как карканье ворон.
Я взглянула в его глаза и потонула в их алой глубине. Мое сознание плыло, разваливаясь на части, разрушаемое принуждением извне. Перед моими глазами мелькнул каменный потолок. Потом все заволокла тьма, и я потеряла сознание.
Глава 9 Воспоминания.
Я очнулась в темноте. Черно-бархатное, глубокое, звездное небо покачивалась надо мной в такт неспешным толчкам телеги, на которой я лежала. Иногда каменный уступ заслонял звездную россыпь. Небо было огромно и страшно близко, оно окружало меня со всех сторон.
На горной вершине
Ночую в покинутом храме.
К мерцающим звездам
Могу прикоснуться рукой.
Боюсь разговаривать громко:
Земными словами
Я жителей неба
Не смею тревожить покой,11 —
вспомнилось мне.
Пахло сеном, душистый сухой запах щекотал мне нос. Слышен был только тихий топот множества лошадей, да где-то раздавался приглушенный каргский говор. Я лежала без движения, чувствуя себя так, как иногда, проснувшись среди ночи от глубокого сна, чувствуешь, что ты не в силах пошевелиться, словно, хотя мысль проснулась и бодрствует, тело еще спит. Я лежала без движения и смотрела в бархатную черноту — отдохновение для усталых глаз. Голова моя болела — не сильно, так, слегка. Я чувствовала себя странно опустошенной.
А черное-черное небо с мириадами ярких звезд покачивалось надо мной, и я смотрела на него, и мысли мои разбредались. Сейчас все, кто остался в крепости, были, наверняка, уже мертвы. И часть меня все еще рвалась туда и хотела умереть там, в крепости, и спастись от позора. Смешно, как живуча память сердца в отличие от памяти разума. Ведь я ни слова не помнила из тех клятв, что произносила когда-то ребенком, но сердце мое рвалось и билось, помня о духе и смысле тех слов.
Но неужели я видела начало новой северной войны? Шесть веков никто не слышал о нильфах, и вот они появились снова. Как их было много! Как сказал поэт:
Выглянув с башенной вышки, вижу:
Конница варваров у самых стен.
Столько их, сколько пылинок в вихре!
Насмерть стою, — но решит судьба.
Дума о тяготах вечной войны.
Утром и вечером я на вышке.
Вражеской флейты впиваю печаль.12
"Да, — думала я, глядя в черное звездное небо, — война вечна. И стоило на юге случиться Перемирию, как меня занесло на Север, к самому началу новой войны. Смешно, ей-богу".
Приятно чувство — снова быть самой собой. Телега ехала — медленно-медленно, слышно было, как тихо поскрипывает колесо. Я чувствовала Воронов — всех четверых, дарсай был один, остальные трое болтали, и их смутная беззвучная беседа накладывалась на все то, что я видела и слышала своим физическим зрением и слухом, и придавала окружающей меня действительности совершенно особый оттенок. Как хорошо, что они здесь, как хорошо, что я их чувствую, в этом чувстве была привычность и законченность, наполненность бытия. Словно после долгого тяжелого дня лег в кровать, и только смутные звуки мира долетают до тебя, не тревожа и не мешая. Лежишь, охваченный приятной усталостью, и мысли текут лениво — сквозь тебя, не задерживаясь в голове. Как хорошо…
Сквозь окружавший меня сухой пряный запах сена пробивался другой — мокрый и холодный — запах снега. Ясные звезды сияли надо мной в черной непроницаемой высоте. Я услышала приближающиеся ко мне тихие шаги. Старший веклинг, почти не видимый в темноте, подошел ко мне и поправил плащ, которым я была укрыта. Я подняла голову.
— А, очнулась. Подвинься, будь добра.
Я пододвинулась, и он сел на край телеги. Мне казалось, что он улыбается, но было так темно, что я не видела точно.
— Ты лежи. Ты нас очень напугала.
— А что? — спросила я, послушно опуская голову в душистое сено.
Я чувствовала себя так, словно еще не проснулась. Я все видела и слышала, но словно не понимала смысла происходящего. Но мне приятно было, что подошел ко мне именно он. Он мне нравился.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});