Читать интересную книгу Дорогие девушки - Фридрих Незнанский

И так же, как Турецкий, Ирина пыталась выдумать слова, которые она скажет дочери. Ей было горько и мучительно стыдно за то, что она довела ситуация до такой отвратительной развязки. Она всегда была уверена, что забота о крепости брачного союза лежит целиком и полностью на плечах жены. Долгие годы Ирина ставила дела мужа выше своих собственных дел. При внешней независимости и даже строгости у нее и в мыслях не было сравнивать все то, чем она занималась до сих пор, с работой мужа.

Вот он — работал. Вот он — делал важное дело. А она была чем-то… вспомогательным, что ли. Глупое слово, но другое на ум не приходило. Она чувствовала себя кем-то вроде подмастерья при великом мастере.

И вот мастер оказался не у дел. И выяснилось, что он больше не мастер. А кто? Такой же смертный, как другие, со скучными буднями, типовой квартирой, стареющей женой и с этим вечным русским желанием утопить грусть в стакане с водкой.

Как такое вынести? После всего, что было, после нескольких десятилетий опасных и захватывающих приключений, после того, как достиг в своем ремесле головокружительного мастерства… И вдруг оказаться просто выброшенным на улицу…

Ирине вдруг стало мучительно жаль мужа. Хотя она понимала, что жалостью лишь унижает его, но ничего не могла с собой поделать. Из глаз ее катились слезы, и она понимала, что никуда не сможет от него уйти. Никуда и никогда. Что бы ни случилось, и в какую бы развалину он не превратился.

— Знаешь, чего я хочу больше всего на свете? — сказал ей как-то муж.

— Чего? — спросила она.

Он провел ладонью по ее густым волосам и ответил:

— Состариться вместе с тобой и умереть в один день.

Когда же это было? Лет пять назад? Или меньше?… Не важно. Важно лишь то, что она на всю жизнь запомнила эти слова. Тогда муж открылся ей с новой стороны, и это было неожиданно. Неожиданно и приятно.

— А знаешь, чего больше всего хочу я? — спросила она тогда.

Турецкий весело на нее посмотрел и предположил:

— Молодого любовника?

Ирина легонько стукнула его ладонью по лбу и насмешливо проговорила:

— Дурень. Я хочу, чтобы когда мы с тобой умирали, нас окружали бы внуки. Много внуков! Человек десять! Маленькие такие «Александры Борисычи Турецкие». И чтобы у всех у них были такие же серые глаза, как у тебя, и такая же улыбка.

— Десять маленьких «турчат»? — усмехнулся Александр Борисович. — Да они бы с ума тебя свели.

Ирина вздохнула.

— Это точно. Хотя, с другой стороны, не сошла же я с ума от одного большого Турецкого! А это дорогого стоит.

И они рассмеялись, глядя друг другу в глаза и наслаждаясь этим трогательным моментом.

И вот теперь они врозь. Ненавидят друг друга и хотят развестись. Хотя…

— Кого я обманываю? — тихо проговорила Ирина Генриховна. — Ведь я знаю, что он меня любит. И знаю, что он скорее даст отрубить себе руку, чем захочет разводиться. Тогда какого черта я делаю?

Ирина Генриховна вскочила с дивана и подошла к зеркалу. Из зеркала на нее глянуло худощавое, заплаканное лицо. Веки слегка припухли, волосы были растрепаны. Но если привести это лицо в порядок, то оно еще вполне и вполне…

Ирина улыбнулась и отправилась в ванную.

13

— Ну вот, — сказал он, откладывая кисть. — Наш с тобой шедевр готов! Хочешь посмотреть?

Пленница не пошевелилась. Он насмешливо вскинул брови:

— Не хочешь? Ну я все равно тебе покажу.

Он снял картину с мольберта и прошел с ней к столу, на котором лежала распятая девушка. Повернул холст к ней и сказал:

— Полюбуйся! Я назвал картину «Пробуждение Венеры»! По-моему, получилось неплохо. И название классное. Как ты считаешь?

Пленница приоткрыла опухшие глаза и посмотрела на полотно безразличным взглядом.

— Эге, да тебе пора вколоть витаминов, — тихо воскликнул он и отнес картину обратно на мольберт.

Затем достал из шкафчика шприц и пару флаконов. Заправив шприц витаминами и глюкозой, он подошел к женщине и сделал ей укол в руку. Рука пленница слегка дернулась.

— Ну-ну-ну, — мягко произнес он. — Не выдумывай, это совсем не больно. Больно будет потом. Больно так, что ты позабудешь, кто ты и как тебя зовут. В твоем теле, в твоем мозгу не останется ничего, кроме дикой, невыносимой боли. Это будет настоящий ад, я тебе обещаю! — Он вынул иглу и швырнул одноразовый шприц в мусорное ведро. Затем склонился над женщиной и приподнял ей пальцами веко.

— Ничего, ничего, — сказал он. — Часа два-три ты еще протянешь. Мне этого хватит с лихвой.

Он вынул из стола маленькую аккумуляторную дрель и нажал на кнопку. Дрель тихо и тонко взвизгнула в его руке. Лицо его осветилось довольной улыбкой.

— Ну, приступим! — радостно произнес он и склонился над пленницей.

Пленница застонала и забилась, словно через ее тело пропустили разряд электрического тока. И в этот момент в дверь снова позвонили. Он выключил дрель и на всякий случай зажал женщине рот ладонью.

14

Несколькими минутами раньше Антон Плетнев прижал ухо к двери и прислушался. Теперь он четко это услышал — тихий, отвратительный звук, словно кто-то работал бормашиной и тихое, приглушенное постанывание. Так стонет человек, рот которому заклеили скотчем.

Ждать больше было нельзя. Плетнев нажал на кнопку звонка. Механический звук за дверью прекратился. Но открывать никто не спешил.

— Не хочет, — напряженно усмехнулся стоящий рядом оперативник.

Плетнев снова нажал на кнопку звонка, а потом забарабанил по двери кулаками и крикнул:

— Откройте! Вы нас залили!

Он надеялся, что прием с «сердитым соседом» сработает и на этот раз, и убийцу удастся взять без стрельбы.

Дверь никто не открывал.

— Откройте, или я вызову милицию! — гневно закричал Плетнев, начиная уже волноваться.

Но и на этот раз никто не откликнулся. Плетнев повернулся к операм.

— Ну что, парни, надо ломать.

Оперативники переглянулись.

— Нас за это по головке не погладят, — сказал один из них. — Надо бы согласовать.

Плетнев дернул щекой.

— Нет времени согласовывать. Если будут проблемы — валите все на меня. Я ломал дверь один, ясно? Вы даже не успели понять, что я собираюсь сделать. А теперь давайте, парни! Девчонка может умереть из-за нашей медлительности.

Оперативники нехотя подтянулись к двери, но тут раздался щелчок открываемого замка и дверь слегка приоткрылась. Плетнев сделал знак рукой, и опера успели спрятаться за угол.

— Что такое? — раздался негромкий, испуганный мужской голос.

Плетнев заглянул в щель и увидел худое носатое лицо и огромные «булькатые» глаза, с тоской взирающие на окружающий мир.

— Вы меня залили, — выпалил Плетнев.

— Как залил? Почему залил? Кто вы?

— Сосед снизу. У меня из-за вас штукатурка с потолка сыпется! На полу лужа размером с Тихий океан!

— Позвольте, — пробормотал носатый мужчина. — Но у меня ничего не капает. Голову даю на отсечение. Это, должно быть, у соседей за стеной.

— Нормальное кино, — саркастически хмыкнул Плетнев. — У него не капает, а у меня капает. Давай, мужик, открывай, если не хочешь проблем. К соседям я уже заходил, у них все в порядке.

— Но позвольте…

— Ты откроешь или нет?

— Да не собираюсь я вам ничего открывать! — сердито произнес носатый и попытался закрыть дверь, но Плетнев ему не дал.

— Или ты меня впустишь в квартиру, или я туда въеду на тебе верхом, — свирепо сказал он. — Ну!

— Убирайтесь! — воскликнул носатый. — Убирайтесь, или я сам вызову милицию.

Он снова попытался закрыть дверь, но тут у Плетнева сдали нервы и он что было мочи вдарил по двери плечом. Цепочка порвалась и дверь распахнулась, сбив носатого с ног.

— Берите его за жабры, парни! — крикнул Плетнев и ринулся в квартиру.

Оперативники ввалились в прихожую следом за ним. Носатый попытался встать, но один из оперов положил мужчине ладонь на голову, толкнул его на пол и, покачав головой, произнес:

— Не стоит.

— Я буду жаловаться, — тихо и испуганно пробормотал носатый. — Я дойду до самого верха!

— Дойдешь, — согласился с ним оперативник. — Если ноги по пути не обломаешь.

Вбежав в квартиру, Плетнев огляделся по сторонам и рванул в одну из комнат. Однако комната была пуста. На стенах висели картины в основном в стиле «ню». Причем некоторые из них были настолько откровенны, что больше годились для какого-нибудь порнографического журнала, чем для музейного каталога.

Плетнев побежал в другую комнату, но и здесь не нашел ничего подозрительного.

— Антон! — услышал он голос одного из оперов. — Иди сюда!

Плетнев метнулся на голос. Он вбежал в небольшую комнатку и замер на пороге. На резном, обтянутом красным атласом диванчике сидели две девушки и испуганно кутались в красные шелковые простыни. Судя по их голым бедрам и плечам, а также по стоявшему рядом с диваном фотоаппарату на высоком штативе, девушки были моделями.