– Ты сказал, что ваших руководителей района не судили,- заговорил как-то Григорий Ильич,- не судили и в то же время вам дали понять, что эти «враги народа» ликвидированы. Значит, открытого суда над ними вашим чекистам, видимо, не удалось организовать: орешки "мазались не по их зубам. А вот наши новгородские руководители не устояли и предстали на скрытом судилище… Понять тут очень трудно. Скорее всего, их уговорили на это как бы ради революции, а возможно, запытали до того, что им было уже все безразлично. Скорее всего, так.
– Когда же их судили? До конца августа открытых процессов, кажется, не было.
– Не было. Процесс в Новгороде проходил в начале сентября… Я был арестован две недели спустя.
Гриша присутствовал на процессе по пригласительному билету, и я запомнил его рассказ, будто сам там побывал.
…За столом восседает спецколлегия областного суда под председательством Королькова. Обвинение поддерживает помощник прокурора Ленинградской области Сломим. Все чинно, торжественно, однако чувствуется какая-то затаенная настороженность, боязнь чего-то. В небольшом зале десятка три слушателей, вполне подготовленных шумливой прессой за истекшие годы борьбы с «врагами народа». Тут же сидят и свидетели, заранее проникнутые сознанием патриотического долга и сто раз отрепетировавшие свои показания.
Но вот ввели подсудимых… Первым вместо мужественного и смелого богатыря, которому сам Буденный на поле боя когда-то прикрепил на грудь орден Красного Знамени, вошел исхудавший, измученный седой старик; в глазах – полная отрешенность, как у человека, уже ступившего на край могилы и ко всему безразличного,- это был Бригадный.
…На нары, кряхтя, взобрался Артемьев:
– Что за тайны, если не секрет?
– Садись и послушай,- сказал я, отодвигаясь к стенке.- Гриша рассказывает, как судили новгородских руководителей.
…За Бригадным идет Самохвалов, бывший секретарь райкома, тоже худой, седой, серый… Всего подсудимых – десять человек; еще совсем недавно они были самыми уважаемыми и авторитетными людьми в районе. Тут Смирнов – заведующий районным земельным отделом и Кутев-директор МТС, начальник мелиорации Варутин, главный агроном района Кузьмин, старший землемеделец. Новгородчины Варнк и два председателя передовых сельсоветов – Радчук и Петрушин. Все десять – главные «враги народа» с новгородской земли…
Невозможно было поверить тому, что каждый наговаривал на себя. Бригадный, например, сказал, что возглавлял антисоветскую группу в районе по заданий какого-то троцкистско-бухаринского центра, а Самохвалов заявил: «Меня завербовали потому, что знали о моем враждебном отношении к политике партии и Советской власти». И оба, как по заученному, твердили: «Своей деятельностью мы добивались восстановления кулацкой кабалы и помещичьего разгула».
Кто бы этому мог поверить год или два назад? Да и теперь верили разве только фанатики и безмозглые дураки. Как это понять – добивались свержения Советской власти? Свержения самих себя? Это же абсурд!
Бригадный с какой-то непосильной мукой выдавил из себя фразу: «Я и мои соучастники своей вредительской работой добивались развала колхозов и восстановления капитализма в СССР». Да, будущим историкам будет о чем рассказать. Подумать только, какая силища – десять районных работников замыслили свергнуть Советскую власть!
– А может быть, главные обвиняемые специально говорили так? – вмешался Кудимыч.- Может, они и лепили чушь для потомков; дескать, те-то уж разберутся…
Ведь, поди, только в тюрьме мы и стали рассуждать правильно…
– Вы, Кудимыч, пожалуй, недалеки от истины,- подумав, сказал Малоземов.- Большинство слушавших речи на процессе, а до этого читавшие газеты, так ведь именно и думали: враги народа способны на все. Никто не задавался вопросом: а какими силами можно осуществить эти замыслы… А рассуждать мы действительно научились только в тюрьме. До тюрьмы у всех у нас как будто занавески на глазах были, или видели мы только одну сторону медали, слышали одну истину…
Гриша разволновался. Кудимыч молча протянул ему кисет. И тот, свернув трясущимися пальцами неуклюжую цигарку, продолжал:
– Но этот спектакль чуть было не провалился. Старый мелиоратор Варустин на вопросы судьи вдруг заявил, что на предварительном следствии он давал ложные показания, а теперь будет говорить правду: «Я был болен после допросов и потому все подписал…» Видели бы вы, какой начался переполох среди судейцев. Все засуетились, заерзали, начали переглядываться, зашептались, зашелестели бумагами, из вороха которых вскоре и извлекли акты и справки врачебных осмотров. «Совершенно здоров, все здоровы»,- гласили эти бумажки…
– Уж чего-чего, а бумажки-то строчить наши навострились,-заметил Кудимыч.
– А на другой день их приговорили к расстрелу.
– Всех?!
– Восьмерых расстреляли. Только Петрушииу и Варнку сделали снисхождение – дали по десять лет каторги.
….А нас везли все дальше и дальше на восток.
– На меня этот процесс так подействовал,- говорил позднее Малоземов,- что я рассказывал о нем на партсобрании, наверное, не так, как положено. Через несколько дней этот рассказ обернулся против меня и стал поводом для обвинения в сочувствии врагам народа.
– Как и в моем деле. Но одного этого еще мало, чтобы начать следствие.
– Конечно, мало. Ты ведь знаешь, какое положение создалось за последние пять – семь лет на идеологическом фронте? За всеми преподавателями общественных наук слежка, к каждой фразе прислушиваются охочие уши: а не сказал ли ты такого, чего не написано у Иосифа Виссарионовича; не произнес ли ты не установленное канонами, не высказывал ли ты новой оригинально мысли, не соответствующей общепринятым? А я 6ь большим поклонником и последователем Михаил а Николаевича Покровского, учился по его учебникам всегда относился к его работам с большим вниманием. И вот этого старейшего большевика и историка-марксиста объявили главой антиленинской, субъективистской, да еще и вульгаризаторской, школы. Ученого, создавшего лучший учебник русской истории, о котором Ленин дал самый положительный отзыв,- этого ученого затравили самым бесстыдным образом. Травили и его ученики, и завистники, всякая бездарь, создавая себе имя в исторической науке… Эта травля впоследствии, кажется, в тридцать шестом году, нашла свое как бы официальное благословение в неподписанной заметке в «Правде». В каких только смертных грехах не обвиняли в ней Покровского!
– Но тебя-то в чем обвинили?
– Меня обвинили в том, что я осмеливался высказывать свою точку зрения об этом историке. В результате и был причислен нашим НКВД к лику неугодников
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});