Бонавентура вместе со святыми Христофором и Иосифом, а также Пресвятой Девой, и набожный князь босиком отправился на юг. Генрих напрасно рассылал людей в погоню. Корни деревьев смыкались над спящим Оттоном, зарастали тропинки, по которым он шествовал.
Александрия сгорела, жителей вырезали, красное зарево легло на беспокойную гладь Средиземного моря. Отто вернулся через пять лет в компании смуглых воинов. Двенадцать коней тянули воз с большим железным ящиком, а сам он ступал впереди, неся обнаженный меч. Братья пали друг другу в объятия. Генрих спросил о содержимом ящика, и Отто объявил, что вскоре изгонит нужду из Вайсенштадта. Во время своего похода он напал на источник счастливой земли. Победил ее стражей и забрал ее, а затем сжег языческий храм.
Отто больше не спал в могиле, власяницу сменил на пурпурную мантию, велел снять кресты в своих покоях, а монахинь прогнал. На приветственном пиру обменивался с братом поцелуями. Когда все уснули, Отто с Генрихом спустили на тросах ящик в глубь подземелий и спустились следом сами. Посеянная земля принесла городу счастье. С той поры леса наполнились дичью, в воде заплескались жирные рыбы, а в колосьях жита стали попадаться золотые самородки. Вот только Генрих всего этого не дождался, потому что Оттон вернулся из подземелий один.
3
– Почему они так живут? – Вильчур смотрел на рынок через окно нашего офиса.
Я ответил, что, по-моему, живут они обычно. Дети ели вафли и ездили кругами на велосипедах перед ратушей. Женщины обнажали пухлые руки, под арками пили пиво из банок. Герман стерег свое хозяйство. Вильчур заметил, что обычная жизнь – это не жизнь вовсе, и спросил, не обратил ли я внимания на что-нибудь особенное. Нет.
– Вот видишь. А ведь здесь все сгорблены. Отсюда, сверху, мы должны видеть головы. А видим только загривки. Ты действительно этого не заметил? Вот именно. Я когда-то думал, что каждый хочет поднять голову, только не знает как. Но сейчас я уже знаю, что все совсем наоборот. Каждый хочет смотреть себе под ноги и ни на сантиметр выше. Боюсь я, старый.
Я не знал, что ответить. Вильчур присел на подоконник и сказал, что Кроньчак таскается за ним и мутит.
– Но что он тебе может сделать?
– В этой стране всегда что-нибудь да найдется. Хватит и того, что меня замедлят. Думаешь, у меня других дел нет? Ну и вдобавок ты же знаешь, что за полицейский этот Кроньчак. Сперва стреляет, потом расспрашивает.
– Преувеличиваешь. Это всего лишь старый мент.
– Нет, это тип, который убил собственных детей. Подумай о нем в таком ключе, это тебе кое-что объяснит. Говорили же мне – не возвращаться в Польшу. Думаешь, в Швеции нет маленьких городков? Боюсь, придется мне с этим что-то сделать.
– Ну, не убьешь же ты его.
– Вот в том-то вся и проблема, что действительно нет. Расскажи лучше, как там на твоем фронте. Эй, не смотри так, у нас же договор, так или не так?
К Герману подошел Габлочяж. Они сидели рядом, похожие на двух старых лысых крыс, что нашли приют от дождя. Несмело поднимали головы и шептались друг с другом. Я рассказал Вильчуру о счастливой земле и о том, что Текла была лишь одной из многих таких девушек. Я боялся, что мой друг рассмеется, но ничего подобного не случилось. Он вертел в руках дырокол, словно хотел метнуть его в голову Герману или Габлочяжу. Признал, что то, что я говорю, звучит довольно фантастично, но как знать, в легендах всегда есть доля правды.
– Я так-то не дурак, – сказал он. – Я и сам всякого наслушался, пока стоял у Дызя. Факты такие, что в Рыку творятся странные вещи в количестве, взять хотя бы только твою жену или тот детский сад, что похоронил Кроньчак. Людям надо как-то это уложить в голове, вот они и выдумывают что угодно. Тебе так не кажется?
На какое-то мгновение мне захотелось рассказать ему про быка, Тромбека, скрежет и все остальное. Я даже представил себе, какое облегчение это бы мне принесло. Вильчур пихнул меня и предложил куда-нибудь отсюда пойти.
– Покажу тебе свое место. А потом кое-что расскажу.
Внизу Габлочяж и Герман сцепились. Барахло раскатилось по рынку. Дрались, как женщины, вцепляясь друг другу в волосы и царапая красные лица. Желали друг другу смерти. Растащил их Кроньчак.
4
Пястовская башня стояла закрытой, сколько я себя помнил. Вильчур поковырялся в замке, и мы вошли внутрь. О стены опиралась прогнившая древесина, а лестницы вели как вверх, так и вниз. Вильчур вынул зажигалку.
– Будто бы там гитлеровские туннели, схроны, все такое, – объяснил он. – Нормальный подземный Рыкусмыку, будто одного наверху недостаточно. Мне всегда было стремно это проверять. А тебе? Вот то-то же. Ну, пошли тогда наверх.
Извилистая лестница вела в круглый зал наверху башни. Я наступал на старые птичьи гнезда. С писком разбегались крысы. Мы сели друг напротив друга на широком каменном парапете. Вильчур начал:
– Сюда я приходил, когда все доставало. Приют, глупые бабы, дебилы дружки. Садился и представлял себе, что умею видеть сквозь стены. И вот смотрел на тебя, смотрел на телок, как они раздеваются. Будто я сисек не видал, ну. Идиотство какое-то.
Дома, что были видны отсюда под острым углом, казалось, налегают друг на друга. К крышам приросли старые голубятни. Я заглядывал в чужие окна.
Я давал себе зарок сюда больше не возвращаться, – говорил Вильчур. – Незачем было. А потом представлял себе, как приезжаю на уик-энд и сорю деньгами, только для того, чтоб эти хуеплеты увидели, как мне повезло. Ну и что из этого вышло? Я приехал как слуга, и вот тебе и пожалуйста. Хотел магии, ну так на тебе.
Я пытался передвинуться так, чтобы заслонить ему вид. Стена была холодной. Вильчур рассказывал:
– Это дурное место, Шимек. Здесь умирают женщины и дети. Не знаю почему, но иногда я верю, что это Рыку их убивает. Вот просто так. Город как вампир. Это слегка безумно. Поэтому люди придумывают всякое, чтобы с этим примириться. Треп о князьях как-то менее пугает, чем все эти бессмысленные жертвы, трупы. Эти люди могли бы жить, но они мертвы. Понимаешь, что я хочу сказать? Эй, не высовывайся так.
– Я сижу тут всю свою жизнь и ни с кем поговорить не могу. С тех пор как вы все выехали, блин, ни с кем, – сказал я и тут же попросил Вильчура поменяться со мной местами, дескать, хочу посмотреть на город. Он буркнул свое обычное «как хочешь».
– Я себя убедил в том, что если не вернусь сюда, то умру. Вот тебе и пример, загрузился на пять с плюсом. Рыкусмыку или смерть, блинский блин, понимаешь? Бежишь отсюда, ненавидишь и потом возвращаешься с поджатым хвостом. Вот именно это я хотел тебе сказать. Что с нами сделал этот город? Каждый сюда вернется, раньше или позже: или жизнь у него не сложится, или почувствует свою вину. Ты хотел получить проклятие, ну вот оно. Другого не будет.
С нового места я видел замковую башню, а ближе двор на Старомейской и мое собственное окно с фрагментом развороченной комнаты и стеной, заляпанной краской. Я надеялся, что Вильчур этого не заметил. Он был умным парнем. Такие видят больше, чем мы.
5
Кроньчак пришел в офис фонда и сказал, что подозревает преступление. Начал осматриваться, копался в ящиках стола. Я спросил его, о каком преступлении речь. Он ткнул в меня костлявым пальцем:
– Я думал, это ты мне скажешь.
Голова у него была гладкой, как стеклянный шар, по ней можно было предсказывать несчастья. Бессонный всегда узнает бессонного, но не остановит его. Я подпирал стену, а Кроньчак перетряхивал ящики, совал нос в папки и просматривал файлы в компьютере. Я сообразил, что он ничего в этом не понимает. Просто спускал пар.
– Пора уже определиться, на чьей ты стороне, дорогой коллега, – сказал он. – Напоминаю тебе, что у тебя никого нет. Вильчур приехал. Когда-нибудь уедет. Ты действительно думаешь, что можешь