Старика Крамнигана никто не слушал. Народ столпился на площади вокруг навеса.
Судовой лекарь испробовал уже все, что имел, из лекарств и все, что умел, из приемов. Он извлек стрелу — но и только. Страданий раненого это нисколько не уменьшило. Уже подошел преподобный Эбенизер и стал требовать, чтобы лекарь, хотя бы ненадолго, привел раненого в сознание, ибо адмирал должен исповедаться, покаяться и причаститься святых даров — то есть приготовиться к смерти так, как подобает англиканину. Взбешенный тщетностью своих усилий лекарь раздраженно заорал, что он и сам бы рад привести начальника в чувство да вот что-то пока не выходит…
Пастор уже набрал полную грудь сырого пахучего воздуха, чтобы достойно ответить, — но тут из одного глиняного улья в квадратную дверь выполз на карачках седой трясущийся и горбатый негр с тыквой-горлянкой в руке, величиною в мужской кулак. Опираясь на неоструганную кривую палку — вернее сказать, хворостину, курчавый дедушка приблизился к навесу, протянул тыквенный сосуд священнику, показывая на стрелу, на раненого, на тыкву, и залопотал что-то по-своему. В его непонятной речи попадались португальские слова, исковерканные, но не до такой степени, чтобы узнать было нельзя. Через минуту стало ясно: старик предлагает противоядие.
Священник с отвращением отпрянул и сказал:
— Это нельзя давать раненому. Это же сделано язычниками, из неосвященных предметов.
Лекарь его поддержал со своих позиций:
— Мы же не знаем, из чего составлено это зелье. Не думаю, что можно так рисковать…
И тут из окружающей умирающего толпы выступил коренастый немолодой моряк, успевший поплавать еще с Вильямом-старшим, им и выдвинутый в командный состав, — Томас Муни, второй помощник капитана с «Иисуса». Он хмуро и твердо заявил:
— Наука и религия свое слово сказали. Они могут только похоронить мистера Джона по всем правилам. А этот черномазый дает, в худшем случае, то же самое, что эти уважаемые господа, только по другим, по своим правилам. А в лучшем случае — жизнь. Все! Наука и религия, отойдите, пожалуйста, в сторону и уступите место суеверию!
Сказано это было без тени улыбки — и таким голосом, что доктор и пастор, поджав губы и ставши вдруг до удивления схожими, удалились в одном направлении. Они шептались все время — а это было довольно долго, — покуда Том, знаком подозвав черного старичка, вливал по капле, по знаку негра, вонючее, жгучего вкуса, черно-бурое зелье в рот адмиралу. Старичок читал заклинания при этом и делал Тому знаки, повинуясь которым, тот орудовал с тыквенным сосудиком. И вскоре — чудо! — Хоукинза обильно вырвало зеленой пузырчатой слизью, он побледнел, и отек стал спадать на глазах.
Кончилось все через полтора часа, когда Том Муни отдал старичку свою каменную фляжку с выдержанным бренди и большой нож. А Хоукинз пришел в себя и слабеньким, дребезжащим голосом скомандовал отбой. Его отнесли на «Иисуса» и, начав немедленно собираться, отчалили и пошли на восток в поисках более счастливых берегов…
4
Наконец, после четырех дней пути (из которых почти полтора дня потеряны: продвижение из-за штиля нулевое), Хоукинз распорядился поворачивать на норд, к берегу, чтобы еще раз попытать счастья. Пристали в первой же бухточке, достаточной для того, чтобы вместить всю флотилию, и высадились. К берегу вплотную подходил лес, и в лесу отчетливо слышались приглушенный говор, шорох листьев о голые тела и другие звуки, свидетельствующие о том, что там находится большое количество людей.
— Фрэнсис, ты все время похваляешься своей, пока еще мало чем доказанной, необыкновенной везучестью. Ну-ка, давай договорись с черными! — скомандовал Хоукинз, потирая занывшее вдруг вновь раненое стрелой плечо. Дрейк пожал плечами, сунул за пояс заряженный пистолет и пошел в лес, подняв высоко пустые руки раскрытыми ладонями вперед. Пройдя десяток шагов, начал отчетливо считать вслух до двадцати — сначала по-английски, потом по-латыни, по-испански и с запинкой — по-гречески.
— Образованность свою дикарям показывает! — хохотнул кто-то из офицеров. Но тут… Из зарослей мужской басистый голос начал хрипло отвечать Дрейку.
— Вот это дикари! По-латыни кто-то шепелявит?! — изумился адмирал.
— Не-ет. Это… Сейчас, сейчас… Ну да, точно. Это негры по-португальски считают, стало быть, отвечают Фрэнсису, — ответил капитан «Миньона» Джордж Хэмптон.
— Так-так. Это они, выходит, поняли, что Дрейк считал, а не что другое?
— Ну да, Джон. Чему вы удивляетесь? Они знакомы с португальцами лет сто — а португальский, признайте, очень похож на испанский…
— Это на бумаге. А на слух разница немаленькая. На слух португальский, пожалуй, изо всех языков наиболее похож на русский, — возразил Хэмптону его помощник Томас Кейси, четырнадцать лет назад плававший с сэром Хью Виллоуби в Московию.
— Тебе понятно — так думаешь, и эти обезьяны заметят сходство? — желчно спросил Хэмптон.
— Не надо, Джордж. Не надо думать, что они столь уж глупы. Дикари — согласен. Но насчет глупости… Честно сказать, в наших командах — ну кроме разве «Юдифи» — найдутся люди, которые белее мела, но не умнее среднего негра, — добродушно сказал адмирал. — Заметьте, Джордж: я даже не имею в виду какого-нибудь выдающегося негра — а наверняка есть и такие, — а именно среднего.
— Вы правы, мистер Хоукинз. Даже среди вонючих самоедов, питающихся треской да навагой, тоже есть очень даже умные ребята, хотя порох им неизвестен, да и стрелы у них с норвежскими наконечниками. А выглядят они так, что наши губастые черномазые рядом с ними ну просто красавцы писаные!
— Ну, Том, уж это ты загнул для красоты слога, — скептически сказал капитан Хэмптон.
— Да нет, мистер Хэмптон. Кейси прав относительно самоедов. Я бывал на лапландском побережье и могу подтвердить хоть под присягой, — подал голос боцман «Иисуса из Любека» Дэниел Каррикью, который, кажется, вообще всюду бывал и все видал.
Но тут из-за деревьев раздался голос Дрейка:
— Э-эй! Идите сюда человек десять, включая Хоукинза и Хэмптона!
— Чтоб, если убьют, то сразу всех, — сказал Хэмптон.
И кряжистый Том Муни его поддержал:
— Джордж прав. Хотя бы один капитан королевского флота должен оставаться при кораблях. Ладно, пойду я. Интересно, что там у Фрэнсиса…
Капитан «Юдифи» сидел на поваленном ветром стволе дерева, обросшего какими-то лианами и алоцветущими кустиками, попивал мутное пальмовое винцо из долбленой тыквы, закусывал вяленой свининой и ломтями папайи и отплевывался черными плоскими косточками с таким видом (как утверждал позже Джон Хоукинз), что любого, кто не бывал в Девоншире, но наблюдал это зрелище, оно бы убедило, что в Плимуте папайя растет на обочинах, как сорняк, или аллеями вдоль всех улиц.