— Таки набралось у Его Католического Величества во владениях дерьма для команд этих кораблей. Порядочные-то люди в их краях с испанцами воюют, свое имущество и дела забросили и в «морские гезы» подались, к адмиралу Юстину Нассаускому. А эти… Тьфу!
И без толку было бы объяснять им, что это уже потому невозможно, что «гезы» Юстина Нассау — голландцы и протестанты, а они — фламандцы и добрые католики. Не поймут ведь, еретики поганые, еще и булыжником в спину вломят…
4
А что поделывал тем временем Фрэнсис?
Он набрал команду, в которой, в свои двадцать два года, был едва ли не самым пожилым, но зато каждый любил море и отлично знал свое дело. Потом доверил дальнейшие сборы нанятому боцману, вручил тому кошелек с монетами и список подлежащих закупке припасов. И уехал из города с давно, еще в Испанских морях, обещанным визитом.
К кому?
Да к Гарри Ньютону, корабельному плотнику с «Эйвона». Видно было, что в море Гарри не чужой — и все же он явно томился по своей ферме, по скоту, по дому… При этом они как-то сдружились, хотя вообще-то Фрэнсис не жаловал моряков, в плавании мечтающих о суше.
Ферма Ньютонов была в трех милях от окраины Плимута — и Фрэнсис пошел пешком. Поздние шмели жужжали в цветах. Травы пахли. Было тепло и сухо…
Гарри не оказалось дома. На ферме хозяйничала его сестра. Фрэнсис из рассказов плотника знал, что зовут ее Мэри, что она одна управляется со всей женской стороной крестьянской работы уже третий год, со дня смерти матери. И что ей от роду пятнадцать лет…
— Вы — господин Фрэнсис Дрейк! — не спросила, а назвала без сомнений она, выйдя на крыльцо и приставив маленькую крепкую руку козырьком ко лбу, чтобы не слепило глаза клонящееся к западу солнышко. — Правильно? О! Вот Гарри обрадуется! Он столько про вас рассказывал — наверное, больше, чем про все остальное в Вест-Индии, вместе взятое. Я думала, по рассказам, что вы большой-пребольшой!
Фрэнсиса царапнуло: ну да, росту он пониже среднего. Верно. Но зачем же напоминать об этом? А впрочем, плевать! Он невысок — зато он Фрэнсис Дрейк! Еще вопрос, что перетянет. Но… Но в голосе девушки было что-то такое, теплота какая-то, что ли, что он ничуть не обиделся, просто смолчал. А Мэри объяснила:
— Гарри с отцом поехали за телегой, которую нам продал господин Уилкинсон. Это во-он за тем пригорком. Не знаю, сколько они там пробудут. Вообще-то пора уж им и быть, но если они там пробуют яблочное вино нового урожая — а госпожа Уилкинсон известная мастерица его ставить…
Фрэнсису понравился низкий, грудной голос и тонкое лукавство девушки. Она как бы не насмехалась, а чуть-чуть подсмеивалась над своими мужчинами — и сообщнически приглашала к этому Дрейка. Он внимательно поглядел на девушку. Вполне созревшая девушка — а Гарри рассказывал о ней, как о совсем ребенке. Ладненькая, черноволосая и черноглазая, приятно полненькая — словом, весьма аппетитненькая…
Честно говоря, Фрэнсис терялся в женском обществе до сих пор. Он считал, что не умеет развлекать женщин и девиц. Черт их знает, что им нужно. Иногда смотришь — махровый дурак рассказывает им ерунду, а они млеют. Расскажи им ты то же самое, слово в слово, — будут зевать, перебивать глупыми вопросами и еще более глупыми замечаниями… То ли дело — в чисто мужской компании, когда все ясно. И кто сильнее — того и верх. При этом вовсе не обязательно иметь самые крепкие кулаки или самые твердые мышцы. Можно быть сильнее других знаниями, или умом, или характером, или всего лишь опытом («всего лишь» — потому, что опыт можно получить, не превосходя ни в чем других). Но это в чисто мужской компании, потому что если в нее затесались бабы, пусть всего одна-единственная, — мужчины начинают вести себя иначе: петушатся, распускают хвосты и воспринимают других мужиков в компании не как товарищей, а как конкурентов. А с бабами… Никогда не угадаешь — и уж, тем более, ни за что не поймешь, чего им на самом деле нужно. Когда они над тобой смеются, а когда тают, как лед на солнцепеке…
Но с этой Мэри было как-то иначе. С нею он почему-то чувствовал себя спокойно и как-то… Защищенно, что ли? Словом, уютно. Она не смущалась, глядя ему в глаза, не хихикала без повода…
Наверное, это у них семейное: вот и Гарри своею ровной, непрошибаемой веселостью поднимал настроение всей команды в тяжелую минуту. Да, это у него с сестрой общее. Короче, Фрэнсису было хорошо с нею. Честно говоря, хотелось, чтобы Гарри подольше не приезжал…
— Ну ладно. Вы идите в дом, а мне надо в коровник — задать коровушкам сена. А то в кормушках уже дно видно. Голодные стоят…
— Я помогу, — сам себе удивляясь, вызвался жданный гость. Мэри не стала жеманничать и отнекиваться. Усмехнувшись, она послала Фрэнсиса на сеновал, размещавшийся, как обычно, над хлевом, — подавать сено вниз.
И капитан барка «Юдифь» охотно взялся за предложенные вилы.
— Голова от высоты не закружится? — якобы участливо спросила Мэри.
— От чего? Тут не выше, чем от палубы до моря! — высокомерно бросил Фрэнсис.
— Тогда подавайте! — И Мэри принялась распределять по яслям сено, которое спихивал вниз Фрэнсис. На сеновале было жарко и одуряюще пахло свежим сеном. Аж голова кружилась!
Потом Мэри тоже поднялась на сеновал по «лестнице» из наклонного бревна с зарубками. Как она объяснила — посмотреть, сколько у них в запасе сена осталось. Фрэнсис разогнулся и увидел прямо перед собою смеющиеся черные глаза. И он… Он не знал, как это получилось, — но он схватил девушку за сильные плечи, притянул к себе и поцеловал в губы. И… И почувствовал, что ему отвечают, и жарко.
Фрэнсис давно уж знал, что такое «любовь», то есть ему говорили, что любовь то и есть, что он узнал у портовых шлюх, и ничего другого не бывает. Но тут было совсем другое! Там — приятная, хотя и нелегкая работа. А тут… Тут и слов нет таких, чтобы точно сказать, что с ним происходило. Полет какой-то…
— Нет-нет, не надо! Ну, не все сразу! — и Мэри выскользнула. И тут же добавила, чтоб не огорчался:
— Отец и Гарри могут в любой момент вернуться… — А голос был нежный, ласкающий. И теперь она уж смущалась, опускала глаза и даже отворачивалась, чтоб не встретиться с ним взглядом. Вспомнив о том, что скоро Гарри явится, Фрэнсис спустился с сеновала и начал отряхиваться. Мэри тоже вытаскивала травинки из волос. Потом, растерянно улыбаясь, сказала:
— Да что ж это за помрачение такое? Теперь ты будешь думать, что я со всеми всегда вот так — вешаюсь на шею каждому встречному. Будешь ведь, да? — И в черных полыхающих глазах мелькнул испуг, потом сомнение и горькая уверенность. Фрэнсис поспешил успокоить. Он бы и не то сказал, только чтобы прогнать озабоченность и горечь из этих чудных ласковых глаз. Он сказал: