Читать интересную книгу Еще жива - Алекс Адамс

– Я и на самолете летала, но это не делает меня пилотом.

– Просто выслушай парня. Наступили очень мрачные времена, друг мой. Сейчас даже самые крепкие нуждаются в плече, на которое можно опереться.

Сейчас

Я дала ослице имя Эсмеральда. Просто так, без причины. Ей идет. Не знаю почему, но, когда я произношу его, это имя так же легко к ней пристает, как надевается любимый свитер в холодный день.

Эсмеральда, при всей капризности, присущей ее собратьям, идет со мной по собственной воле. Наверное, она знает, что где люди, там и еда. А может, я ей понравилась и она нуждается в компании. Или, возможно, ей хочется, чтобы была хоть какая-то цель.

И мы по очереди несем рюкзак. Исторически сложилось так, что ослы – вьючные животные, но это не значит, что я отвожу ей такую же роль. Я тоже выполняю свою часть работы. Так или иначе, она бредет позади меня, ведомая мною за веревку. Когда она останавливается, останавливаюсь и я. Эсмеральда мастерски умеет находить пищу и воду.

Цыганское поселение сейчас у нас за спиной в нескольких милях. Сколько точно, я не знаю. Сколько бы ни было, этот путь занял у нас два дня. Я иду в Дельфы. Да, я помню рассказ цыгана о женщине-чудовище, которая там обитает. Медуза, говорил он, с прической из змей и окаменяющим взглядом.

Тянется еще один день, за ним следует ночь, по ее следам идет следующий день. По мере приближения к Дельфам дорога сужается. Или, вероятно, это только под впечатлением от рассказов цыган она кажется зловеще сдавливающей.

Появившаяся в поле зрения за небольшим изгибом дороги трещина в земле не плод моего воображения, разлом существует в действительности, и он препятствует моему дальнейшему продвижению, поскольку достаточно глубок и широк. У меня в животе совершаются различные движения, как будто растущий там маленький человек почувствовал мое затруднение и растерянность. Обнадеживающе, хотя и не вполне, я прикладываю ладонь к выпуклому животу и останавливаюсь, пытаясь придумать, как перебраться на ту сторону.

Есть и другая дорога, но по ней мало кто ходил. Там нет асфальта, всего лишь примятая трава. Сперва она идет к северу, потом сворачивает на восток, потом опять на север и дальше скрывается из виду. Меня смущает не столько то, что она исчезает, сколько то, где она исчезает. В то время как основная дорога пересекает города и поселки, эта тропинка прячется. Она ныряет в рощицу оливковых деревьев, едва разделяя растительность, втискиваясь внутрь.

Где-то здесь должен быть знак из потемневших от дождей досок, воткнутый в землю. Должна быть надпись, сделанная когда-то белой краской, указывающая, поворачивать назад или умереть. Но ничего нет, нет даже углубления в земле, где могла быть воткнута палка с табличкой. Отсутствие знака само по себе знак, предупреждающий: «Берегись!»

Дурные предчувствия наполняют меня, пока я не начинаю трястись от страха. Что бы сказал Ник? Что бы он посоветовал сделать в такой ситуации, если бы мы сидели с ним вдвоем в его комфортабельном кабинете, шутливо переговариваясь через низкий столик? Я глубоко вдыхаю, задерживаю воздух, пока не начинает болеть в груди, затем выдыхаю легко и решительно, потому что я знаю, что он сказал бы.

Он предложил бы попробовать. Не бояться исследовать неизведанное. Оно кажется нам необычным только до тех пор, пока мы не взглянем ему в глаза и не скажем: «Эй, как дела?»

«Эй, как дела?» – тихо бормочу я.

Я не произношу это громко и значительно, потому что меньше всего мне хочется искушать судьбу громогласным объявлением о своем прибытии. Я взираю на неизвестное, надеясь, что оно не таит в себе ничего гибельного.

Эсмеральда фыркает и вдруг начинает взволнованно переступать копытами по мостовой.

– Тише, девочка, успокойся, – шепчу я и прислушиваюсь.

Ощущение кого-то – или чего-то – постороннего наползает на меня, словно зараженное оспой одеяло[42] окутывает мои плечи.

Где-то там чужое дыхание, такое же быстрое, как и мое. Оно затихает, как только я задерживаю свое. Возможно, это наваждение, но только если там действительно кто-то есть, мне явно не поздоровится. А может, именно так и начинается паранойя? Я давно устала от этого мира, в котором меня постоянно преследует нечто, и я уже почти вижу что-то, прячущееся на периферии зрения. В прошлом, всего лишь несколько месяцев назад, достаточно было крепко держать сумку, избегать темных переулков и закрывать двери и окна, чтобы чувствовать себя в относительной безопасности.

Я сильнее сжимаю веревку, соединяющую меня с Эсмеральдой. Судя по непокорному мотанию головой и возмущенному фырканью, она не рада тому, что я хочу увести ее с дороги в оливковую рощу. Но она и не должна радоваться, поскольку все, что от нее требуется, – это идти за мной, глядя мне в спину.

Кустарник и подлесок упрямо стоят на своем, не желая отклоняться под нажимом моих ботинок, гнущих их к земле и в стороны. В конце концов мы приходим к непростому компромиссу: они расступаются лишь настолько, чтобы мы смогли пройти через них, и затем возвращаются на прежнее место. Таким образом они сохраняют свое дикое чувство собственного достоинства, а мы с Эсмеральдой кое-как протискиваемся сквозь чащу.

Стена серебристой зелени поглощает нас полностью, предлагая мне обоюдоострое лезвие, которое я не могу не схватить. По одному остро отточенному краю пляшет это подражательное дыхание, в то время как по другому скользит неизведанное. Выбирай меньшее зло, которому ты не заглянул в пасть и не учел его железных зубов, или пробуй другой вариант, который может оказаться спасительным.

Однако выбор сделан, и я, подбадривая себя, двигаюсь вперед. Смех рождается у меня в горле. Это странно. Это совершенно ненормально. Каждая трагедия легла на предыдущую, и вот я уже созерцаю целую шатающуюся башню из черных глыб. И чем сильнее я в них вглядываюсь, тем менее реальными они становятся.

– Если я сошла с ума, я знаю об этом или я отказываюсь признать очевидное?

Эсмеральда никак не реагирует на мои слова. Она бредет позади меня без всяких эмоций. Мы идем тихо, хотя и не беззвучно, и я надеюсь, что звуки окружающей природы поглотят в себе наши.

– Все это не так-то просто, да?

Мы идем, и я высматриваю ее, дикую лесную женщину со змеями вместо волос.

Тогда

Ник смеется, когда я говорю ему:

– Если тебе нужно поговорить, то я в твоем распоряжении.

– Это Моррис тебя послала, чтобы ты делала за меня мою работу?

– Да.

– Но тебе этого не хочется.

– Нет, не хочется.

– Почему?

Я поднимаю на него глаза, и уголки моих губ непроизвольно загибаются вверх.

– Ты и сейчас меня анализируешь?

Он дарит мне ту полуулыбку, которая более уместна за выпивкой в тускло освещенном баре, а не в этом временном лазарете.

– Почему нет?

Я смеюсь, качаю головой.

– Даже не пытайся. Я не хочу, чтобы меня обдирали как куриную косточку.

– Почему нет?

Действительно, почему нет? Но, вообще-то, я знаю почему. Я не хочу, чтобы он рылся у меня в сознании, трогая то, что я отложила в укромное место на хранение. Там, в закоулках, прячутся разные глупые безделушки, как, например, мое к нему влечение.

– Потому… потому что легче хранить все вместе, хранить страх перед будущим, завернув его в симпатичную упаковку и положив в ящик с надписью «Не трогать». Вот поэтому. Ничего хорошего не получится, если туда влезть.

Я ожидала, что он опять засмеется, но ошиблась. Вместо этого Ник кивает. Он поднимает свои обутые в ботинки ноги и водружает их на стол. Я делаю то же самое. На секунду я задумываюсь о том, что мы, должно быть, выглядим как люди, которым уютно друг с другом, и, наверное, для какой-то части меня это действительно так. Но есть и такие части во мне, которым с Ником совершенно неуютно. Когда он тыкает в мои сокровенные места, у меня возникает желание сказать, чтобы меня не трогали.

Тем временем он сплетает пальцы у себя на затылке. Он ерзает на стуле, его взгляд скользит с моей шеи на пупок и снова поднимается, встречаясь с моим.

– Тогда разбирай меня на части. Анализируй. Делай то, что тебе приказала Моррис.

Я тяжело глотаю, мне хочется встать и выйти из комнаты, но я знаю, что двигаться при этом я буду неуклюже и скованно. А если и есть что-то, чего я сейчас не хочу, так это выглядеть хоть немного несобранной и хладнокровной. Я не хочу, чтобы он видел то, что есть. Я не хочу, чтобы он видел то, чего нет.

– Полагаю, ты похож на меня.

– Продолжай.

Его слова придают мне уверенности, мои мысли набираются сил, и мой рот вместе с ними.

– Я думаю, ты действуешь на автопилоте, делая то, что нужно делать. Часть тебя погибла на той войне, поскольку ты врач, а не убийца, и оттого, что тебе приказывали убивать, ты чувствовал себя дерьмово. Потом ты вернулся сюда, в ад, и здесь нашел все тот же разгул смерти, только тут она страшнее и больше касается тебя лично, потому что забирает всех, кого ты любишь. Я считаю, что ты хочешь меня по той причине, что я из «раньше», когда все было здоровым и нормальным. Я напоминаю тебе о том, как было раньше. Ты вожделеешь не меня, а те воспоминания, которые я в тебе пробуждаю. Я принадлежу тому, другому, а не нынешнему миру. И всякое «мы», которое могло бы быть, тоже будет принадлежать тому миру.