Читать интересную книгу Еще жива - Алекс Адамс

– Я вела себя так же?

Он поворачивается ко мне, но я на него не смотрю, продолжаю глазеть на город. Он привычен, приятен, безопасен. Ник небезопасен.

– Вы просто могли бы сказать мне правду. Я ведь был на вашей стороне.

– Звучит безумно.

– Ну да, безумие – это то, чем я занимаюсь ежедневно. Ко мне приходят женщины, хранящие свое дерьмо в полиэтиленовых пакетах, которое они взвешивают, чтобы знать, что все съеденное вышло наружу. Приходят мужчины, которые проводят ночи напролет на порносайтах в Интернете, а в соседней комнате у них красавица жена. Живые женщины их уже не возбуждают, их заводят только виртуальные. Я видел детей, которые режут себя, чтобы спрятать боль, потому что так делают их друзья, а они не хотят выделяться. Хотите еще безумия? Я могу рассказать вам тысячи историй. А что до какой-то вазы, вдруг появившейся в вашей квартире, так это не безумие, это преступление. Безумием было врать на этот счет тому, кто был на вашей стороне, человеку, которому вы платили. Вы попусту тратили свои собственные деньги, и это тоже было безумием.

– Я поняла, я безумна. Вы специалист, вам виднее. Вы хотите, чтобы я залезла на крест, или хотите прибить меня к нему собственноручно?

– Да ладно вам, Зои…

Он большой, широкий, когда так близко; мускулистый настолько, что легко меня сомнет, если захочет. И наверное, мне бы это понравилось.

– Иди в задницу.

Я встаю и шагаю к двери, хватаюсь за ручку и обнаруживаю, что дверь заперта. В этом здании два входа на крышу. Или выхода, в зависимости от того, как на это посмотреть. Один из них закрывается на ночь. Моррис не любит запирать оба на случай чрезвычайного происшествия.

– Черт.

Он стонет.

– Это же конец света, давай не будем ссориться.

Его слова тушат мою злость.

– Ты прав.

– Повтори.

– Ты прав.

– Я всегда прав.

– Я бы не стала обобщать.

– Станешь, когда увидишь, что я всегда прав.

Это уже почти флирт, не считая того, что ни один из нас не улыбается. А в миллиардах миль отсюда по небу пронеслась звезда.

– Я не хочу быть цыпленком Цыпой, – говорю я. – Я не всегда хочу, чтобы небо падало[40].

– Все будет хорошо.

– Неужели?

– Говорить правду?

Я киваю.

– Я не знаю. Я так не думаю. А если и будет, то это будет хорошо как-то по-другому. Мы слишком много утратили.

Между нами стена. Мне позарез нужна кувалда.

– Мне очень жаль, что так получилось с твоим братом, я видела его имя в списке.

Он склоняется ко мне ближе. Я хочу скользнуть ему в объятия. Как раз у него под подбородком идеальное для меня место, но я не решаюсь. Без приглашения точно нет. А может, и с ним.

– Я должен навестить своих родителей, если они еще живы.

– Они в городе?

– В Греции. Каждое лето они уезжают на родину и говорят о том, как великолепна Америка.

Он улыбается.

– А когда они здесь, только и делают, что говорят, как прекрасна Греция.

– И как же ты думаешь добраться до Греции?

– Туда все еще летают самолеты, если есть чем заплатить за билет.

– Чем же теперь платят?

– Кровью, медикаментами, едой. Все то, чего теперь не хватает.

Город гаснет. Ночь окутывает его тьмой.

Мы с Ником смотрим друга на друга сквозь темноту, между нами триста миллионов трупов. В другой жизни я могла бы его любить. В этой – я могу только потерять его.

Утром свет появляется вновь, но это нас не сильно радует, поскольку мы знаем, что это ненадолго. Электричество вскоре исчезнет навсегда, вопрос только в том, когда именно. Затаив дыхание, мы ждем.

Сейчас

У животных есть тайна.

Первыми улетают птицы. Тысячи их поднимаются в едином порыве с окрестных деревьев, образуя густое гигантское облако. Цыгане начинают о чем-то между собой перешептываться. Что-то происходит, но что именно, я не знаю. Массовый перелет – плохой признак, если только дело происходит не осенью.

Следующие – собаки. Эти долговязые цыганские псы роют землю, уши опущены, толстые языки свисают из открытых ртов.

Все они хранят какую-то тайну.

Тогда

Утром одного из дней приходят тысячи человек. Они устало ковыляют по размытому дождями асфальту мостовых. Среди них люди всех возрастов, обоих полов, и все они крайне измождены, грязны, с тусклым взглядом. Они взяли в это путешествие свои тела, но забыли прихватить души.

– Канадцы, – говорит Ник. – Мигрируют на юг.

– Как перелетные птицы, – добавляет Моррис.

Остальные собираются у нее за спиной. Из окон второго этажа мы наблюдаем за проплывающей мимо процессией нищих.

– Нужно бы накормить их.

Это говорит крупный парень по имени Трой. Он едва окончил среднюю школу. Сейчас таким, как он, некуда идти – университетов больше нет. Теперь его всему учит улица.

– Всех, что ли? – бросает Кэйси.

Он бывший член Национальной гвардии[41]. Длинный, тощий тип, который раньше торговал косметикой.

Трой скрещивает руки на груди, отчего становится более массивным.

– Они голодают.

Моррис берет на себя роль миротворца.

– Мы не сможем накормить их всех из имеющихся у нас запасов. Им придется самостоятельно искать себе пропитание. Пока еще можно найти пищу и убежище. Если они в этом остро нуждаются, то не пропадут. Мы не в состоянии обеспечить выживание всем. Все, что в наших силах, – это наблюдать и поддерживать порядок.

Спор сходит на нет. Мы знаем, что подразумевается под убежищем. Умерло так много народу, что образовался избыток всего, за исключением живых людей, свежей пищи и оптимизма.

– Мы проходим стадию естественного отбора, – ворчит кто-то.

– Нет, – возражаю я. – В том, что происходит, нет ничего естественного.

Моррис хлопает в ладоши, стараясь взять ситуацию под контроль до того, как мы из друзей превратимся во врагов.

– По местам! Давайте проверим, все ли в порядке. Не думаю, что у нас могут возникнуть проблемы. Канадцы слишком вымотаны. Но они также на грани отчаяния, а отчаявшиеся люди не всегда благоразумны.

Все начинают действовать. Несколько дней прошло с тех пор, как наш распорядок изменился.

Электричество появляется и исчезает, когда ему заблагорассудится, а вместе с ним и телевидение с его новостями. Все теперь не так, как раньше. Все по-новому. И это значит, что мы все еще живы.

Идет семья, тоже по дороге с севера. Ее члены вцепились друг в друга, будто только так могут сохранить слабеющие между ними связи. Их шагов не слышно, но они вежливо покашливают, давая мне знать о своем приближении. Я встаю с корточек и разминаю затекшие ноги, вытираю ладонью пену от колы с потрескавшихся в уголках губ.

Оба взрослых по краям поддерживают троих детей, идущих между ними. Они останавливаются на тротуаре, у них много вопросов.

– Мы никогда здесь не были, – говорит один из них. – Давно собирались, но так и не выбрались.

– А теперь мы здесь, – добавляет другой родитель. – И чем тут можно заняться?

Кроме ожидания смерти и борьбы за выживание? Конечно, я этого не говорю, потому что не хочу пугать детей. Но взрослые это знают, эта жестокая правда сквозит в их осанках.

– Пожалуй, немногим, – отвечаю я. – У нас есть хорошая библиотека и музей.

Я как экскурсовод, приглашающий посетить свой мертвый город.

– А еда здесь есть? И приличное место, чтобы остановиться?

– Мы бы туда направились, если бы вы подсказали, куда нам идти.

Я объясняю, в какую сторону им нужно двигаться, но они смотрят на меня непонимающе, потому что все такое привычное для меня поражает их своей новизной. Тогда я предлагаю пойти с ними и показать им все, что может представлять для них какой-то интерес. Прежде чем расстаться, они суют мне в руки бумажный конверт.

– Это все, что у нас есть, – говорят они мне. – Теперь от этого нет пользы. Но, возможно, когда-нибудь в будущем…

Билеты в Диснейленд, самое счастливое место на земле.

– Будьте осторожны! – говорю я им, прежде чем попрощаться.

Ник с кровожадным выражением на лице стоит в конце длинного полутемного коридора старой школы. В другом его конце я, на мне маска безразличия. Между нами дверь, ведущая в комнату, где пьют кофе. Мы направляемся к ней одновременно: Ник идет большим устрашающим шагом, а я – неспешно, как будто прогуливаясь.

– Я знаю, почему ты такой злой, – говорю я, когда мы встречаемся.

– Никогда больше так не делай.

– Я делаю то, что считаю нужным.

– Не нужно приносить себя в жертву ради других.

Я смотрю на него уничтожающим взглядом.

– Это был правильный поступок.

– Чушь собачья. Тебя могли изнасиловать, избить, убить. Продать в рабство. Много еще чего.

– Во мне много всего, Ник, но глупости там нет. Это были хорошие люди, и это был человечный поступок.

Я отворачиваюсь от него, чтобы пить кофе, но он хватает меня за хвост и притягивает к себе. Большим пальцем он гладит мне ключицу. От этого места тепло распространяется по всему телу, пока меня не охватывает пожар.