«И ты, как про деньги да ценности услыхал, задрав штаны бежать кинулся», – неодобрительно закончил за него рыжий дед.
Иванушка хотел гневно опровергнуть невысказанное обвинение симпатичных, в общем-то, пенсионеров в корыстности и сребро-, а также злато– и самоцветолюбии, но врожденная честность заставила его прикусить на языке едва зародившийся ответ и пристыжено кивнуть. Ведь именно за несказанными сокровищами привел его в свое потайное подземелье раскаявшийся градоначальник.
«Чистосердечное признание не освобождает от наказания», – сурово нахмурил брови и непреклонно изрек седобородый.
– Наказания?! – не столько возмутился, сколько изумился Иван. – За что?! «За жадность», – в голос приговорили старички.
– За… что?!.. За… Но я никогда… Никто не может назвать меня… Я вовсе не… Это несправедливо!!!
«Несправедливо?» – недовольно переглянулись деды.
«Что он имеет в виду?»
«Никто еще не называл нас несправедливыми!»
«Выкрутиться хочет, хитрюга.»
«Зная, кто мы такие?»
«Люди… Лукавое алчное трусливое племя, что с них взять.»
«Соврут – недорого возьмут, это верно.»
«А, может, он и впрямь не врет?»
«А коровы летают!»
– Извините, что прерываю… – вежливо, но твердо вклинился в обсуждение своего и своих соплеменников морального облика царевич, – но мне хотелось бы указать на некоторые неточности в ваших умозаключениях. Во-первых, я не знаю, кто вы такие. А, во-вторых, не все люди – обманщики. Подавляющее большинство – искренние, правдивые и благородные! А то, что вы огульно осуждаете всех из-за промахов немногих, характеризует с невыгодной стороны вас самих! Посмотрите, даже Вранеж, уж на что был личность неприглядная, а и то устыдился своих дел, осознал ошибки и захотел отдать честно наворованные сокровища городу! А вы говорите – алчные!.. Да как вам не стыдно!..
«Тихо, тихо, тихо, вьюноша!»
«Ишь, раскипятился, как трехведерный самовар!»
«Ты на нас-то не кричи, да не поучай – мы на свете…»
«В мире, ты хочешь сказать.»
«Ну, да… Со светом тут негусто… В мире мы подольше твоего уж, поди, существуем.»
«Это нам тебя поучать надобно.»
«Получше некоторых, небось, знаем, кто лжец, кто храбрец, а кто жулик и пустозвон.»
Иван неохотно замолчал, обиженный, но непереубежденный.
– Вот и смотрите хорошенько, прежде чем незнакомого человека охаивать, – сурово буркнул напоследок он.
Старички усмехнулись, снова переглянулись, словно читали по глазам друг друга неизвестно какие мысли, пожали плечами, кивнули и… пропали. Такого от них Иванушка ну никак не ожидал.
Он приподнялся, походя удивившись, что после падения с такой высоты у него ничего не сломано и даже не болит, покрутил головой сначала направо-налево, потом – на все триста шестьдесят градусов, на случай, если коварные деды задумали играть с ним в прятки, или шаловливый сквозняк просто задул их свечки и оставил всех впотьмах…
Нет.
Тишина кругом.
Никого и ниче…
Дверь!
Там, шагах в десяти от него, где секунду назад, он мог бы поклясться, была абсолютная и кромешная тьма, появился подсвечиваемый изнутри контур чуть приоткрытой двери!
Не мешкая, царевич вскочил на ноги и бросился к своей находке, пока она не передумала и не исчезла бесследно, как загадочная троица, но, похоже, на этот счет можно было не волноваться. Дверь дожидалась его со стоическим терпением, словно всю свою дверную жизнь она провела именно в этом месте и в этом качестве, и ближайшие несколько сотен лет менять свои планы не собиралась.
Не удосужившись нащупать ручку, если она и была, что не факт, лукоморец просунул пальцы в брызжущую светом щель и потянул на себя. Дверь неожиданно легко подалась, он по инерции сделал шаг вперед, споткнулся обо что-то, бросившееся ему навстречу, упал, хотел подняться – и остолбенел.
Он оказался в огромной круглой пещере. На стенах в бесчисленных кольцах – то у самого пола, то на уровне груди, то выше головы, словно раскаленные угольки, рассыпанные беззаботной рукой, горели факелы. Своды ее нависали над головой, тяжелые и неприветливые, но не в сводах счастье, решил Иванушка, потому что пол пещеры был усыпан содержимым, казалось, всех кладов на Белом Свете, и если одной-двух монеток или драгоценных камней тут недоставало, то исключительно по той причине, что места для них уже не нашлось.
Попирая мечущую искры и позвякивающую у него под ногами волну, уронившую его минуту назад, он вышел на середину самого странного хранилища драгметаллов и предметов роскоши в мире и осмотрелся. Золотые, серебряные, медные деньги расстилались по невидимому полу пещеры, находящемуся, не исключено, в нескольких километрах под ним, звонким разноголосым ковром. На них вальяжно развалились доспехи, изукрашенные эмалью, сканью, чернью и самоцветами. Выйти в них на турнир не разрешил бы ни один король на свете, так как их блеск и великолепие навсегда ослепили бы тех соперников хозяина этого костюма, которые еще не поумирали при виде него от зависти. Между рыцарской одежкой была навалена посуда из золота и серебра такого размера и веса, что пользоваться ей по прямому назначению смогли бы только великаны или слаженные команды обжор-силачей.
Иванушка ошеломленно огляделся: мебель из золота, оружие из серебра, ночные вазы из серебра, цветочные горшки из золота, статуи из золота, кареты из серебра, птичьи клетки из серебра, птицы из золота, украшения из золота, посуда из серебра… И всё это переливалось, сияло, слепило, горело всеми цветами радуги драгоценных камней, манило, напевало, дурманило, звало, умоляло взять в руки, посмотреть, потрогать, согреть своим теплом и никогда больше не расставаться…
Слегка ошалевший и расфокусированный взгляд Ивана остановился на полузасыпанном перстнями и ожерельями блюде, больше похожем на щит стеллийского тяжелого пехотинца. По дну его вился, теряясь в недрах денежных гор, замысловатый вычурный орнамент.
Услужливое воображение царевича моментально дорисовало недостающие детали: дымящаяся жареная картошка с грибами и луком, соленый огурец, расплывающаяся горка сметаны…
Голодный желудок вспомнил, наконец, что последний прием пищи состоялся еще утром, где-то в восемь, вздрогнул, болезненно съежился и кисло забурчал на своего хозяина, требуя или немедленно покормить, или прекратить провокации.
Лукоморец выбрал последнее, сглотнул слюну, бросил еще один, поверхностный взгляд на абсолютно несъедобное великолепие, пробрался не без усилий к стене, достал факел, чтобы пойти поискать в коридоре, откуда только что пришел, какую-нибудь другую дверь, желательно ведущую наружу… И не нашел даже той единственной, что впустила его сюда. «Выбирай», – шепнул ему на ухо смутно знакомый голос.
– Что выбирать? – тупо разглядывая монолитную до неприличия стену там, где еще несколько минут назад была дверь, уточнил Иван.
«Что бы ты хотел из всего этого взять», – терпеливо, словно маленькому ребенку, пояснил другой голос. Царевич догадался, что это нашлись его старички.
Он оглянулся, почти рассчитывая снова их увидеть, но народу в его самой дорогой на Белом Свете камере одиночного заключения не прибавилось.
– Вы где? Пропали? – насупившись, поинтересовался он.
«Здесь, здесь, не радуйся», – ехидно утешил его третий голос – похоже, седобородого дедка.
– Во-первых, мне чужого не надо, – угрюмо скрестил руки на груди Иван. – А во-вторых, узникам сокровища ни к чему. «А если мы тебя выпустим?»
И словно в ответ на эти слова в стене напротив из ничего образовалась новая дверь.
Иванушка радостно рванулся к открывшемуся пути к свободе, но покачнулся и неуклюже растянулся на монетном полу, словно ноги его пустили корни, пока он стоял. Дверь, воспользовавшись его замешательством, проворно сгинула.
«Ишь, какой шустрый. Сначала выбери, потом пойдешь», – пожурил его голос – скорее всего, рыжебородого. Выбирать? Они это серьезно?..
Сколько еды можно на это все купить! А, может, еще и на ткани портным, кожи сапожникам, шерсть шерстобитам, нитки ткачам и прочие товары останется?..
У Ивана перехватило дыхание от открывшихся перспектив, и он заметался по залу, осматривая все заново, повнимательней и с сугубо утилитарной целью. Конечно, при равном весе золотая посуда и разные прочие предметы роскоши, прошедшие через руки искусных мастеров, стоят дороже простых монет, но крестьянам за мясо и овощи и купцам за зерно блюдо размером со щит не отдашь, тем более, что их много, а блюдо одно… А вот если взять, к примеру, вон тот золотой горшок… для цветка… если предположить, что пальма или, скорее, дуб – это тоже цветы… не фиалку же сажать в пятнадцатилитровую лоханку… и насыпать в нее золота… то зиму Постол проживет припеваючи, и еще деревням на ремонт мостов и дорог останется.