Возможно, это было связано с кровавой жестокостью стихов, а может, с драматическим катарсисом.
– Слышали бы вы, что мы пели позже… У нас была «Песня чумного года».
– Извините. У вас очень хороший голос.
Нет, дело было не в словах, а в звуке ее голоса, голоса женщины, которая поет оттого, что любит петь.
– Мы, кажется, очень часто друг перед другом извиняемся.
– Да. Какая альтернатива?
– Хотела бы я знать, – отрешенно проговорила она, потом спросила: – Какие у нас дальнейшие планы?
– Я хотел бы узнать, что в письме Уолсингема.
– Вы знакомы с Эдвардом Четвиндом?
– Практически нет. А вы?
– Ровно настолько, чтобы знать: вам предстоит нелегкая работа. – Она оглянулась. – Если теплым приемом в библиотеке вы обязаны ему… то…
– Хм, – протянул Хансард и стукнул кулаком по баранке. – Я знаю, кто мог видеть письмо. Клод Бак.
Максвелл изумленно открыла рот.
– Клод Бак, автор «Рапиры Конингема»?
– Правильно говорить: Клод Бак, автор «Рапиры Конингема», которая пятнадцать недель была в списках бестселлеров и по которой сейчас снимают грандиозную киноленту. – Хансард рассмеялся чересчур громко, но радуясь, что смеется. – До того как к нему пришел писательский успех, он был историком. Мы вместе учились.
«И не Аллан нас познакомил, – подумал Хансард. – Хорошо, что хоть какие-то части его жизни не напоминают о смерти».
Они остановились в пабе в нескольких милях от Лондона. После чашечки кофе и корнуолльского пирога они вместе втиснулись в телефонную будку. Максвелл вставила в щель зеленую телефонную карточку, Хансард узнал в справочной службе номер и набрал его.
– Алло.
– Клод? Николас Хансард.
– Отлично! Ты давно задолжал мне ответный визит. Ты в Лондоне?
– Провожу тут кое-какие исследования, – сказал Хансард. – Собственно, поэтому я и звоню. Мне нужна помощь. Ты видел Скинские бумаги?
– О, так ты тоже ими занялся? Любопытные документы. Да, я их видел. Подозреваю, что я единственный символический американец, которому их показали.
– Я бы хотел их с тобой обсудить.
– Ладно, отлично, но ты же понимаешь, что мы отметим твой приезд?
– Конечно. Буду очень рад.
– Отлично. Увы, сейчас у меня сумасшедшие недели… сегодня не могу, а завтра я в Национальном театре читаю публичную лекцию о Джосайе Шенксе.
– О ком?
– Надо же, Николас, у вундеркинда-всезнайки все-таки есть пробелы в образовании! Вот что, приходи завтра на лекцию поддержать меня морально. Может, даже узнаешь что-нибудь… А Скинские бумаги обсудим потом за ужином.
– Отлично, Клод. Со мной приятельница, можно ее привести?
– Ужин на троих.
– Когда у тебя лекция?
– В семь в Литтлтоне – ты ведь знаешь Национальный театр? Да что я, конечно, знаешь. Подойди к служебному входу заранее – и спроси меня.
– Звучит интересно.
– Надеюсь, так и будет, – ответил Бак.
Хансард повесил трубку.
Эллен сказала:
– Значит, завтра в Лондоне?
– Завтра в Лондоне, в Национальном театре. Он читает лекцию о ком-то, про кого я никогда не слышал.
– Значит, это кто-то малозначительный.
Хансард вдруг ощутил ее близость, ее тепло.
– Отвезти вас домой? – спросил он, не совсем понимая, что хочет услышать в ответ.
– Я думаю, что это очень джентльменское предложение, – сказала она.
Какие бы слова Хансард ни хотел услышать, это были не они.
До города они доехали молча. Эллен попросила высадить ее у бакалейной лавочки. Хансард слегка нервничал. Огорчил он ее? Обидел?
Черт возьми, одиноко ему, что ли?
Он проехал по Пиккадилли-серкус и дальше по Хеймаркет до офиса «Американ экспресс», там спустился в почтовый отдел и показал документы. Ему выдали толстое письмо. От Анны. Хансард погладил конверт и сунул в нагрудный карман, словно боялся, что его выхватят.
Он вернулся в отель, заказал в номер чайник чаю, дождался, когда его принесут, и только потом распечатал конверт. Внутри было письмо и еще один конверт, Хансарду на его адрес в колледже, но без марки.
Анна писала размашистым почерком:
Тебе приятно будет узнать, что я вытаскиваю из твоего ящика тонны рекламных листков. Если тебя это не порадовало, имей в виду, что я складываю их в каминный совок, и мое отношение к жарко пылающему огню (и тому, чем можно перед ним заниматься) с зимы не изменилось. Так что вот.
Прикладываю письмо от Пола Огдена (друга Рича). Подумала, что ты захочешь сразу его прочесть, и нет, я не открывала конверт над паром. Полу чертовски повезло, что я неревнива.
Тарелки, которые ты оставил в раковине, вымыты и убраны. Твоя постель не застелена, потому что я сегодня в ней спала. В моей меня никто не дожидался. Надеюсь, так же обстоят дела и у тебя.
А.
Хансард бережно сложил письмо и убрал в кармашек сумки. Затем распечатал второй конверт. Письмо было аккуратно напечатано на компьютере «Макинтош».
Уважаемый доктор Хансард!
Не знаю, помните ли Вы меня, но я играл в «Делателя королей» с Вами, Ричем и миз Романо несколько недель назад. Теперь я студент Валентайна. Мне тут очень нравится. Честно говоря, я думаю, что четыре года в нижних кругах ада лучше старших классов, но в колледже мне очень нравится.
Так или иначе, я хотел снова спросить, не согласитесь ли Вы стать моим научным руководителем. Мистер Маришал в деканате сказал (цитирую буквально): «Если Вы убедите Николаса Вас взять, то я был бы опасным буйнопомешанным, если бы стал возражать».
По правде говоря, я не знаю, что делают научные руководители в колледже. Мой руководитель в старших классах по большей части внушал мне, что я должен баллотироваться в ученический совет школы и прочую муть про верность традициям школы. Я ответил, что верность традициям школы привела нас к войне с Россией в 1918-м. Он не знал, что мы воевали с Россией в 1918-м. Думаю, картина Вам понятна.
Я знаю, что Вы занимаетесь научной работой и часто уезжаете, и, разумеется, я пойму, если Вы мне откажете. В любом случае, надеюсь увидеть Вас, когда Вы вернетесь из Англии, и надеюсь еще сыграть в «Делателя королей». Я уже завербовал Рича и двоих соседей по общежитию в мою команду и буду счастлив, если Вы присоединитесь.
Пол Огден,
с надеждой стать
Вашим протеже
Хансард покачал головой. Он знал Пола Огдена. Черт, восемнадцать лет назад он сам был Полом Огденом. Поступить из школы в колледж было все равно что выбраться из озера расплавленной серы на свежий и чистый воздух. Со временем понимаешь, что воздух вовсе не свежий и не чистый, но ощущение, пока оно не прошло, упоительное.
А раз он больше не будет ездить в командировки для