Читать интересную книгу Игра в ящик - Сергей Солоух

– Это что, твой юный стоматолог такой диагноз Димке поставил? – не выдержал Роман, мозги которого от нежелания смиряться и воспринимать, никакой логики не улавливали в словесной плотной каше, булькавшей, кипевшей в красном пластике телефонной трубки.

– Нет, – ответила Марина. – Причем здесь это?

Она обиженно замолчала, но не взорвалась, а тихо, как будто бы даже виновато стала повторять:

– У Игоря, я говорю, у него такое было. Примерно в этом же возрасте. Но мама сразу начала лечить и все прошло. Все прошло. Купировали.

Вот как! Еще кое-что вне описи выдано полковником Иванцовым. Богатое приданое. Ромке стало безумно жалко Маринку, он вдруг представил себе, как она, наверное, ждала и втайне надеялась, что ничего такого, похожего, у них с Ромкой не случится, ничего ужаснее его смешного математического косоглазия Димку не ждет, да вот...

Потом они спокойно и долго, каждое слово друг друга понимая и чувствуя, говорили о том, что делать. Детальное обследование. Лекарство. Покой, привычная обстановка.

Назавтра Ромка отослал в Южносибирск все деньги, отложенные на дорогу и небольшой домашний праздник обустройства в четырнадцатиметровой комнате аспирантского общежития. А десятого января, отдавая на прочтение введение и первую главу, самым наглым образом взял быка за рога, заговорил с Прохоровым о предзащите. В августе.

– В августе? – профессор стащил с носа очки, чтобы получше рассмотреть уже не рукопись, а подателя.

Хорошо! В глазах М. В. Прохорова вспыхнуло нашатырное облачко азарта:

– Нет, в августе, конечно, не получится, никто летом методику нам в министерстве не подпишет, да вы и сделать не успеете. А нет внедрения, нет и последней главы, последних двух листов. Но вот октябрь можно себе и наметить. Цель достойная.

Профессор любил рисковать. Отчаянный лыжник, докладывал жене Покабатько, однажды столкнувшийся с Прохоровым в Карпатах. На встречных курсах. Парторг лечил свой пожилой кишечник, а вот коллега в той же местности – свой вечный юношеский задор.

Когда в марте среди ночи Маринка снова увидела Диму не в кровати, а на мгновенно буревшем от влаги половичке, это все еще казалось ей следствием простого недосмотра. Нелепой ошибки.

– Фильм, – повторяла она упавшим голосом. – Это я, дура, дура, додумалась вчера сводить его в «Пионер». Детский сеанс. Всего сорок минут.

– Что за фильм-то? – спросил Ромка у черных дырочек трубки.

– «Бременские музыканты», – вернулось ответом дрожащее тепло прямо в оплавленное пластмассой ухо. – Сразу две, две серии, такая редкость, чтобы сразу две...

В мае жена просто плакала, рыдала, и никаких объяснений у нее уже не было. На этот раз Маринка просто не знала, кого и что казнить. Даже себя саму, как это у нее всегда было заведено, и то не удавалось в чем-то обвинить.

– Ничего, ничего, – захлебывалась и задыхалась Мариночка в своем южносибирском далеке, – на фоне полного покоя... Понимаешь! Пол-но-го! Полнейшего.

Когда в душном и потном июле весь этот уже привычным ставший кошмар повторился дважды с разрывом в десять или одиннадцать дней, Маринка просто сошла с ума. Она звонила каждый вечер и умоляла, упрашивала, уговаривала приехать. На день, на час, на две минуты...

– Рома, я здесь одна умру...

Но он не мог. Во-первых, ни копейки не было. Все деньги, как только появлялись, Ромка отсылал домой. Три раза в день ел сало, лук и хлеб, смывая внутрь кипятком. А если уж совсем было невмочь, шел за фломастерами к Катцу или за черной тушью к рыжей. Или еще к кому-нибудь в общаге за теми же предметами, а также калькой, миллиметровкой, линейкой или карандашом, если только за дверью нечаянно угадывался запах теплого съестного.

Во-вторых, счет, в самом деле, шел на дни и на часы. Причем как раз и для, и ради Мариночки и Димки. Основная часть работы, введение и три главы в общих чертах были готовы и в первом приближении уже одобрены Прохоровым. А заключительная и четвертая вместе с выводами целиком и полностью зависела от отраслевой методики. В сентябре ее должен был обсудить и поддержать Гипроуглемаш. А уже в министерство, уверял Прохоров, позвонит сам Карпенко, войдет, так сказать, член-корреспондент Академии наук, директор ИПУ им. Б. Б. Подпрыгина, лично. В общем, чистая формальность. Главное, конечно, Гипроуглемаш, тоже друзья, но заинтересованная сторона, никто не должен быть встревожен и уж тем более обижен.

– Пусть выглядит как общие рекомендации для опытного применения, ни в коем случае не как обязательный, нормативный в собственном смысле материал, только напугаешь их конструкторов, – разъяснял Роману существо вопроса научный руководитель, профессор Прохоров. – Конструкторы – народ невероятно косный, все равно ничего менять у себя не будут, ни прямо сейчас, ни даже завтра, пусть просто задумаются, это уже дело. Но в любом случае, вешать у них над головой топор не надо. Опытное применение, и только.

Так или иначе не позднее пятого сентября утвержденный и согласованный Прохоровым текст Роман Романович Подцепа должен был отвезти в Малаховку. И сделать это ради Димы. Именно это. А не лететь скорей домой, откуда, и Ромка это знал, всем своим сердцем чувствовал, он просто не вернется. Останется, и все. Без денег, без работы и без кандидатской.

И вдруг Вишневка. С шестого по тринадцатое августа, день приезда и отъезда – один день. В пятницу Роман Подцепа всегда и неизменно горевший в секторе до ночи, удивил Алексея Леопольдовича Левенбука не столько даже тем, что встал и начал собираться на выход за полчаса до конца служебных часов, сколько просьбой. Уже стоя с папочкой в дверях, и явно намереваясь исчезнуть раньше, впрочем, совершенно для него, аспиранта, необязательного общего конца рабочего дня, Р. Р. Подцепа попросил:

– Алексей Леопольдович, если моя Марина Олеговна будет звонить сегодня или на неделе, скажите... скажите, пожалуйста, что я на полигоне. Не надо про колхоз.

Черные, убойного калибра глаза Левенбука вскинулись, но не поймав даже не разбежавшиеся, а прямо-таки уплывшие, отъехавшие в разные стороны шарики Подцепы, остановились на ровном месте. Над переносицей.

Ромка ничего не хотел объяснять, принципиально, но в неожиданной и полной как будто бы внимания и даже участия тишине он, сам себе изумляясь, вымолвил:

– У меня сын тяжело болен, хронически... как раз сейчас...

Фокус поплыл и в одно мгновение интерес завсектором переключился с фигуры уходящего аспиранта на свеженький институтский сборник с флажками уже отнявших девственность закладок.

– Да-да, – сказал Левенбук, вновь поднимая голову и глядя на ровное место, но теперь уже не на лицо Романа, а сквозь него, на полотно широкой белой двери. – Скажу, конечно, не волнуйтесь.

И в эту секунду Роман Подцепа понял, что непременно и неотменяемо напьется.

Пиво в дороге покупали дважды. Сначала в Бронницах, а потом в Коломне. В Вишневке в магазин бегал сначала Гарик Караулов, а потом Матвей Гринбаум. С бутылкой «Алазанской долины» из последней партии пошли в гости к соседям, сборному отряду ВЦ и экспериментального завода. Там встретили водярой.

– Четыре семьдесят! – орал над головою какой-то буйный незнакомый хмырь. – До дна, до дна! Четыре семьдесят! За Родину! За Сталина! До дна!

А ненавязчивый знакомый, Гарик Караулов, тыкая пальцем в цветные буквы на белой непорочной этикетке, глумливо шептал на ухо:

– Вот... Оказывается... Добрый... Какой... Андропов...

Это последнее, что помнил Роман. Дальше уже мультики. Чунга-чанга! И тогда наверняка вдруг запляшут облака и кузнечик запиликает на скрипке. О, как ошалело наяривал этот зеленый, пилил не останавливаясь, лишь перепрыгивая со одного истошного строя на другой, еще более визгливый и неестественный. Но стоило только Роману разлепить глаза, и струна лопнула. Над головою, не дергаясь и не кружась, спокойно висел потолок, разделенный темными резными деревянными балками на аккуратные белые квадраты.

«Неужели?» – подумал Рома и с надеждой на легкое избавление сейчас же попытался встать, но смог лишь приподняться. Чертов потолок, мгновенно скурвившись, став черным, угольным, мгновенно закрутился волчком и, буряком сорвавшись, всей тушей ухнулся Подцепе на голову.

Когда он снова попытался открыть глаза, то увидел рядом с собой на подушке ноги. Ноги были Маринкины. Худые, белые с голубыми укропинами сосудиков. Ужас ткнул Романа в спину толстыми пятками, и он сел, необыкновенным усилием удержав на своем месте подлое, словно живое, брюхо, так и норовившее взметнуться вверх и оторвать несчастному башку.

Рядом с ним валетиком на серой простыне приткнулась Ирка Красноперова. Бройлерная васильковая спинка вытекала из детских желтых плавочек. Напротив на своей кровати привольно раскинулся и добродушно скалился Гарик Караулов. Белая сарделька в боксерких синих трусах. И лишь один Роман Романович был в натуральном виде. Без ничего.